\\\
Брисеида неугомонная. вытаскивает его на крышу, на которой они прошлым летом лежали, разбирая созвездия. где он рассказывал ей о мифах. вот Орион, и плеяды, убегающие от него. которых он хочет догнать, но вселенские просторы огромны и необъятны. вечны. и бежать им в этой вязкой вечности всю историю мира. там был и рак, раздавленный Гераклом. и Кассиопа, хвастающая красотой и за это наказанная. приводит она с собой, конечно, Ахилла, потому что всюду водит с собой., а он и не против совсем. и снова вечер, перетекающий в ночь, и вино, которое пахнет пряностями, и звезды так же ярко горят, и девушка говорит: — Ахилл совсем ничего не знает о них. я расспрашивала его. и Патрокл удивлён: как можно не знать о звёздах, когда они у тебя в глазах? Ахилл спрашивает неожиданно: — мы не виделись раньше? твоё лицо кажется мне знакомым. — я бы не забыл такого как ты, — вино ударило в голову. брисеида ушла за новым, поэтому они остались одни. Ахилл смотрит растерянно. — какого «такого»? будто не понимает. будто не видит себя в зеркало каждый день, каждую ярко выделявшуюся жилку, волшебные волосы, не слышит голос. Патрокла озаряет — Ахилл действительно не понимает. яркий, пышущий жизнью и светом, он не понимает этого.\\\
— о чём говорили? у Ахилла резко появляются дела, поэтому он уходит. Брисеида остаётся теряться в догадках. не любит она с детства загадки, поэтому нить ариадны ищет в Патрокле. — он сказал, что ему показалось, будто мы виделись. — ну, может быть, в прошлой жизни и виделись. она пожимает плечами и просит рассказать о звёздах, потому что ей грустно от того, что за этими мерцающими точками не стоит божественный промысел и романтическая (извращённая — исправил бы её Патрокл) история.\\\
у него так всю жизнь. прямо с рождения, с того момента как он открыл глаза. с первого крика, вдоха Ахилл знает — всё уже было. он это чувствовал, переживал, видел Фессалию, купался в Эгейском море. Брисеиду в первую их встречу он видел тоже, поэтому и привязался. не любовь, нет. Эрот не поразил его наконечником в сердце. только такое вот пожизненное дежа вю. это находит волнами. накатывает. иногда сильнее, накрывая с головой, иногда лишь щекоча память. однако на крыше оно не накатывало — обрушилось. небо упало прямо на Ахилла, подмяло. это уже было. и в этом «было» столько первобытного ужаса! и что хуже всего — Ахилл не знает, что именно уже было. сердце бешено колотится. кажется, в его стуке можно различить: патрокл, патрокл, патрокл.\\\
Брисеида смешливая, умная, весёлая. всё время окружённая людьми. такая не может дарить своё время лишь одному юноше, пусть и безумно красивому. она упархивает, оставляет смазанный блеск для губ на щеке Ахилла, потом Патрокла, оставляет их. «вот, — думает он. — она ушла, теперь и тебя ничего не держит рядом со мной». Ахилл ворошит свои кудри. — она говорит, что ты историк. Патрокл неопределенно пожимает плечами. уходи. не мучь меня. не оставайся из жалости. но тот всё так же сидит в его плетёном кресле, вертит в руках бутафорский кинжал, который снял со стены. уходи, ну чего же ты медлишь. во мне нет ничего такого, чтобы тебя привязывало. не умён, не красив, нет харизмы, ни рыба, ни мясо. — можешь показать мне здесь небанальные места, связанные с историей? мне нужны фотографии.\\\
удивительно, как быстро брисеида становится третьей лишней. как лед растаивает по весне, так она растворяется тем больше, чем больше проводят они времени лишь вдвоем. времени, в котором и звезды, и разговоры о личностях действительно исторических, не мифах, не сказках, а разговоры о тех, память о ком сохранилась в веках. и Ахилл слушает завороженно. потом он учит его варить варенье из грецких орехов. Патрокл не знает, что сказать, говорит наконец «не знал, что ты готовишь». — ты многого обо мне не знаешь. — до отъезда у тебя есть время рассказать мне. а потом рассказывает о себе сам, и Ахилл готов дать на отсечение голову: он всё это знал. о том, что Патрокл из Фтии, что его мать умерла, а отец перебрался сюда, что его чуть не поженили на красавице Елене, которую в последний момент отдали за другого. это пугает и завораживает одновременно.\\\
