Ворон

Информационное пространство терзали дичайшие сплетни, маги ненавязчиво поливали магов со страниц желтой прессы, обыватель пребывал в панической лихорадке, а хищные рыбины от политики тихомолком, лениво и непринужденно, охотились друг на друга в этой свежеподнятой информационной мути. Происходящее всё больше и больше напоминало неконтролируемый поток бреда. Герман уже даже не удивлялся, просто настороженно наблюдал за происходящим и учился, пока есть возможность. Пролетевшие со скоростью снитча рождественские каникулы бесславно завершились резким потеплением и мерзейшей слякотью. Слизеринские спортсмены оказались не просто мудилами, но мудилами предприимчивыми и крайне энергичными. Ну никогда, даже в самом страшном сне, Гера не предположил бы, что существуют люди настолько повёрнутые на архаичных традициях времён Царя Гороха. А такие люди таки нашлись. Квиддичная сборная не успокоилась, пока рыжий, наглый, шумный скалозуб-Яксли не откопал незнамо где, люто древний свиток с описанием той самой ритуальной клятвы всадников Дикой Охоты. Нахлеставшись какой-то сорокоградусной бурды, раздевшись до костюма малазийского папуаса, размалевавшись как черти на шабаш и напяливши вместо масок звериные черепа, лихие слизеринские нехристи вытряхнулись ближе к полуночи в дебри Запретного Леса. И едва там не заблудились. Получив-таки словесный нагоняй от кентавров, Герман кое-как убедил разбойную ораву не разбредаться, не орать и не дебоширить. И на пару с Флинтом отконвоировал родную команду на ближайшую поляну. Душевно орущих непристойные куплеты Яксли и Эйвери пришлось примотать к дереву — они то и дело порывались что-то где-то искать. То гальюн, то баб. Но больше — последних. Ещё утром, в беседе с Ноттом, Том искренне возмущался всеобщему падению нравов и последним директивам Министерства, ограничивающим ассортимент сбываемых в частном порядке артефактов. И, похоже, возмущался мистер Темный Лорд не впустую. Том Реддл всё больше мрачнел, наблюдая с ближайшего пня за непотребным поведением юных наследников древнейших фамилий магической Британии. Нагайна сонно дремала у него на плечах здоровенным живым боа. Кажется, бывший Тёмный Лорд до последнего надеялся, что падать ниже уже некуда, но славные наследнички его Пожирателей, на глазах у всего леса, в юбилейный раз пробили дно. — Я всё ещё не понимаю, к чему весь этот цирк, — Том неприязненно наблюдал, как Флинт нецензурно гонит на поляну сонного Пьюси и едва стоящего на ногах Монтэгю. — Парни чертовски боятся, Поттер. То, что мы творим здесь, тянет на пожизненную путёвку в Азкабан, — щеголяющий единорожьим черепом, полуголый и черный от сажи Флинт поравнялся с Германом и мрачно похлопал его по плечу, — я их сейчас соберу. Эй, вы, ленивое книззлово дерьмо. Имейте совесть. Герман проводил его взглядом и сокрушенно покачал головой. Ребят, конечно, было жаль. Но не их ли собственная идея это была? — Бесславно и безобразно, — резюмировал холодно Том, — почему я совсем не удивлён? Пока капитан сгонял на поляну разбредающихся недорослей и бурно сквернословил, Герман подпалил костёр, начертил вокруг него цепи рунических вирш, отвязал от дерева загонщиков Яксли и Эйвери, уныло поющих о том, как вешали рыжего Магнуса. И выложил на пень из сумки чашу, кисть из шерсти фестрала, и свиток. Сонный Монтегю принёс костяной меч, грубо обработанный и обмотанный по рукояти шкурами каких-то зверей. Флинт, бормоча ругательства, вытряхнул из своей сумки туда же ритуальный каменный нож, череп фестрала и, кажется, горсть семечной шелухи. Пока все коллективно сдували с импровизированного алтаря семечную шелуху, на поляну пожаловали Невилл с флаконом единорожьей крови и неодобрительно поглядывающая на окружающих Гермиона. С мечтательной Полумной под руку. Реддл оживился и отправился задирать Грейнджер. Гермиона ответила тяжелым вздохом и скучающе-кислой миной. Том мину не оценил. Ближайшие минут пятнадцать он посвятил циничному высмеиванию трудов какой-то Ниневии Аквитанской. Гермиона вспылила и, заявив, что Том Реддл — зашоренный женоненавистник, лжец, напыщенный