Exitus letalis

Просторную ординаторскую заливал солнечный свет, пробивающийся сквозь неплотные, видавшие виды занавески. Казалось, и они, и все остальные предметы мебели были примерно одного возраста с самой небольшой одноэтажной постройкой, что располагалась в глубине территории тринадцатой больницы. Первый (и последний) капитальный ремонт еще в прошлом веке, старые столы с потрескавшимся лаком, скрипучие и протертые до самого каркаса диваны, на которых отдыхали врачи, плохо наточенные инструменты, постоянно виснущие компьютеры, не самые дорогие микроскопы — именно здесь был конечный пункт для всех пациентов, что уже никогда не смогли бы покинуть свои палаты самостоятельно. Патологоанатомическое отделение «Тринашки» — как коротко называли эту больницу все жители города: и пациенты, и врачи — стояло обособленно и жило своей собственной жизнью. Врачи из всех отделений больницы были здесь регулярными гостями, и чаще выслушивали комментарии по поводу своих же косяков, что не задавало беседам непринужденного тона. Зато сами патологоанатомы держались на удивление дружно, став практически одной, не очень большой семьей из четырёх человек. Самая молодая, присоединившаяся к коллективу всего четыре года назад, девушка сейчас сидела в кабинете в одиночестве. Остальные врачи были либо в секционной, либо на вырезке, а значит, у нее появился шанс хотя бы немного поработать в полнейшей тишине, не отвлекаясь на бесконечные шутки Марины, которые сопровождались ее же заливистым смехом, а Игорь Валерьевич не упускал возможности вставить свой скептический комментарий. Она пододвинула к себе микроскоп и положила на предметный столик первое стекло из недавно принесенной лаборантом аутопсии. И, погруженная в работу, не услышала, как кто-то бесшумно вошел в кабинет. — Даша, а у меня для тебя кое-что есть. — Завотделением довольно и заговорщицки улыбнулся, держа что-то за спиной обеими руками. Через пару секунд на стол перед Дарьей с легким шлепком упала увесистая история болезни толщиной с добрую ладонь, заставив девушку оторваться от микроскопа. Она скептически посмотрела на Ветрова, тот все еще хитро ухмылялся. — У вас странные представления о том, как порадовать женщину, Дмитрий Сергеевич. — Разумовская вздохнула, с грустью предвкушая, что лишь на изучение истории, объем которой не сулил ничего хорошего, уйдет добрых сорок минут, если не целый час. Она предпочитала внимательно изучать данные всех анализов, осмотров и инструментальных исследований в динамике самостоятельно, не доверяя тому, что пишут врачи в посмертном эпикризе. Тут Дарья перевела взгляд на фамилию лечащего врача: на титульном листе острым ровным почерком, в котором бы любой посторонний не разобрал ничего дальше заглавной буквы, было выведено «Лебединская Е. К.» Теперь понятно, почему Ветров все еще выжидательно смотрел на реакцию девушки, вместо того, чтобы сразу ретироваться в свой кабинет, как это бывало обычно. — Издеваетесь, значит, да? — Я думал, тебе понравится. — Тон Дмитрия Сергеевича стал менее уверенным, он ожидал иной реакции. Сложно было не заметить, как всякий раз при упоминании этого врача из третьей инфекции у Разумовской загорались глаза. Она, конечно, старалась казаться непринужденной, но проницательного Ветрова провести было сложно. Дарья мысленно чертыхнулась. Ничего же от него не скроется. Отношения у них были почти приятельские, насколько это было вообще возможным между начальником и подчиненным. Они на удивление сошлись характерами, и каких-либо рабочих конфликтов у них не возникало, что и позволяло иногда непринужденно болтать на перекуре или за кружкой кофе. Сближению их также поспособствовали «общие интересы», или же диаметрально противоположные, в зависимости от того, с какой стороны посмотреть. Разумовская предпочитала женщин, а Ветров — мужчин. Выяснилось это еще в первый год работы девушки в отделении, когда она была интерном. Что называется, «рыбак рыбака». Задушевных разговоров вести у них было не принято, но Дмитрий Сергеевич не всегда мог удержаться от того, чтобы не подколоть молодую коллегу. Дарья себе таких вольностей не позволяла: как-никак разные должности и разница в пятнадцать лет были мощными сдерживающими факторами. Но, каким бы проницательным Ветров ни был, знал он не все. И теперь девушка не знала, как закончить их диалог, не вызывая лишних вопросов. — Дмитрий Сергеевич, я очень ценю вашу щедрость, — рука Разумовской опустилась на несколько сотен склеенных между собой разноформатных листов, образующих историю болезни, как можно догадаться, крайне печальную и с плохим концом, — но нам нужно уединиться с этим товарищем-на-ближайший-час для продуктивной работы. Заведующий пристально на нее посмотрел, но