Зеркала

Я часто вижу, что иду вдоль длинного коридора, в котором много зеркал, но теперь там остались лишь осколки. И вот я подхожу к концу коридора — а там темнота и я знаю, стоит шагнуть туда — и меня не станет. — «Головокружение», 1958

*** Помещение для бесед со штатным психологом больше похоже на допросную в каземате: двустороннее стекло, тусклое освещение, неудобные стулья, вбитые в пол крепления для наручников. Беккет ловит себя на мысли, что совсем не против, более того — ей даже нравится. Столь оригинальный дизайнерский подход лишает необходимости покинуть зону комфорта, а значит, врать будет в разы проще. Сегодня она приходит чуть раньше. Привычка к чрезмерной точности, въевшаяся под корку благодаря Прентисс, играет с Кейт злую шутку, заставляя медленно истлевать в агонии. Не буквально, конечно, — так, от скуки. Кейт смотрит на часы. Мозгоправ должен был объявиться еще пятнадцать минут назад. А может быть, он… Она заинтересованно-неспешным шагом подходит к зеркалу-стеклу. Отражения почти не увидеть, что неудивительно. Беккет криво усмехается и легко постукивает по поверхности костяшками пальцев: как знать, может, этот прилизанный очкарик с вычурным гарвардским акцентом действительно стоит там. На минутку Кейт даже становится любопытно, кто займет его место, когда он наконец удосужится войти, но, впрочем, а какая ей, нахрен, разница? Беккет вновь усмехается. Мутное стеклянное отражение кривится в ответ. Она испытывает желание размозжить эту диковинную витрину к чертовой матери; ощущение настолько внезапное и сильное, что кончики пальцев покалывает, а диафрагма скручивается в тугой болезненный узел. Ну же, сделай это. Если тебе так хочется, то сделай это. Она вздрагивает. Медленно выдыхает. Наверное, ей просто показалось. Дверь открывается, стоит ей только сесть за стол. Кейт не может удержаться от беззвучного саркастичного смешка: значит, за ней все-таки наблюдали. Психолог чинно садится напротив. Кейт окидывает его внимательным взглядом, по привычке запоминая виденное уже множество раз; тусклый свет вынуждает ее щуриться, но она по-прежнему видит очки в изящной оправе и аккуратный костюм-тройку в темно-синей цветовой гамме. Интересно, он ко всем сеансам готовится как к похоронам? Или такой чести удостаивается только она? А впрочем… да к черту это все. — Как вы себя чувствуете? — вопрос, заданный едва слышным свистящим шепотом, заставляет ее напрячь слух, но, как ни странно, не выводит из себя. — Прекрасно, доктор, — Кейт даже не пытается улыбнуться, сохраняя невозмутимое выражение лица. Так, ее ложь будет выглядеть гораздо более убедительно. Лгунья. Голос бьет током — голос из ниоткуда. По спине ползет холодок страха, но Кейт давит дрожь усилием воли. Ей показалось. Ей просто показалось. Шелест страниц рывком возвращает Беккет в реальность. Закончив проверять записи, ее собеседник и инквизитор в одном флаконе, сцепляет руки в замок. — Вы ведь только что перенесли серьезную травму, я не ошибаюсь? Множественные переломы ребер, разрыв селезенки… И все же вы вернулись на работу на две недели раньше, чем вам было предписано. Уверены, что это было правильное решение? — Уверена. Я полностью готова к работе, доктор. — И вы не испытываете дискомфорта? Никаких болей? Пусть даже психосоматических? Последнее предложение действует как по щелчку — боль накатывает жгучей волной. Беккет прикусывает язык, чтобы усмирить резко подскочивший пульс, но все равно слышит бешеное биение своей сонной артерии. Лгунья. Ну же, скажи ему правду. Хоть раз скажи правду. Ты вообще умеешь говорить правду? — Агент Беккет. Агент Беккет? Скажи ему. Скажи, что не можешь спать по ночам. Ты ведь не можешь? Ну же: признайся, что боишься. Ты ведь всегда всего боишься. — Нет, доктор. Со мной все в полном