ублюдок и сноб. И попыталась сбежать. Сбежать не получилось. Том догнал её где-то на опушке леса, поймал за капюшон и потребовал дуэли. Очень тихо, но яростно, срываясь на парселтанг и ткнув острием палочки девчонке в затылок. Пока взбешенный Реддл ловил по лесу не менее взбешенную Гермиону, Полумна плела какие-то травяные феньки, а Невилл дремал с открытыми глазами, Герман тихо мечтал выспаться, нараспев читал содержимое свитка, посвящал нетрезвых охламонов в рыцари Полых Холмов и писал слизеринцам кровью какие-то знаки прямиком по коже, там, где полагается быть солнечному сплетению. Новоиспеченные рыцари очень шумно и пафосно произносили свои вассальные клятвы. Клялись кровью, магией и костями предков. А потом поляну накрыл шепчущий туман. И маски-черепа приросли к лицам парней, заменив их собственные лица. Бычьи, оленьи, конские, один единорожий и два птичьих: черепа венчали плечи слизеринцев, а в глазницах их мятежно металось живое бледно-голубое пламя. Эйвери распахнул окостенелый здоровенный клюв, и оттуда вырвались языки инфернального призрачного огня. Выглядело это жутко — и, надо признать, мощно. Всё: лесной, зимний мрак, косматое пламя костра, уносящее искры куда-то ввысь. В звездно-синее небо. Обступивший юных магов со всех сторон грозной громадой Запретный Лес, движущиеся в хаотичном, чудовищном и диком танце полуголые, чумазые чудовища, явившиеся прямиком из кельтских мифов и страшных сказок. Тени людей и предметов ожили и пришли в движение, присоединяясь к дикой пляске живых и мёртвых. Герман выудил из чаши ещё живое фестралье сердце и, старательно преодолевая какой-то слепящий, почти инфернальный ужас, вцепился зубами в живой кусок плоти. Лес взвыл, заухал и застенал на сотни голосов, деревья, окружающие поляну ожили, распахивая глазницы и огромные пасти, полные призрачного голубого огня. Герман видел, как его друзья, выхватив палочки и встав спиной к спине, отступают к костру, а ожившие деревья с низким утробным рёвом тянутся к ним, силясь выдрать намертво переплетенные корни из почтенной шотландской земли. Кроша доспехи мхов и выворачивая с корнями пучки диких трав. Герман ощущал, как меняется, растёт и крепнет, как дикая лесная магия наполняет его, укрывая лицо резной маской, как с инфернальным шепотом расцветают пришедшие в движение волосы. Как черные, жесткие пряди заполняют собой всё пространство вокруг, извиваются вокруг тела живым, косматым костром. Слепящая боль ледяным кольцом сдавила голову. И прямиком из черепа Германа пророс ветвистый царский венец. Белое костяное нечто, состоящее из шикарных оленьих рогов. От тяжести мигом свело позвоночник и шею. Бродячие разноцветные огни с воркующим смехом и вздохами кружили по поляне, загадочно мерцая во тьме, ныряя в тяжелые живые пряди и мутно светясь. Тяжелое царское одеяние соткалось само собой и мелко задрожало, меха замерцали и из-под кожи надсадно взвывшего от боли Германа пророс белоснежный костяной доспех. Явление длилось, пока Герман не завершил ритуал и не залил костёр. Едкий серый дым ещё долго ел глаза людям и стлался над самой землёй, гонимый ветром. *** К слову, Невилл, вернувшись в школу, радостно сообщил, что его родителям значительно полегчало после того, как их в больнице посетил сам Альбус Дамблдор. Фрэнк и Алиса всё еще не узнавали родных, но реагировали на людей гораздо адекватнее. Что там с ними сделал Дамблдор, Невилл не знал. Но Алиса Лонгботтом внезапно заговорила на японском языке и впала в детство. Фрэнк же не говорил вообще. Ничего. Только настороженно наблюдал за людьми и ответственно поглощал все прописываемые снадобья. *** — Действительно, в древности Британию называли Семью Королевствами. Период Семицарствия закончился со вторжением Вильгельма Завоевателя и объединением Британии. — Другой Вестерос и другой Таргариен, — пробормотал Лонгботтом и кивнул следующей за ним женщине, — говорите, в Кенте есть драконий питомник? — Самый крупный в Британии, — заверила его санитарка, лучезарно улыбаясь, — и самый старый. Санитарке больницы Святого Мунго, Элен Санрайз, и раньше приходилось