решил не продолжать разговор. — У тебя, Разумовская, смотрю, все новые знакомства максимум «на-ближайший-час», в крайнем случае, день. Девушка закатила глаза. Вот опять он со своими намеками на ее одинокую жизнь, в которой для полной картины не хватало лишь сорока кошек, или хотя бы одной, с которой все бы началось. Но к животным Дарья относилась прохладно, аргументируя это тем, что у нее даже кактус умер, а тут о целом живом существе заботиться. Ветров уже направился к выходу, как остановился на полпути. — Да, кстати, я сказал Лебединской, что вскрытие начнется в одиннадцать. — Хорошо. Девушка облегченно вздохнула, радуясь, что ей не придется звонить Екатерине самой. На часах было девять тридцать, а значит, времени было достаточно не только для изучения истории, но и для того, чтобы закончить текущий протокол. Дописав патологоанатомический эпикриз, Дарья без особого энтузиазма взяла в руки историю болезни. ВИЧ 4В — уже многообещающее начало. Лебединская была грамотным врачом, а значит, толщина истории была обусловлена тем, что она тянула этого несчастного наркомана, как только могла, но осложнение за осложнением упорно подталкивали парня в могилу, и в итоге сепсис сделал свое дело. Вопреки своим нерадужным прогнозам, с историей Разумовская справилась за полчаса. Екатерине она доверяла, вот уж кто точно был ответственным врачом, еще и на все вскрытия умерших в ее отделении исправно приходила, даже не ее пациентов, и со всей ответственностью подходила к непрерывному медицинскому образованию. «Hic locus ubi mortui docent vivos». Дарья поймала себя на том, как начала нервничать. До одиннадцати оставалось еще пятнадцать минут. Она достала из ящика пачку сигарет и зажигалку и направилась к черному ходу в надежде немного успокоиться перед предстоящим вскрытием. Точнее, конечно, перед предстоящей встречей с Лебединской. Будь она неладна. Сентябрь радовал бабьим летом. Крыльцо черного хода — отсутствием других врачей и санитаров, которые в этот час были заняты своей работой, а не прохлаждались под солнцем с сигаретой в руках. Еще пара недель, и похолодает так, что курить придется ходить в сырой подвал, а потому сейчас хотелось насладиться последними теплыми днями по максимуму. — Туберкулеза на тебя нет, — произнес знакомый голос сбоку от Дарьи с упреком. Екатерина подошла со стороны инфекционного корпуса так тихо, будто кошка, и патологоанатом слегка вздрогнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки. Комментарий о вреде курения был проигнорирован демонстративно медленной и глубокой затяжкой с последующим долгим выпусканием дыма. — Ты рано. — Зная вашу привычку начинать аутопсию, когда вам заблагорассудится, а не в заранее обещанное время, решила перестраховаться, — за сарказмом слышалась напряженность в голосе. Все удовольствие от перекура было потеряно, и Разумовская отправила в урну недокуренную сигарету. Избегая лишний раз смотреть на Лебединскую, девушка направилась назад в здание, та молча последовала за ней. Екатерина сразу направилась в секционную, надевая на ходу маску, а Дарья — в соседнюю комнату, чтобы облачиться во все положенные слои защиты. Девушке было некомфортно, и она уже сейчас с нетерпением ждала окончания этих двадцати минут наедине с инфекционистом. «И так теперь постоянно будет? Чтобы я еще хоть раз…» — Она ругала себя, натягивая вторую пару перчаток. В итоге, кроме глаз между колпаком и маской, не осталось ни одного открытого участка тела, да и те были прикрыты широкими пластиковыми очками. Но так даже лучше — не придется следить за выражением своего лица. Санитар Петя уже сделал всю грязную работу, и на секционном столе теперь лежал любезно извлеченный полный органокомплекс, а на подносе — головной мозг. Помощник ретировался, оставляя женщин одних, если, конечно, не считать труп, что молчаливо лежал между ними. И даже остальные врачи, как назло, закончили свою работу в секционной и теперь наверняка вовсю обедали, не дожидаясь Даши. Разумовская зря надеялась, что Петя найдет для себя здесь дополнительную работу и разбавит своим присутствием неумолимо нарастающий градус напряжения. — Долго он у тебя страдал, не жалко было на него антибиотики больничные переводить? На самом деле Дарья уважала Екатерину за добросовестное и ответственное отношение ко всем пациентам без исключения, но сейчас поток злого сарказма сам собой прорвался сквозь невозмутимость. Женщина напротив лишь изогнула бровь, никак больше не реагируя на выпад в свой адрес. Дарья перевела на нее взгляд и помимо воли засмотрелась. Даже маска, закрывавшая половину лица, не скрывала яркой, немного цыганской красоты Лебединской. Выразительные темно-карие глаза, тонкие брови с изломом, чуть смуглая