elements of love

Очко нехило так играет, когда понимаешь, что операция «Спаси задницу друга! Он по уши в дерьме!» принимает весьма опасный оборот. В шквальном огне, неравном бою, в реальной смертельной схватке с десятком взрослых, смердящих, как свиньи амбалов, не так уж много шансов, чтобы выжить. В академии именно к этому и готовят – попытаться выжить в любой ситуации. Пусть Лекс и из отбросов, крыс, молодой, периодически обдолбанный придурок и балагур, но даже он в свои семнадцать лет не хотел бы ставить на себе крест. Чтобы действительно понять насколько тут всем реальный пиздец, нужно прожить хотя бы два раза по семнадцать. Походить под смертью, набраться опыта, разработать тактику ведения боя. Нормально нюхнуть пороха и стали вперемешку с кишками и кровью, увидеть как жизнь, словно дымка, испаряется из глаз товарища по оружию, и ты с горечью потери на устах привычно смеживаешь ему веки. Можно представить, что это всего лишь игра в войнушки, что пули ненастоящие, а вместо крови течет томатный сок. Что все это происходить не с тобой и умирать ты не собираешься ближайшие лет восемьдесят. Хули, у тебя ведь в руках автомат с неограниченным запасом пуль, броня и бесконечная жизнь, как у героя комиксов. Лекс Миллер бессмертный, мать вашу! Только почему-то барабанные перепонки готовы лопнуть от выстрелов и взрывов, ноги скользят по чему-то вязкому, теплому с привкусом металла и страха. И больно… Почему так больно, если все происходит понарошку? На самом деле все протекает так стремительно, что не особо соображаешь, где реальность, а где, вымысел? Лица хаотично меняются, и вот уже вместо косматого мужика с ножом, перед глазами Миллера мелькает знакомый зеленый ирокез Беннетта, смоляная челка Петры и две пары испуганных глаз, разделяющих тот же шок, что и он сам. Во рту Лекса сухо, а сердце вот-вот выскочит через горло от мысли, что все это не игра. Что все происходит именно с ним, и что смерти, приветливо помахавшей костлявой ручкой, абсолютно похуй, сколько ему лет, как его зовут, любил ли он по-настоящему и был ли у него офигенный секс, а также прочая жизненная херня. – Ребята, я думал… Я думал, что мне хана! – кидаясь к обоим и втискиваясь между их телами, крепко обнимая. – Я… Спасибо, что спасли меня! – а голос дрожит и готов сорваться на предательский фальцет, потому что смелостью тут и не пахнет. Это не она толкнула Миллера, Беннетта и Йолгу рискнуть жизнью или отобрать чужую взамен. Это юношеская бравада, излишняя самонадеянность, в незначительной степени – жажда приключений и возмездия, в более существенной – помощь друзьям по несчастью. – Ладно, уходим на точку сбора, – роняет Петра, – ну же, ребята, валим! – Стойте, давайте сперва я, – сдерживает их Лекс, – вдруг там такая же жопа, как здесь, – на нетвердых ногах бросаясь в сторону выхода. На дворе глубокая ночь, сетчатка глаз практически свыклась с яркими всполохами от выстрелов, и за короткий промежуток времени произошло столько событий, что Миллер с точностью не скажет, тянется ли это самое время липкой жвачкой, резко ли ускорило свой бег или совсем остановилось. – Не, братцы, там тотальный пиздец. По крайней мере Маркусу и Марие, – быстро возвращаясь обратно и вновь вешаясь на плечи обоих. – Пожаловал Эль-Альма-дель-Диабло, батя Чико. Если сунемся – нам реально хана. Давайте уж лучше здесь переждем. Знаете, когда все это закончится, мы с вами славно оттянемся, а потом трахнемся в конце концов, как и планировали. Закончим эту гребаную школу, и будем жить вместе. Вырастем, переженимся, заведем совместных детишек. А что? Нытик, королева проклятых и такой красавчик, как я. – Блядь, сука, – сквозь слезы цедит Билли Беннетт, крепко сжимая руку готовой разреветься Петры, – какого хера ты туда полез? – Ну, чего рожи такие кислые, ребята? – молвит Лекс, дивясь такой странной реакции обоих, вернее ее отсутствию. – Я ведь вас люблю. Все ведь обошлось, правда?