сопровождать выздоравливающих больных в их прогулках по больничному дворику. Но этого пациента выбросить из головы не получалось от слова «совсем». Фрэнк Лонгботтом был немногословен, сумрачен, очень умен, правилен, вежлив и предельно честен. Долг и честь для него были не просто отвлеченными понятиями, а образом жизни. Иногда Элен всерьёз казалось, что не Фрэнк Лонгботтом говорит с ней, прогуливаясь по аллеям больничного парка, а какой-то крупный государственный деятель. Маг легко находил общий язык с любым человеком, был обманчиво прост в общении и вместе с тем — безумно сложен как человек. Нередко, он являл неожиданные познания в таких областях знания, которых не стоит ждать от обычного аврора. При этом он был очень храбр и умело справлялся с любой внештатной ситуацией. Когда какой-то буйный родственник одного из пациентов кинулся на персонал, всё ещё шатаемый ветром Фрэнк Лонгботтом скрутил его в бараний рог при помощи табурета, собственной рубашки и естественного коридорного рельефа вертикальных поверхностей. — Не поймите меня неверно, моя память претерпела серьёзные изменения, — Фрэнк аккуратно обошел группу беседующих врачей и цепким, внимательным взглядом окинул больничный двор, — кто сейчас у власти в стране? — Министр Магии — Корнелиус Фадж, — бодро сообщила Элен, — я не сильна в политике, но на него в последнее время слишком уж давят, вынуждая принимать совершенно чудовищные законы. — Десница без короля, — сумрачно пробормотал Фрэнк, — где вы учились врачеванию, миледи? — В медицинской академии Салема, — порозовев и заулыбавшись, отвела глаза Санрайз, — вы не представляете, сколько у нас на курсе было девчонок. Хотя, что удивляться? Это же Салем! — Мейстеры-женщины, не кующие цепей, — невнятно и задумчиво пробормотал Фрэнк, мучительно думая о чём-то своём, — Иные меня возьми, как занятно. И каждый простолюдин умеет читать. — Что вы сказали? — переспросила ведьма. — Мир изумителен и многообразен, — Фрэнк Лонгботтом, заложив руки за спину, рассеянно шагал рядом, — если вас не затруднит, я бы попросил достойной литературы. Нечто историческое. — Я принесу вам учебники по истории, обществознанию и каких-нибудь политических изданий, — оживилась девушка, — уверена, это поможет вам вернуть память. *** В самом Хогвартсе дела шли неважно. И это еще мягко сказано. Промозглыми серыми сумерками в школу пожаловала группа каких-то напыщенных снобов, и у Маккошки, довольно резко и неуважительно, потребовали списки магглорожденных студентов. Гриффиндорский декан заперлась в кабинете директора, и практически вслед за этим последовала атака на Министерство Магии. Все печатные издания Магической Британии, (да и не только), как взбесились. В Атриум Министерства пожаловал не кто-нибудь, а сам Гриндевальд. Одетый по моде сороковых годов, непоправимо молодой и безумный. Явился и подпалил здание изнутри. Министерских работников от неминуемой гибели спасло только случайное чудо. Дело в том, что где-то за сорок минут до атаки, с Министерства снесло сложные контуры маскирующих и магглоотталкивающих чар. Практически одновременно с падением защиты, в Министерство явились маггловские полицейские с собаками и кинологами. Полицию в Министерство вызвал какой-то шутник, заявивший, что в здании заложена бомба. Пока бравые слуги закона искали в Атриуме несуществующую бомбу, а маги пытались их аккуратно выдворить, кто-то вывел всех работников Министерства и случайно заблокировал все нижние этажи. Едва магглы покинули пустое здание, туда благополучно вломился Гриндевальд. Столь торжественное возвращение герра Гриндевальда, поджог Министерства и прочие пугающие знамения, предрекающие скромному обывателю грядущие войны и потрясения, успешно затмили в глазах магов недавний инцидент с психами Аркхэма. Дамблдора с извинениями вернули в школу, как-то невзначай утекла в прессу очень занятная информация о том, как лорд Малфой сознательно раскачивал лодку общественного мнения, давил на Попечительский Совет и запугивал несогласных. Практически одновременно с этим герр Гриндевальд встретился с одиознейшей журналисткой «Пророка», с Ритой Скитер. И дал ей подробнейшее интервью. В котором взял на себя ответственность за все последние погромы и за атаку на Хогвартс. И оценил крайне положительно деятельность отдельных министерских чинуш, пытавшихся протащить в законодательство поправки, ущемляющие права магглорожденных. Как будто и этого было ему мало, он нарёк британскую магическую аристократию «достойными продолжателями деяний Третьего Рейха», а лорда Малфоя снисходительно назвал «хранителем истинных ценностей и цветом британской нации». Это уже было слишком даже для британской аристократии. Реакция не заставила ждать себя: на недавних хозяев положения ополчились практически все крупные британские издания. Только ленивый не смаковал возможное участие Малфоя в акциях Гриндевальда, дальние родственные связи обоих и тот шокирующий факт, что оба — о, ужас! — блондины. Сюда же приплели и сына-школьника, который мог пустить в школу кого угодно. И прошлое Люциуса в качестве Пожирателя Смерти. Герман же просто смотрел на весь этот цирк из Хогвартса и тихо радовался, что вся эта широкомасштабная компания по избиению Малфоя направлена не на него. Следующим же волевым жестом Министерство сняло все обвинения и вернуло в Хогвартс Филча и Хагрида. Оба вернулись в школу в тот же вечер, аккурат к ужину. Шагая через весь Большой Зал, под бурные овации встающих студентов, Рубеус Хагрид, растрогался и прослезился. В школе поговаривали, что всё это время Хагрид много путешествовал и даже жил среди магглов. Героические странствия леснику школяры сочиняли настолько занимательные, что ими заинтересовался журнал «Придира». В свою хижину на окраине Запретного Леса Хагрид вернулся с целым зверинцем. Что до дракона, рептилию у него так никто и не забрал, хоть с этой целью вызванные спецы и прочесали всю округу. Но ящер будто испарился. На все вопросы Хагрид отвечал, что нашел дракону подходящие горы. Где эти самые горы находятся, вразумительного ответа он так и не дал. Следующим, не менее одиозным известием, стало внезапное исчезновение Супермена, Чудо-Женщины и маленькой Лоис Кент. Почти одновременно с этим у Фаджа появилась красавица-секретарша по имени Диана. Почти одновременно с этим профессор Макнейр чудесным образом обрёл счастье с престарелой Мюриэль Уизли. Тремя брачными ритуалами разом. Этот чудовищный в своём расчетливом цинизме брак, так поразил Гермиону, что она заявила Герману, что безнадежно разочарована в мужчинах. Чем вызвала гомерический хохот Реддла и удивленные взгляды однокурсников. *** На первых же аккордах первой учебной пятницы нового года Герман совершил свой самый большой косяк за всю учебу в Хогвартсе. Он безобразно проспал. Повздоривший с ним накануне Реддл злодейски отбыл затемно в медпункт с симптомами гриппа. И, всё еще дуясь за вчерашнее, Геру, естественно, не разбудил. Не разбудил Германа и сонный гомон однокурсников, собирающихся на завтрак. Не разбудила его и Пангурбан, интеллигентно потоптавшаяся когтями по его груди и мирно уснувшая в его волосах. Пробудился Герман сам и с ужасом осознал, что давно день, спальня пуста, а над ним самим зловеще возвышается родной декан. И быть бы Герману растерзанным, если бы по дороге к директору, Геру и волокущего его за ухо Снейпа, не перехватила профессор Прорицания. Мадам вещунья, гремя бусами, героически отбила Германа у кипящего от ярости Снейпа. И сообщила, что её кабинет катастрофически загажен. А значит студента линчевать не стоит, ибо к чему линчевать бесплатную рабочую силу, когда столько всего надо перебрать, а солнце ещё высоко? Так что Герман всю ближайшую неделю был обречён перебирать благовония госпожи Трелони, вручную мыть её кабинет, разбирать фамильные груды бумажного мусора по всем шкафам и отмыть уже таки до блеска все три окна и люк в полу. Как успел убедиться Герман, домовиков Трелони в свои владения не пускала, предпочитая разводить пауков, взращивать пыль и складировать по шкафам всевозможный условно полезный мусор. Собеседник из Трелони тоже был так себе, командовала парадом она отрывисто и четко. А все попытки Геры симулять и