кожа, почти черные, собранные в хвост волосы. Высокие острые скулы и широкая мощная, но изящная нижняя челюсть были скрыты маской, но не составляло никакого труда их представить. Мысленно ругая себя, патологоанатом перевела взгляд на лежавшую в руках почку, попутно объясняя ключевые моменты. Она старалась больше не смотреть на Екатерину, боясь снова прилипнуть к магнетической внешности женщины. И вместе с этим ощущала на себе ее пристальный взгляд. — Ты бы хоть студентов приводила с собой, что ли. А то они там сидят, скучают без тебя, бездельничают. — Дарье неожиданно пришла идея, как в следующий раз разрядить обстановку на вскрытии, если Ветров снова подсунет ей труп пациента Лебединской. А он подсунет. — Не заслужили такого счастья, — усмехнулась инфекционист, — пусть сидят и страдают, слушая скучные презентации своих товарищей. — Зря ты так, зря, — посетовала Разумовская, — что ж, с диагнозом ты не ошиблась, ничего не проглядела, так что не смею тебя задерживать, — и девушка вышла из секционной, избегая лишний раз смотреть на коллегу. Поэтому она, конечно, не заметила, что Екатерина хотела ей что-то сказать, но не успела. Дарья вернулась в ординаторскую и опустилась на стул, пряча в руках лицо. Коллеги все еще обедали на кухне, и, прежде чем отправиться к ним, очень хотелось перевести дух. Но предаться тлену и страданиям она не успела из-за стука в дверь. На пороге появилась Лебединская. Не дожидаясь разрешения, она закрыла за собой дверь и прошла в кабинет. — Что-то еще? — Даша… Екатерина выглядела не такой уверенной, как обычно, она заметно нервничала. — Я снова Даша? — Патологоанатом поднялась, не желая разговаривать снизу-вверх. — Прости. Я так не могу… Боже, ты просто не можешь представить, как мне сложно, но я не могу, не могу!.. Дарья не успела ничего сказать, как оказалась в объятиях женщины. А уже спустя секунду ее губы накрыли чужие, тонкие, но мягкие и горячие. Она хотела было воспротивиться, оттолкнуть, но сдалась под этим натиском без всякого боя, обнимая Лебединскую в ответ и прижимая к себе. Та целовала ее так яростно, словно желала этого больше всего на свете. Возможно, это было недалеко от истины. Екатерина оторвалась от губ девушки и начала покрывать поцелуями шею. Разумовскую это лишь заводило. В том, чтобы быть для кого-то запретным плодом, определенно была весомая доля удовольствия. — Катя… — Дарье пришлось взять себя в руки и прервать женщину, когда она ощутила, как ей начали задирать кофту хирургического костюма, — стой, сюда в любой момент кто-нибудь войдет. — Если это окажется Ветров, уверена, он только обрадуется и злорадно захохочет, — фыркнула инфекционист, но все же отступила на шаг, — я уже устала от его хитрых взглядов. — А я это каждый день терплю! Ему нельзя знать, что мы… Никому нельзя. — Да, — вздохнула Екатерина, — черт, я на тебе всю свою помаду оставила. — Она неожиданно рассмеялась. — А как же муж и дочка? — Дарья не спешила разделить ее поднявшееся настроение. Инфекционист помрачнела. — Не говори про них, пожалуйста. Не спрашивай. — Хорошо. — Я приеду сегодня? — Лебединская выжидательно посмотрела на Разумовскую. — Конечно. — Дарья улыбнулась. — Тогда мне пора. Екатерина еще раз поцеловала девушку и поспешила покинуть кабинет, возвращаясь к своим студентам. Даша подошла к зеркалу и усмехнулась, разглядывая свои губы, измазанные в темно-бордовой помаде. Ей, с соломенно-русыми волосами, зелеными глазами и более мягкими и округлыми чертами лица, этот цвет совсем не шел. Екатерина ей нравилась. Нравилась просто безумно, ее тянуло к этой женщине уже давно. Но чего-то более серьезного, чем не очень частые встречи по вечерам и взгляды украдкой при случайных встречах в коридорах больницы или на вскрытиях, девушке не хотелось. Поэтому наличие у ее любовницы мужа и ребенка было очень кстати. Загрызаемая совестью, Лебединская попыталась закончить их отношения, но не выдержала и спустя неделю, в этот день, сама же упала к Дарье в объятия. Но последний ли это раз? Сейчас это было неважно. Патологоанатом вытирала салфеткой расплывающиеся в глупой улыбке губы. Вся эта ситуация лишь добавляла остроты и приносила в разы больше удовольствия. — Кстати, Даш, забыл спросить, — в кабинет снова заглянул завотделением, — по каким дням у тебя в этом семестре пары в универе? Разумовская не знала, какие высшие силы благодарить за то, что он не ворвался сюда пять минут назад. — По средам и субботам, как и раньше. — Странное у тебя, конечно, хобби. До сих пор не надоело? — Как видите, Дмитрий Сергеевич. — Девушка была рада продолжить эту тему, отвлекая его от разговора о враче из третьей инфекции любыми способами. Они вместе вышли из ординаторской и направились на кухню.