The wolf and the lion

      Ксюша винит себя за многие вещи: она, определенно, позволила маленькой дряни заполнить всё свободное место внутри себя, впитала её в лёгкие, сделала своей самой глубокой раной, дала опрометчивое разрешение ''при''открыть вход в неприступную крепость, разглядывая бушующее сумасшествие в тёмной бездне-глазах. Аня стала чем-то особенным, её персональным наркотиком, дикой, уж точно иррациональной болью: Милас гладит её по спутанным рыжим локонам, отчаянно старается потянуть, сделать больно, но сдаётся — еле дышит, бьётся о скалы, к чертям уничтожает что-то внутри себя, сносит барьеры, потому что ей пиздецки надоело держать дистанцию,       — Горохова, зачем ты так со мной? — Как обычно хочется материться и дышать через раз, но сильная девочка-воин держится, как держалась бы, если речь шла о Яне или родной матери: осознание режет по сердцу острием ножа, блондинка вдруг ловит себя на гибельной мысли — она готова просидеть здесь ещё много часов подряд, лишь бы страдания "соперницы" подошли к концу, лишь бы с обветренных губ сорвался облегченный вдох, — Я тебя ненавижу, ненавижу блять, слышишь? — Рыжая молчит, но за неё говорят рваные движения: цепкие пальцы касаются локтей Нарцисса, будто эгоистка Ксюша Милас — чёртов спасательный круг; у голубоглазой практически не выдерживают нервы, но она находит силы, наклоняется непозволительно близко, обжигая кожу возле дрожащих губ своим дыханием, — Сдашься этому дерьму — проиграешь мне, идиотка.

ни за что, Милас, не в этой жизни — глаза в глаза, предельно ясно.

      Они ни за что не признаются остальным в том, что произошло: связанные тонкими нитями интимной искренности, "обиженные жизнью" чувствовали одно и то же — неумолимое желание избить друг друга до полусмерти при следующей встрече или зацеловать до такой степени, чтобы на мертвецки-бледной коже не осталось ни одного живого места; о них, вероятно, есть, кому беспокоиться, но нет того, кто сумел бы понять, причинить такую же, во многом спасительную боль, вытащить с того света, вырыть из-под земли, найти в недрах морских пучин, прижать к себе до хруста ребёр, оставить на теле ожоги от пронзительных взглядов,       — Энн, что случилось? — Косполова замирает, смотрит из-под пышных ресниц и, что хуже всего — анализирует, замечает невероятный страх в льдисто-голубых глаза извечно спокойной Милас, пугается сама, балансирует на грани истеричного хохота и надрывных рыданий, — Ты можешь не отвечать, я просто...Я просто, блять, я просто волнуюсь, понимаешь?       — Ломка случилась, — Кареглазая смотрит "сквозь", не боится говорить правду, учитывая тот факт, что "ломка" — это половина беды, ведь полудохлое сердце отчего-то билось так неправильно быстро, когда тонкие пальцы бритоголовой касались её потухших рыжих прядей, — Хватит кипиша на сегодня, — Горохова вздыхает, обходя подругу-знакомую, готовую забиться в истерике, — Поехали домой, а? — Да, пожалуй, "Школа леди" — не совсем дом, но альтернатив не предоставляется, а значит — Аня научится считать домом любое место, даже это ненавистное змеиное гнездо.       — Что с Ксюшей? — Брюнетка задает вопрос через плечо, не смеет скрывать ощутимую дрожь в голосе, но всё ещё [ пока ] держится, искренне надеясь из последних сил — всё не так плохо, как могло бы быть, — Она сама не своя.       — Без понятия. Это дела Ксюши, Энж, — Так и есть: Гора — блядское дело Ксюши, зависимость, личный первородный грех, демон, счастливый иметь подобный статус.       В голове Ане абсолютный диссонанс: раньше с ломкой приходилось справляться самостоятельно — оттого её, личная ломка, знакома на все сто процентов, до последнего вздоха, до блаженно прикрытых, но всё ещё подрагивающих век. Ксюша — лишний компонент, атомный взрыв, ненавистная нежность, прикрытая обыденной злостью: нет, ни черта подобного, Гора не благодарна, лишь ненавидит пуще прежнего, мечтает выцарапать запавшие в душу глаза, разузнать столь же сокровенный секрет, тошнотворно-вежливо протянуть руку помощи, залезть в душу, вырывая всё самое дорогое с корнями,       — Не буду спрашивать тебя, где моё "спасибо", — Милас снова оказывается рядом, цедит сквозь зубы, разглядывает часто вздымающуюся грудь, давит в себе сочувствие к маленькой девочке-наркоманке, откидываясь на твердую спинку автобусного сидения, — В следующий раз меня может не оказаться рядом, что будешь делать?       — Искренне радоваться, — Названная "Несуразностью", она не смеет повернуться и заглянуть в глубины Ксюши: ей по-настоящему страшно и дико одиноко, тело будто то и дело бьется в незнакомой доселе агонии, — Правда, Милас, мне похуй, где ты будешь, я умею справляться со своими демонами.       — О, правда? У тебя всё ещё получается думать, что одиночество станет чудесным спасителем? Взгляни на мир иначе, Аня, а потом... хватайся за возможность, пока она есть, — Горохова клянётся всеми известными Богами, что тонкие губы "Милки" сомкнулись в одну безумно тонкую линию: чертовски хочется разбить стекло, выбираясь из этой дурацкой клетки, но кареглазая лишь проглатывает огромный комок нервов, вставший поперек горла, — Это последнее предложение, — Ксюша тянется к острому плечу соседки, но та лишь сжимается от неприязни, исто надеясь, что всё это совсем не ошибка, — Хорошо, как скажешь, — Она ведь не нанималась в блядские няньки — просто хотела помочь заблудившейся, пускай и столь привлекательной, девочке, — Удачи, — Трясущиеся руки девочки-наркоманки не слушаются хозяйку: тянутся к чужим, ледяным, внушающим лишний страх, хватаются в дерганных движениях, переплетают между собой их тонкие пальцы .

