Палитра

      — Для вас это — всего лишь час, а для меня — целое мгновение! — произнося это, он брал ее за руку, перехватывал у запястья и доверительно заглядывал в глаза.       Обычно она верила, почти каждая.       Ему доставалось выпрошенное мгновение, еще и еще. Он ловко делался счастливым. Включал наутро легкую музыку, чтобы каждый в доме знал — у него все отлично.       Он, вовремя молодой и беспечный, раздражал детским эгоизмом. Порой злил, чаще завораживал, не хотел никому зла, только добра (в первую очередь себе и побольше).       Мы считались друзьями, созванивались раз в месяц, договаривались о встрече на час. Он приносил какой-нибудь мелкий сувенир из очередного отпуска. Это никому из нас не было нужно, какая-то навязанная условность, от которой не получалось избавиться: талисман, статуэтка или, в конце концов, магнит на холодильник. Он часто бывал невнимателен, и у меня уже собиралась целая коллекция, состоявшая из повторов.       При встрече пожимал руку, спрашивал:       — Ну, как там у тебя? — и, не дожидаясь ответа, принимался говорить сам.       Не спорю, его жизнь интереснее моей, зато мне позволялось его ругать, потому что это было абсолютно бесполезно. Он смеялся надо мной, ловил взгляд. Глаза пронзительно зеленого цвета, ясные и, если честно, бестолковые: радужка казалась прозрачной — через нее все мысли видно. Один раз черт понес его на Южный Урал, и он привез мне камень, завернутый в обрывок газеты. Так вот, именно такого цвета у него были глаза.       Ему до глупого хотелось счастья. Если же оно не получалось, то мой друг больше удивлялся, чем расстраивался:       — Ты представляешь?.. — с неподдельным изумлением:       — И она ушла, сказала, что я — бабник.       Конечно, мне было завидно. Хотелось и не получалось обременить его здравым смыслом, семьей, хотя бы серьезной работой. Ему ничего этого не нужно, ему и меня не обязательно помнить. Я — так, для галочки.       И когда самолет разбился, оказалось, что у него не так уж много друзей. Еще меньше — родных.       Спустя полгода, как-то в декабре ко мне зашел друг. Другой. Немолодой, женатый и геолог, он внимательно слушал и учил меня жизни, а заметив на полке зеленый камень, объяснил:       — Это — хризопал. Разновидность опала. Полудрагоценный. Хрупкий.       Захотелось рассказать ему о газетном свертке, странном отдыхе на Южном Урале и «мгновении», но его глаза показались мне скучными и непрозрачными, и потом, для рассказа потребовался бы целый час.