порядке. Разве? Господи, какое никчемное вранье. Кстати, а почему ты не можешь спать? — Хорошо. Давайте проверим это. Бесполезно. Он ведь все равно ничего не поймет, правда? Ей хочется закричать — замолчи, замолчи, замолчи! Ей хочется закричать, но она смотрит на зеркало. Стекло идет мелкими трещинами, ей кажется, что если постараться, то в искривленном отражении можно различить злобную ухмылку. Да, Кейт. Это я. Меня так нелегко узнать? Или ты просто делаешь вид? Я знаю, кто ты. Я знаю. Но не можешь сказать. Ты никогда не могла сказать. Беккет не выдерживает — закрывает глаза. Хочется зажмуриться, но она вовремя вспоминает, что этого делать нельзя. Ты в своем репертуаре, Беккет. Когда она распахивает веки, стекло оказывается в полном порядке. Зеленая линия по монитору полиграфа ползет не прерываясь, без подрагиваний и всплесков. Голос в ее голове бесплотно ухмыляется. Браво, Кейти. Я горжусь тобой. *** Кейт снятся зеркала. Они преследуют ее с той самой ночи на складе. Зеркала, сплошные зеркала; длинная, лабиринтообразная анфилада зеркал. Кейт тошнит, у нее кружится голова, но она все равно бежит среди них; бежит, уподобившись свихнувшейся версии Алисы в Стране Чудес (в стране гребаных катастроф). Бежит, все еще надеясь найти выход, но точно зная, что его нет. Выхода нет. И никогда не будет. Зеркала множатся. Троятся. Учетверяются. Кейт бежит, бежит не оглядываясь, пока отражение в одном из них не заставляет ее остановиться, намертво замереть на месте. Касл. Его невозможно узнать. Спекшиеся корки вместо глаз, освежеванное лицо — обрывки кожи висят клочьями. Голова напоминает кровавое месиво, а челюсти нет вообще: вместо нее Кейт видит обнаженную, стреляющую кровавыми струями глотку. Беккет смотрит, застыв в первобытном ужасе. Он силится что-то сказать, но вместо слов изрыгает фонтан кровавых брызг. Капли крови попадают на нее сквозь зеркало; Кейт отшатывается. А затем, недолго думая, вытаскивает пистолет. Она стреляет. Зеркала обрушиваются на нее градом слепящих осколков, оставляя после себя лишь зияющую пустотой тьму. Тьму. Из которой нет выхода. *** Беккет просыпается в холодном поту. Боль обрушивается сразу же: ударной волной, лавиной — словно ее вновь избивают на том злосчастном складе контрабандного оружия. Джеймс спокойно спит в своей кроватке — она продолжает слышать его дыхание даже сквозь гул собственной крови в ушах. Кейт скатывается с кровати, не в силах встать с нее. Прикусывает язык, чтобы не завопить от боли и ползет в ванную едва ли не карачках. Она с трудом успевает защелкнуть дверь на задвижку, прежде чем ее рвет. Горло обжигает желчью; боль кинжалами впивается под кожу. Слезы градом катятся по щекам. Кейт не чувствует их. Когда все заканчивается, она боится взглянуть на себя в зеркало. Отражение плывет панической рябью, но Кейт вздыхает от облегчения, увидев в нем только себя. Ты ведь знаешь. Это ты виновата. Ты ведь знаешь. Кейт оставляет вопрос без ответа. Таблетки дерут обожженное горло. Она всегда боялась спать в темноте. Но никогда не могла в этом признаться. *** — Кейт. Ты в порядке? Беккет вздрагивает и смотрит на Эмили. Та прошивает ее обеспокоенным взглядом — будто скальпелем режет. — Да, Эм. Я просто не выспалась. Ух ты. У кого-то сегодня день правдивости? Я поражен. Заткнись! Замолчи, заткнись, замолчи! Я никогда не умел молчать. В отличие от тебя. Прентисс обнимает ее. Обнимает как в детстве, как всегда обнимала: крепко, цепко, намертво. Почти больно. Кейт обнимает ее в ответ, зарываясь носом в ее волосы. — Я в порядке, Эмили. Я буду в порядке. Она закрывает глаза, стараясь не думать о маленьких белых таблетках, что лежат в ванной, дожидаясь своего часа. *** Зеркала множатся каждую ночь. Кейт продолжает расстреливать их, действуя лишь из отчаянного