как гром поражает высокое дерево, так случай разит Патрокла. делит всю его жизнь на «до» и «после». ему ночью звонят в дверь. гостю не везёт — Патрокл жаворонок, который рано ложится спать, но гость настойчив, звонок повторяется дважды, трижды, в девятый и в тринадцатый раз. пока он, сонный, протирая глаза и накинув на себя халат идет к двери, в греческом языке перестаёт хватать ругательств, чтобы выразить всю степень его возмущения., а потом оно испаряется. нужно лишь открыть дверь и увидеть за ней… Ахилла. тут не только возмущение всякое у него исчезло, но и сон как рукой сняло, потому что обычно друг не вваливался к нему в одиннадцать? нет, в три ночи. — я зайду? и проходит, не дождавшийся разрешения. его радостно встречает дверной косяк на кухне, но его каменное лицо не меняет своего выражения. аккуратно прикрыв дверь, патрокл бредет вслед за ним. халат запахивается поплотнее. — у тебя есть выпить? — голос его разбит. что может разбить Бога? — только кофе. — сойдет. Патроклу требуется время, чтобы справится с кофемашиной. пальцы дрожат, не хотят арабику добавлять куда нужно. его волнует причина, по которой Ахилл мог прийти, это должно быть что-то по настоящему важное. такое, что он еще в дверях, как только узнал его, то первый порыв был — обнять. Боги не должны выглядеть так. будто все смертные мира принесли подношение, но в последний момент сказали, это нам, потому что в богов мы не верим. он отдает ему любимую кружку, и когда их руки соприкасаются, когда Ахилл берет ее из его рук, то пробегает разряд. они и раньше касались, иногда обнимались, когда разгуливали под кипарисами бурно обсуждая выставку, посвященную мирмидонянам, которую они посетили недавно. сейчас — по другому. Патлокл оседает на стул, не отрывая от своей загорелой до черноты ладони взгляда. перед глазами пробегают кадры: идёт война. ржут лошади. стучат копья. пахнет копотью и кровью. пахнет гниющей плотью и мазями. кричат вороны. он слышит крики людей в отдалении. он видит их перекореженные в ужасе лица — последнее перед вечностью. он видит, как бьются двое юношей: один в золотых доспехах — таких прекрасных, каких не рисуют даже на картинах. темные волосы выбились из шлема. второй выглядит внушительнее. его шлем ослепляет блеском. Патрокл видит за темноволосым юношей тень и во рту появляется горечь. вязко и горько, будто он раскусил ветвь полыни. хочется закричать: обернись! но язык прилип к небу, а потом доспехи, развязанными падают прямо на землю и этот юноша остаётся беззащитным посреди боя, перед противником и этот юноша — он сам. — что… — губы не слушаются. — что это было? — ты тоже видел? — срань господня. — он проглатывает махом кофе, которое только что приготовил Ахиллу. — ты поэтому ко мне пришел? — я пришёл, потому что ты умер, и мне это совсем не понравилось. он говорит это и отворачивается. скрывает дрожащие руки, но от Патрокла не скрыть уже, не скрыть и яркую жилку на лбу, что пульсирует от напряжения и частое дыхание и движение руки, сделанное чтобы стереть непрошенную слезу с лица — штрих глубокой боли. — э́татэ фру́эрэ, мо́били ку́рсу фу́гит*, — шепчет он. Патрокл тянется к нему через стол. падает любимая чашка, рассыпается сахар, разливается забытый со вчера стакан с гранатовым соком. Ахилл пришел лишь в футболке, вывернутой наизнанку и мятых джинсах. Патрокл хватается за его руки, тот хватается за него в ответ, они тянутся, переплетаются. так человек никогда не видящий затмений после него тянется к солнцу. их окружает аромат жимолости, мускуса, кофе. они сплетены в объятиях. так обретаешь давно потерянное. почему они не делали этого раньше? Патрокла обжигают губы Ахилла на шее. он зарывается в золото его мягких волос. его пальцев касаются волосы Бога. Ахилл шелестит: — я нашел тебя, я нашел.