отлынивать пресекала на корню. *** — Поттер, — скривился Драко как от зубной боли, глядя, как Герман оживленно роется в шкафу Трелони, живописно обложившись стопками живых поющих открыток, упаковками просроченных благовоний, ворохом индийских шалей, коробочками, шкатулочками, хрустальными шарами, обляпанными манкой и клеем картонными шаблонами с рождественской тематикой, наборами подарочных карточек с видами Стоунхенджа, Тир’Нан’Ога и Салема. Флаконами высохших зелий и пухлыми стопками «Ведьмополитена». Сушеными розами и сушеными огрызками яблок. Баночками, письмами и сломанными перьями, — это глупо. Боги существуют. Арес, Диана, Зевс и другие. Я своими глазами видел богиню. Может, и на маггловском фото, но, по крайней мере, она настоящая. Магглы называют её Чудо-Женщиной. — Папуасы белых с ружьями тоже считали богами, — фыркнул Герман, бережно вынимая из-под тонкой стопки макулатуры здоровенную стеклянную булаву с огневиски внутри. И с ликующим уханьем продемонстрировал находку изумленному Драко, — марочное. Спорим, Трелони про вискарь уже не помнит? — На стол, Поттер. На стол, — донеслось из покоев Трелони, — все приятные находки — на стол; я всё вижу. — Шучу же. У мадам точно вырос третий глаз, — Герман обменялся с Драко ошалелыми взглядами, — суперспособности — ещё не признак божественной природы живого существа, Драко. Богом не может быть существо, абсолютно зависящее от мира и его процессов. — Эээ, но Иисус ведь умер? — почесал затылок Драко, — он зависел от законов мира. — Спорное утверждение. Это было частью его служения, — Гера запихал не глядя в мусорный мешок пачку журналов и какие-то просроченные маггловские препараты, — Бог, ставший человеком, чтоб человек стал богом. По благодати. Осознанное самоограничение, совершенное, чтобы принести себя в жертву. Принесение себя в жертву, чтобы искупить грехи людей. — Жертвоприношение, — оживился Драко, — добровольное. Сильно. Кровь за кровь, как в древности? Сам себе приносить себя в жертву — это, конечно, нечто. — А то. Тройное действо. Смотри, Драко. Приносимый, как ветхозаветная жертва. Это раз. Приносящий жертву, как первосвященник. Это два. И принимающий жертву, как Бог. Это три. Таинство искупительной жертвы за всех и каждого, — Герман увлеченно загибал пальцы, совершенно игнорируя выползающую из шкафа мятую игуану-оригами, сложенную из старой газеты, — оцени сам масштабы. Никаким Аресам и Дианам и не снилось. — Я не понял, ты думаешь, что на родине Чудо-Женщины живут не боги, а очередной магически мощный народ? — понизил голос Драко, — они могущественнее всех нас, Поттер, посуди сам, Бог ведь тоже должен быть могущественным. Хорошо, я понял, что ты веришь в Иисуса. Но я не понимаю чем отличается Распятый Бог от Ареса и Дианы. — Бесконечно мудрое и доброе всемогущее и всезнающее существо, не имеющее ни начала, ни конца, способное творить всё что считает нужным из ничего, — пожевал губами Гера, — сотворивший сами законы бытия Творец, своими законами не связанный, но исполняющий их по мере необходимости. Он не связан законами Вселенной, понимаешь? Никаких ограничений. Настоящий, единственный Бог — первопричина бытия, не зависящая от механизмов своего творения. Первопричина, а не летающий чувак со сверхспособностями. Драко медленно запустил пальцы в волосы и задумчиво отозвался: — Звучит разумно. — Ты лучше ответь, откуда узнал про Чудо-Женщину, — шепнул Гера, растерянно разглядывая пленочную кассету без опознавательных знаков. Драко сделал большие, страшные глаза и энергично закивал в сторону покоев Трелони. — Да ладно? Старушка-стрекозец — Диана? — недоверчиво протянул Гера. Драко вздохнул и закатил глаза. И замотал головой. — Да что? — возмутился Герман. — Зеленая. Стрела, — шепнул Драко на ухо Герману, — Трелони. Стрела. Гера выронил кассету и дико уставился на Драко. Тот снова закатил глаза. — Мерлин, ну у тебя и рожа. Герман издал сиплый, невнятный звук и вцепился Малфою в плечи. —  Я знаю, ты никому не расскажешь. Я его ученик, — манерно протянул Драко, гадостно ухмыляясь и картинно вздыхая, — завидуй, Поттер. — Было бы