***
— Что ты делаешь, Эш? Эйджи ему улыбается — он знает наверняка. Он ничуть не возражает, но в его голосе сквозит изумление вперемешку с недоумением, когда Эш подвигается к нему ближе и обнимает. Тёплый. Эйджи пропитан солнечным светом, словно это его имя значит «рассвет». — Да помолчи ты уже, — огрызается совсем беззлобно, скорее по привычке, как делал уже не раз и не два. Сердиться на Эйджи не выходит. Он тот, кто без труда вытягивает весь его гнев и ярость, тот, кто заставляет его забыть о мести, о том, что надо наказать старика Дино, о том, что где-то там, за окном, разгорается вовсю война. Не сейчас. Эш не станет думать об этом, когда Эйджи доверчиво прижимается к его груди, поворачивает голову и улыбается. Округляет глаза, а в них — только солнце и искры по кромке радужек. В них — теплота и нежность, которых Эш не заслуживает. Эйджи будто читает все его мысли. Касается его руки, ведёт пальцами чуть увереннее и произносит: — Я с тобой, потому что хочу этого. Его голос, вкрадчивый, тихий и до ужаса спокойный, растапливает лёд в жилах, растворяет страх, и Эш прикрывает глаза. Он чувствует это. Как что-то внутри, сломанное-перебитое ещё в восемь, когда тот мерзавец посмел притронуться, взять силой, срастается, заживает. То, что едва затянулось и было покорёжено, разорвано в клочья другими ублюдками, для которых он был просто игрушкой, красивой мордашкой, легкодоступной шлюхой и никогда — человеком. Прикосновения Эйджи всегда бережные, ласковые. Они полны заботы и... любви, как бы страшно ни было это признавать. Эш разворачивает его к себе, всего мгновение — и они смотрят друг другу прямо в глаза. — Что ты... — Пожалуйста, разреши. Всего два слова — шёпотом, чтобы не спугнуть, не испортить момент. Эш забывает всё время: Эйджи никогда его не боялся, Эйджи никогда не осторожничал. Эш всё ещё не может в это поверить. Он делает глубокий вдох, наклоняется вперёд и касается его губ своими. Замирает, позволяя ему сделать выбор. А внутри вся решимость и воля, и то, что он привык считать силой, несгибаемостью, с грохотом рушится, даёт трещину. Потому что сейчас ему жизненно необходимо, что Эйджи ответил, чтобы не оттолкнул. И на фоне этого желания, потребности, выжигающей на его сердце что-то существенно незнакомое, новое, меркнет всё. «Прошу, не отталкивай. Позволь мне сделать тебе хорошо. Позволь мне любить тебя, как любишь сам. Я не уверен, что умею, но я попытаюсь...» Спустя пару секунд, а может, минут Эйджи отмирает и неловко отвечает. Он ему отвечает. Эшу банально хочется плакать. Но он мягко вплетает пальцы в его волосы, ведёт ладонью по скуле и направляет, показывая, каково это — когда тебя любят. Эйджи тихонько стонет и целует с горячностью. Льнёт ближе и пальцами цепляет край футболки. Эш вздрагивает, и это не остаётся незамеченным. — Прости, я... — Вечно вы извиняетесь. Японцы. Эш перехватывает руку Эйджи и кладёт себе на поясницу. «Я не боюсь тебя. Только не тебя. Потому что ты меня не сломаешь. Ты меня чинишь, латаешь». — Ты можешь касаться меня так, как только захочешь, глупый. — Тогда поцелуй меня снова. Эш смотрит ему в глаза и выполняет просьбу. «Я сделаю всё, что хочешь, потому что это сильнее меня».***
— Я ненавижу с тобой расставаться, — произносит Эйджи, опустошённо глядя в пространство перед собой. Эш застывает у двери, и руки предательски дрожат. Те самые руки, что нажимали на курок, убивали безжалостно. Они дрожат, выказывая его слабость. — Что... с чего ты... — Я чувствую, когда ты врёшь. Мигом становишься непоколебимым и уравновешенным, как если бы всё было в порядке. Обещай, что вернёшься живым. — Эйджи... Он резко отворачивается и говорит тихо-тихо: — Береги себя. Эш кусает губу до крови. После всего, что он сделал, Эйджи всё ещё не наплевать, после всего, что было, он заботится о нём в первую очередь.***
Он уже должен был сесть в самолёт. Улететь в Японию. Он будет в безопасности, подальше от него, от мира, которому не принадлежит. Эш читает письмо, вспоминает о леопарде и снегах Килиманджаро. Солнечный луч практически слепит. «Ты не одинок, Эш. Я с тобой. Моя душа всегда с тобой». Эйджи попрощался с Америкой, с Нью-Йорком. Но не с ним. Милый Эйджи, у которого тёплые руки, а в его объятьях так легко и уютно. Единственный после Гриффина и Шортера, кто дорог и кого он боится потерять. Леопард взобрался на вершину. Поставлена точка. — Я буду ждать тебя там. Ты только живи. Пожалуйста, просто живи. Или, может, всё-таки многоточие?