упрямства. Просыпаясь, она задается вопросом, когда же одного ее упрямства станет недостаточно. Боже, посмотри на себя. Убить меня было мало, теперь ты хочешь убить себя? Она вновь оставляет вопрос без ответа и вместо одной таблетки заглатывает три. Как знать, может темнота не так ужасна, как кажется? *** На самом деле все просто. Дело не в боли. И никогда не было в ней. Ей просто хочется спать. Ей ужасно, до смерти хочется спать, она, черт возьми, смертельно устала, но как можно спокойно уснуть, если боишься собственных мыслей? *** Джеймс спит в своей кроватке. Кейт любуется им, затаив дыхание. Проводит кончиком пальца по крохотному носику. Он чувствует прикосновение сквозь сон и пытается ухватиться за ее палец. Кейт смеется. Ты любишь его? Она вздрагивает. Да. Очень люблю. Очень. Тогда в чем дело? Кейт требуется несколько секунд, чтобы прийти к выводу: Я не знаю. Не знаю. Разве? — Я не знаю. Не знаю, — исступленно повторяет она в пустоту. *** Зеркала больше не рассыпаются вдребезги под ее натиском. Белый Кролик и Шляпник построили лабиринт заново, сделав его пуленепробиваемым, но Кейт все равно пытается убить все, что там видит. Все. Абсолютно все. Каждое блядское отражение. Заметив в одном из стекол Прентисс, она замирает. Пистолет падает на кучу стреляных гильз. А пистолеты вообще стреляют так? Эмили смотрит на нее сквозь зеркало: пятнадцатилетняя, болезненно худая, тоненькая, как тростинка, закутанная в огромный, но прохудившийся свитер с протертыми на локтях рукавами. Когда она переводит взгляд в сторону, то Кейт с ужасом узнает в зеркале себя. Господи. Господи боже, Господи. Иллюзорная Эмили жмется к иллюзорной ней и тихо спрашивает: — А когда ты уйдешь? Мираж Кейт хмурит брови: — О чем ты? — Они все уходят. Рано или поздно. Все. — Никуда. Я никуда не уйду. Правда? Ты тогда сказала правду? Беккет просыпается и вопит в подушку до тех пор, пока не срывает голос. *** Не спи. Не спи. Не спи. Таблеток становится больше: белый снежный вихрь, от которого рябит перед глазами, но который делает все острее. Радужнее. Даже терпимее. Без голосов в голове. Без этих блядских зеркал. Не спи, не спи, не спи, не спи. Она моргает. Картинка перед глазами вдруг тускнеет и теряет четкость, будто кто-то сбил фокус. — Ты в порядке? Она переводит остекленелый взгляд на Бута: — Конечно. В полном. — Как скажешь. Он исчезает, тихо притворив за собой дверь. Кейт сжимает голову руками, рискуя вырвать себе волосы. Лоб покрывается испариной, дрожь бежит по позвоночнику мерзким холодком. Твою мать, как же больно, черт возьми. Как же больно. Не боишься, что они догадаются? Боишься, я знаю. Ведь ты такая трусишка, Кейти. Всегда была ею. Беккет хватает со стола увестистую папку-скоросшиватель и швыряет ее в стену. Рот заполняется кровью, стоит лишь прикусить щеку, чтобы не закричать. Ей едва хватает сил дойти до женского туалета. Таблетки липнут к вспотевшей ладони. Кейт завороженно наблюдает за тем, как подрагивают кончики ее пальцев, а затем запрокидывает голову: гортань привыкла так, что больше уже не чувствует дискомфорта. Отражение в зеркале становится болезненно четким. Молодец, Кейти. Ты просто умница. Лжешь ведь. Учусь у лучших. По крайней мере, она не забывает помыть руки. Крохотные белые гранулы завихряются в потоке воды, чтобы потом исчезнуть вообще. *** — Ты в порядке? — Конечно, Эмили. Не волнуйся. Все нормально. По телефону оказывается гораздо проще врать. *** — Не надо. Я ведь все вам сказал, пожалуйста, не надо! Я не знаю, где находится Реддингтон, я не знаю! Беккет выпускает в несчастного всю обойму. Очередное имя в черном списке. Очередной ужасный злодей. А ты сама кто? Каждый выстрел разливается по телу волной эйфории гораздо более сильной, чем от наркотика. Тебе нравится. Скажи правду: тебе ведь