чему, — заржал Герман и запустил кассетой в мусорный мешок, — Драко, я и покруче вещи видел. Вчера, вон, Гойл на спор гвозди жрал. Из пакета. Горстями. — Нашел с чем сравнивать. Грейнджер трансфигурировала их из хлебного мякиша, — обиделся Драко и отобрал у Германа «Сонник Астории Шмеман», — это не считается. Вы смошенничали. — Ну… было весело, — хмыкнул Гера, хитро поглядывая на Драко и перебирая бумажки. — Было страшно, у крестного чуть не случился инфаркт, — возмутился Драко, — он-то не знал, что гвозди не настоящие. Герман гнусно захихикал и увернулся от брошенного в него «Ведьмополитена» семьдесят восьмого года выпуска. — Из-за ваших гвоздей я тоже копаюсь в этом барахле, — с досадой процедил Драко. — Ты-то тут при чём? — приподнял бровь Герман, хрустнув шеей и зевнув. Драко побагровел и комкано пробормотал: — Не важно… — Гарри, Гарри! — в кабинет заглянул смертельно перепуганный Невилл, — Гермиона пропала! — Ты уверен? Может, просто ходит где-то? — нахмурился Герман. — Её похитили, — замотал Невилл в отчаянии головой и помахал в воздухе клочком пергамента, — похититель оставил записку. Он требует, чтобы Дамблдор в одиночку вошел в Визжащую Хижину. Том… ты бы видел его. Он в ярости. Он куда-то побежал, а глаза у него были страшные… Малфой медленно, надменно и очень понимающе осклабился и невесомо поддел мизинцем крышку просроченного флакона оборотного зелья. Одного. Другого. Взгляды Геры и Невилла моментально скрестились на поверхности мутного пузатого флакона. — Даже не думай, Невилл, оно тухлое, — предостерегающе начал Герман, но Лонгботтом, не говоря ни слова, схватил флакон, выдрал у заоравшего от неожиданности Геры волосы, запихал во флакон и, отскочив, торопливо вытряхнул в себя ставшее алым зелье, — Невилл! — Спаси их, — умоляюще выдохнул Невилл, обращаясь Гарри Поттером и поспешно запихивая Герману в кулак клок седых волос в мятом пакетике, — это из бороды директора. Я достал их в надежде как-нибудь… посчитаться. За моих маму и папу. Но это больше не нужно. Гера почесался и с сомнением затолкал чужие волосы в оставшийся флакон оборотного. И просроченное зелье нехотя окрасилось лимонно-белёсым мягким цветом. *** Запертый в зеркальных глубинах Тёмный Лорд источал запредельную инфернальную мощь и живую, гиблую тьму, а посылаемые им видения манили вожделенной властью и обещали могущество недоступное прежде. Где-то глубоко внутри себя Питер Петтигрю осознавал, что безнадежно потерял себя в зеркальных глубинах, что намертво врос в зеркало душой и телом. Что медленно теряет рассудок. Что привкус чужой магии отдает могильным холодом и беспричинной жутью. Господин требовал странное. Он зачем-то хотел получить Дамблдора, хотя раньше умышленно избегал его. Повелитель торопил, повелитель мучил своего слугу во сне и наяву путанными, болезненными видениями, взывал из туманных зеркальных далей. И обещал награду, о которой Хвост прежде и не смел мечтать: быть правой рукой Темного Лорда, его сеющей ужас, смертоносной тенью, хвостом опаснейшей из всех змей. Могущество, защита и страх окружающих. И за это Хвост готов был убивать. Выманить из школы грязнокровку оказалось легко. Отправить с совой выброшенную братом Поттера записку, написанную рукой Избранного. Обездвижить девчонку, отнести в Визжащую Хижину. Перекинувшись крысой, пробраться в саму школу и бросить в библиотеке письмо директору. Среди брошенных грязнокровкой впопыхах вещей. И уйти крысиными тоннелями, никем не узнанным. Хвост почти гордился собой. Всё прошло ещё ловчее, чем он планировал. Осталось дело за малым — выманить директора и принести в жертву зеркалу. И освободить наконец-то Господина из проклятых зеркальных глубин. Как Темный Лорд угодил в зеркало Еиналеж, Хвост не знал, да и не хотел знать. Теперь хоть что-то значило для предателя только одно — вероятная благодарность Господина. Если, конечно, такие понятия как «Темный Лорд» и «благодарность» могут соседствовать в одном предложении. *** В Хогсмидских лужах празднично отражалось звонкое голубое небо. Почувствовав дыхание далекой весны, в ветвях, в густом кустарнике