Палитра

      Познакомились давно. Она стирала мамино платье в ручье, а он отмывал лицо от белил. Тогда была настоящая весна, солнце грело по-честному, и птицы со своими трелями-переливами впивались в память надолго, почти навсегда.       — Все, как положено, — вспоминал он иногда, пока она готовила ужин.       — Как?       — А так, оно вот положено и лежит, — рассуждал полусонно, сидя на циновке. — Пока не украдут.       Смеялась:       — А чего не крадут?       — А кому оно такое надо?       Без грима он делался серьезный, несколько суровый, даже когда она целовала его, все хмурился.       Мамино платье унесло течением, зато остался клоунский парик. У него не было ни дома, ни родни, одна только вредная упрямая кляча, да повозка, покрытая старой кожей. И хорошо он умел только рожи корчить и на руках ходить, а она оценила. Бывало, спрашивала под настроение вместо лишней ложки сахара в чае:       — Вот тебе со мной хорошо?       — Хорошо.       — И мне с тобой. Значит, «мы» — это хорошо. Понимаешь?        Он боялся, что ей захочется туфель, украшений или платье, не мамино, свое. А у него только кляча, он и подарки-то мог дарить только летом да весной. Ромашки, землянику. Зимой уж какие ромашки?       Она ничего не хотела. Ей нравилось ходить в полосатом трико и розовой пачке. Любила ромашки, ела землянику. Все понимала и мастерски умела подбивать подошву на старых башмаках.       Они встретились давно, а влюбились недавно. Еще один раз на этой неделе. Она варила суп, а он тревожно глядел на ее босые ноги на летней траве:       — Тебе точно хорошо?       Весело мешала картошку с морковью, сыпала петрушку. Лето все-таки. Зачем грустно, когда можно весело?       — Конечно, нам с тобой очень хорошо.       И все. Он сразу становился обратно серьезным, шел латать крышу повозки или разучивать новый номер. А что? Ей же с ним хорошо, а ему — с ней. Они же «мы».