Ксюша улыбается: кажется, Аня заслуживает эту боль.

***

      Аня в свадебном платье не красивая — блядски идеальная, доводящая до неизученного страха потери; Аня в свадебном платье странная, словно бегущая от этого фарса, цепляющаяся за Ксюшу, как за последний шанс: Милас максимально тошно, потому что там, в уютном доме, всё ещё сидит любимая женщина, а душа рвётся к чёрту при виде очаровательной рыжей наркоманки,       — Ты красивая, — Правдиво, стараясь выбить землю из-под ног: да, Ане практически всё равно — это лишь вызывает глуповатую улыбку, без потока нецензурной брани и испепеляющих взглядов.       — Достаточно, чтобы в действительности понравиться своему жениху? — У Нарцисса внутри торнадо: сумасшедший вальс эмоций, страстное танго двух критических, разительно отличающихся друг от друга желаний, — Или достаточно, чтобы понравиться тебе? — Платье дорогое. Ручная работа. Не дай Бог порвать, пытаясь удушить и разрезать на части эту поехавшую с катушек девчонку.       — Достаточно, чтобы перестать казаться законченной наркоманкой, — Гора выдыхает, практически срываясь с места от гнева: Ксюша не смела говорить так, Ксюша не должна была, — Осторожнее, Недоразумение.

— Иди нахер.

На губах блондинки коварная улыбка — как всегда, маленькая, как всегда.

***

      Гороховой противно: слишком, чтобы просто стоять и улыбаться во все тридцать два, потому что вся эта процессия с бутафорской свадьбой — насмешка над небесами, опасный трюк с той, кто вообще никогда не вступает в игру, но вечно выигрывает — судьбой,       — Согласна, — Всё как в тумане: прилизанный Андрей ослепляет её своим очарованием, небрежно хватает за руку, отводя в сторону, окидывает взглядом очередных претенденток — он кажется ей ненастоящим, дурацким, иллюзорным, ослепленным пустынным величием своей роли.       — Тебе понравится быть моей женой, — Он обдает миниатюрное ушко разозленной "жены" горячим дыханием, делает всё, чтобы спровоцировать или отменно демонстрирует свою силу — не важно, Гороховой в любом случае хотелось украсить его лицо парой-тройкой не слишком красивых фингалов.       — Сомневаюсь, что тебе понравится быть моим мужем, — Она позволяет себе поправить выбившиеся из причёски пряди волос, инстинктивно отмечая для себя две пугающие вещи: во-первых, руки дурацкой Ксюши Милас во много раз теплее, а во-вторых, кареглазая явно не собирается давать ему поцеловать себя — больше никому, кроме бритоголовой.

***

      — Начнём с того, что меня абсолютно не интересует, как тебя зовут, я даже не запомнила этого, — Ксюша смотрит на своего "мужа" без опаски: нагло, как и подобает хищницам — с целью разорвать и сожрать свою жертву, — Давай ты подыграешь мне в этом абсурдном спектакле? — Приложив усилия, Нарцисс открывает бутылку спиртного, искренне веря в то, что не забудется рядом с этим невероятно раздражающим человеком, — Ты мне не нравишься, милый, так что... Скажи мне, где живёт хоть один твой друг, мы должны отправиться к нему в гости, — Она не привыкла ждать ответа и, разумеется, не ждала его — лишь толкнула входную дверь ногой, как можно быстрее удаляясь от своего надоевшего компаньона.

***

      — Ты считаешь, что это действительно, блять, нормально? Нормально прыгать на кровати с незнакомым человеком? — В ней сейчас не просто гнев — первородная ярость, от коей не спрячешься под кроватью, моля помощи о кого-либо на белом свете, — Мне отвратительно всё, что происходит, так что, пожалуйста, блять, — Удивительно-смешное сочетание напускной вежливости и абсолютно искренней злости, — Дай мне уйти отсюда.       — Это задание, так что давай попросту узнаем побольше о друг друге, м? — Горохова подмечает — он создан для "мирных переговоров": фальшиво-располагающая улыбка, легкий прищур завлекающих глаз, расслабляющая, так называемая, мужская сила, — Пожалуйста, — Его большие ладони ложатся на напряженную спину: пожалуй, этот образ мог работать на глупых девочках, но не ребёнке улиц, опасающемся каждого подозрительного шага в её сторону.       — Не трогай меня! — Рыжая не слышит собственного крика, лишь отлетает в сторону стены, готовясь зашипеть на принятого за обидчика мужчину, — Если коснешься — твоё лицо будет украшено прекрасным дорогим стеклом, — Тонкие пальцы угрожающе смыкаются на ножке бокала, белея от напряжения, — Пошёл к чёрту!       — А вот и чёрт, собственной персоной, — Плечи "Несуразности" опускаются вниз, страх сходит на нет, уступая дорогу привычной злости на надоевшую Ксюшу Милас: восемнадцатилетняя девочка с недоумением подмечает, что пиздецки рада видеть свою одноклассницу здесь и сейчас, — Лучше отойди от неё, милый, а не то я разобью тебе лицо, а не то она искусает тебя до смерти.       Льдисто-голубые глаза встречаются с карими, Ксюша практически роняет переполненный алкоголем бокал на неисчислимо дорогой ковёр, потому что чутье явно не подводит — в глазах Ани теплится доселе незнакомое со стороны рыжей чувство:

благодарность.