на обочине и под крышами весело и задиристо шумели нахальные воробьи. Альбус Дамблдор прислушивался к их озорному щебету, заложив руки за спину и улыбаясь лукавой и по-мальчишески задорной улыбкой. Чем-то эта драчливая, шумная пернатая орава напоминала его шумных, неуёмных озорников-гриффиндорцев. Ветер лениво развевал длинные седые волосы мага, играл полами его зимней белой мантии и складками серого плаща. Мимо спешили маги, гоблины, дети. Солнце ярко и празднично заглядывало в окна, золотило вывески и сверкало в лужах и в бутылочных стеклах, торчащих из грязевой каши. Всё складывалось неплохо. Странный друидический ритуал не вернул разум Фрэнку и Алисе, но успешно вселил в истерзанные недугом тела бывших мракоборцев личности каких-то двух воинов. Паладины-защитники оказались прелюбопытнейшими личностями. Мужчина вежливо отмалчивался и источал сдержанное недоверие, а вселившаяся в тело Алисы девочка, (называвшая себя Чиби-Чиби), много хныкала и постоянно просилась к какой-то Усаги-тян. На всех языках подряд, но чаще — на японском. При этом милое дитя осознанно колдовало просто так, со скуки. Чем безмерно удивляло молчаливого вселенца, поселившегося в теле Фрэнка. Вернуть с того света беднягу-Регулуса Альбус уже не мог, как и умершего в Азкабане ментально подправленного Крауча-младшего. Но проверить личности братьев Лестрейндж и торжественно обнаружить, что всё это время под их именами в Азкабане сидели пропавшие без вести в войну братья-авроры, он сумел. Пусть и чужими руками. Психика бывших коллег четы Лонгботтом не выдержала Азкабана, и ложная память Лестренджей благополучно поглотила бедолаг. Так что, после освобождения, из тюремной камеры они немедленно переехали в отдельную палату Мунго, в отделение, заполненное душевнобольными людьми. Мир менялся и удивлял. И Альбус Дамблдор встречал живое дыхание родной реальности как встречают сонное мурчание любимого шкодника-кота, пришедше ритуально обдирать обивку старого кресла. Попаданческая магия, грозная, стихийная и неизученная, больше порождала вопросов, чем отвечала на них сама. Как вытаскивать брата из вестеросских реалий, (да и есть ли ещё, кого там вытаскивать), Альбус всё ещё не знал. Цело ли ещё зеркало и как там Геллерт, Альбус старался не думать. Пожалуй, это было слишком больно. Альбус не обманул эльфийского паладина, он любил друга всем сердцем, пусть и совершенно не умел это выражать. Люди часто видят сексуальный подтекст там, где его нет. Альбус всегда честно признавал, что отчасти сам виноват во всех этих слухах о нём и Геллерте. Слишком уж туманно и витиевато он привык выражать своё отношение к людям, а в юные годы и вовсе грешил украшательством в речи. Что неизменно искренне веселило Геллерта. И жутко бесило Аберфорта. Альбус печально улыбнулся и закрыл глаза. Аберфорт. Арианна. Мама. Отец. Вернуть бы вас всех. Зажить как прежде. Будто не было ни смертей, ни страшного недуга Арианны. Чтобы было как в детстве. — Профессор Дамблдор! — этот высокий мальчишеский голос директор узнал бы и спросони. Он слишком хорошо знал, на что именно способен его владелец. Но прямо сейчас в голосе Тома Реддла звенела самая настоящая гамма чувств: бессильная ярость, паника и почти мольба, — директор! На территории школы чужак. Он похитил Грейнджер и требует вас. Я готов показать воспоминания… — Ты ведь осознаёшь, мальчик мой, что я в состоянии отличить ложные воспоминания от настоящих? — чуть помедлив, лукаво сияя из-за очечных стёкол голубыми глазами, поинтересовался директор. — Да, инфери меня раздери, да! — заорал Реддл с перекошенным яростью и волнением лицом, окончательно теряя остатки самоконтроля, — этой мрази нужны вы. Он убьёт её. — Магглорожденную девочку? — лукаво улыбаясь, уточнил директор, — вас это так волнует, Том? — Как же я вас ненавижу! — почти выплюнул Реддл, бессильно уронив руки и источая глухое отчаяние, — мне плевать на её происхождение. Девочка должна жить. — Ты не перестаёшь изумлять меня, Том, — развёл руками директор, — тебе ведь приходило в голову, что я, скорее всего, потребую ответную услугу? — Хвост