нравится? Нравится в кого ты превратилась? В ручную гончую на побегушках, что сходит с ума от одного запаха крови? Разве этого ты хотела? Этого? Да. Нет. Да! Я не знаю, мать твою! Я не знаю! Нравится. Нравится. Ответ приходит с последним выстрелом. Да. Да, нравится. Нравится. *** Беккет вовсе не удивляется, застав однажды вечером Мерлина посреди своей гостиной. Посреди развороченной к чертям собачьим гостиной. Растоптанные в белую пыль таблетки крошатся под ее каблуком, распадаются на атомы. Твою же мать. Как он не вовремя. Его взгляд мог бы содрать кожу с нее живьем. Кейт прячет руки в карманах, до крови впиваясь дрожащими пальцами в ладони — он действительно, мать его, не вовремя. Голос в ее голове почему-то молчит. Может, это и к лучшему. Она оглядывается по сторонам. Замечает нечто, закатившееся под комод — только краешек высовывается. — Ты забыл, — она выталкивает желтый флакончик носком сапога и толкает его к Мерлину. Пусть делает, что хочет — ей плевать. Малкольм впивается в нее глазами, сжимает руки в кулаки. Кейт прекрасно видит, что он хочет ее ударить. Где-то глубоко внутри она даже хочет этого, но Мерлин не двигается с места, предпочитая лишь презрительно отпихнуть от себя пузырек. Его ботинки перепачканы в белой пыли; Кейт мельком ловит себя на мысли, что ей жаль. Только непонятно, — чего. — Зачем? — его голос звенит от ярости. Беккет пожимает плечами. Проводит рукой по волосам от досады. Капля крови падает ей на лоб; кровь остается в волосах. — А зачем все это делают, Мерлин? Он оказывается возле нее в два стремительных прыжка. Щека взрывается болью. Кровь из разбитой губы заполняет рот, но Мерлин не дает ей среагировать — больно хватает за волосы, чтобы она смотрела ему прямо в глаза. Кейт вскрикивает, но затем едва заметно усмехается разбитыми губами. — Что? Я сказала что-то не то? — Ты — не все, — он сильнее оттягивает ее голову назад; Кейт даже не сопротивляется, пока его голос срывается на взбешенный рык. — Черт возьми, ты — не все!!! — Жаль тебя разочаровывать, — саркастичный смешок срывается с губ кровавым плевком. Следующий за ее словами удар поддых даже не является для нее неожиданностью. Мерлин подсечкой сваливает ее на пол: Кейт на падает на колени, давясь беспричинным хохотом. Малкольм хватает ее за волосы, чтобы резко впечатать ее лбом в журнальный столик. Стекло идет трещинами — зрелище все-таки заставляет ее рассмеяться: истерически, бесконтрольно, дергаясь в конвульсиях. Ударов Мерлина она даже почти не чувствует. Или не хочет чувствовать. — Господи, — произносит она, задыхаясь, кровь из разбитого лба заливает пол, кровь вырывается изо рта веселым бульканьем. — Неужели я стою этого? — Зачем? — его ответный крик доносится до нее как сквозь вату; она с трудом может разглядеть его сквозь заливающую лицо кровь. — Объясни мне, зачем?! — Ты мне поверишь, если я скажу, что не знаю? Я не знаю, Мерлин. Понятия не имею. Я просто… — ее вновь разбирает хохот; Кейт давится и отхаркивает кровавый сгусток. — Я просто хотела спать. А потом не хотела. Я уже ничего не знаю. Он обхватывает её горло — нежно, почти любя. Убирает с лица слипшиеся от крови волосы. Достает платок. Проводит тканью по ее щеке, ласково, трепетно. Кейт почти становится интересно, насколько его хватит. Хватает ненадолго. Он сжимает пальцы сильнее, буквально сдавливает беззащитную шею. Кейт хрипит, начиная чувствовать как задыхается. Она царапается, пытается отбиться, разжать его руку, но все бесполезно — она оказывается слишком слаба. Воздуха не хватает, не хватает: все вокруг заволакивает туманной дымкой, но Кейт видит его горящие безумием глаза даже сквозь стремительно наступающую пелену кислородной недостаточности, и ей — впервые за долгое время — становится страшно. Зеркала разбиваются вдребезги.