украл зеркало Еиналеж и сейчас одержим тем, что в нём заперто, — перебил его Том тусклым, безжизненным голосом и устало прикрыл глаза, — похититель оставил записку. Записка написана рукой Хвоста. — Это плохо, — вмиг помрачнев, заметил Дамблдор, — это очень плохо. — Не могу не согласиться, — с кривой усмешкой сообщил Реддл, — это — катастрофа. *** Старая лиловая мантия из Выручай-Комнаты пахла пылью и мышами, а если похлопать — дымилась. Но Герману было откровенно плевать. Он полз как мог в директорском обличии по узкому тоннелю в Визжащую Хижину. И сердце колотилось у него где-то в горле. Страх за Гермиону теснился в его груди со страхом за Тома. Бурные порывы Реддла вполне могли стоить ему жизни: ментальный поводок протяженностью в километр таки никто не отменял. Выбравшись из лаза и мучительно похрустев больной спиной, Герман оказался посреди знакомой грязной спальни. Под прицелом чужой палочки. Плешивый жирный мужик похожий на крысу взволнованно облизнул разбитые губы и дрожащим, визгливым голосом потребовал: — Держите руки так, чтобы я их видел! Или девчонка умрёт! Без глупостей! Прикованная к стене за шею Гермиона болезненно поморщилась и через силу улыбнулась Герману: — Я в порядке, господин директор. Убейте эту тварь. Не дайте ему выпустить Воландеморта из зеркала. Не думайте обо мне. Ваш пленник не должен вырваться. — Заткнись! — истошно завизжал Петтигрю, наводя палочку на агрессивно съежившуюся Гермиону, — тебе было мало круциатусов, грязнокровка? — Я здесь, Питер. Отпусти ребенка, — примирительно поднял руки Герман. Зеркало Еиналеж замерло в углу опасным хищным зверем. Оно клубилось туманом и источало странное бледное свечение, — посмотри, Питер. Убедись. Я безоружен. — Идите к зеркалу! Живо! — Петтигрю направил на Германа ходящую ходуном палочку, голос его истерично срывался на визг, — Милорд наградит меня. — Как скажешь, Питер, как скажешь, — Герман сделал шаг, другой и поднял руки выше, — но сначала отпусти девочку. Она здесь ни при чём, Питер. Ты понимаешь меня? Ты ведь не будешь воевать с детьми. — Господин хочет вернуться, — чуть не плача, сообщил Петтигрю и задрожал всем телом, — он рядом. Он нас слышит. Видит. Он хочет сожрать вашу жизненную силу. Я не смею препятствовать Господину. — Питер… — начал Герман, но был отброшен к стене мощной взрывной волной. В стенной пролом ворвался директор Дамблдор, сопровождаемый белым от ярости Реддлом. Директор резким взмахом кисти выбил из руки Хвоста палочку и раздраженно опутал его волшебными путами. Том упал на колени перед Гермионой, поспешно освобождая её и порывисто ощупывая расцвеченное кровоподтеком лицо девчонки. — Директор, — прохрипел Герман поднимаясь и держась за отбитую печень, — скорее. Невилл вызвал авроров. Зеркало. Дамблдор обернулся. И Петтигрю, обернувшись крысой, ускользнул в какую-то щель. Снаружи послышались голоса. Директор зажмурился и, втянув воздух, запустил бомбардой в зеркало. Раздался взрыв и осколки с опасным, монотонным звоном заметались по темной спальне. Окутанные густым туманом. Из резной рамы вывалился изможденный, старый оборванец и громко выругался по-немецки. — Геллерт, — голос Дамблдора дрогнул, — это ты… — Куда пропала камера? Я всё ещё в Нурменгарде? — разбойно прохрипел старик, медленно поднимая глаза на Дамблдора, — дерьмово выглядишь, Ал. В самый раз для моего кошмара. — Геллерт, — Дамблдор отошел от первого изумления, стремительно пересек разделяющее их пространство, порывисто обнял бывшего друга и глухо, устало зарыдал. Гриндевальд обреченно пожевал челюсть и безуспешно попытался стряхнуть с себя бывшего друга. Закрыл глаза, тяжело вздохнул и нехотя обнял Альбуса, ворчливо пробормотав: — Чертов олух. Поседел, а ума не нажил. Когда ты научишься вести себя на людях? Осколки с хищным звоном все до единого устремились к старикам. Две фигуры окутали клочья густейшего тумана, в стенную брешь ворвался целый отряд авроров, возглавляемый Кингсли Бруствером. Туман рассеялся. И Кингсли медленно опустил палочку: над грудой осколков, обнявшись, замерло двое детей тринадцати-четырнадцати лет.