elements of love

Наполеон Соло будет скучать. Скучать по Италии, средиземноморскому климату и яркому солнцу. По ее изумительной кухне, винам, женщинам. Но чуточку больше он будет скучать по Илье Курякину. Совместное задание выполнено, необходимая информация собрана: как на интересующий стороны объект, так и на них самих. Но лишь та информация, что была явной, доступной, скорее всего – дезинформацией, чтобы Штаты и Союз остались с небольшим носом. «Грех проводить такую ночь, лежа в банном халате номера отеля в компании графина с коньяком, – рассуждает Соло, делая небольшой глоток из стакана. – Интересно, а как там tovarishch? Глушит водку и ностальгирует по Родине?» И будто бы отвечая на его вопрос, в коридоре раздаются тихие шаги и более громкий стук в дверь. Сверкнув лукавой улыбкой, Наполеон уверенно идет открывать дверь, на всякий пожарный, опустив руку в карман с лежащим там пистолетом. – Ты что же, Большевик, так и не ложился? – интересуется Соло, увидев хмурого Курякина за дверью. – Или привык спать в одежде? Хоть бы эту жуткую бабочку снял… – Вот, держи на память, – безэмоционально чеканит чуть подвыпивший Илья, вкладывая в ладонь Наполеона горсть его же собственных подслушивающих устройств. – Что ж, тогда взаимно, лови свои. Отчитаешься перед конторой – получишь звезду, – мурлычет Ковбой, начиная вбрасывать жучки Курякина по одному. Это чтобы позаигрывать, проверить координацию движений, поиграть на нервах, и если один случайно ударится о грудь Большевика с определенным звуком или без оного, уверовать\разувериться в том, что она железобетонная. – Напарник, это же последняя ночь твоих римских каникул, – с долей сожаления молвит Соло, продолжая кидаться. – Неужели мы так и будем подпирать стены отеля, и обмениваться колкостями? А что потом будем вспоминать на свалке? – На свалке? – цедит Илья, ловко и почти терпеливо поймав все до единого. – В отставке, – поправляет Наполеон, делая несколько шагов в сторону русского агента. – Курякин, ты хотел бы узнать обо мне нечто такое, чего нет в досье? Как говорят в органах: «не для протокола»? – с придыханием добавляет Соло, оказавшись совсем близко. – Я-я..? – кидает тот растерянно, начиная озираться по сторонам. Так, сейчас самое главное поймать и удерживать зрительный контакт снизу вверх. Незаметно, в ритме танго, делать наступательные шаги в сторону номера Ильи и говорить, говорить, говорить... – Люблю, когда меня называют Леон или Напи. Предпочитаю спать голышом, тогда не нужно тратить время на раздевание, – заходя в комнату Большевика и тихонько прикрывая дверь босой ногой. – Мне нравится итальянская эстрада… – проходя мимо журнального столика и нашаривая пальцами кнопку радиоприемника. – Ты что творишь?! Ночь ведь! – разъяренным гусем шипит Курякин, порываясь остановить Соло, затем и вовсе выдворить его восвояси. – А мы – тихонечко, – уворачивается Ковбой, одной рукой поймав ладонь Большевика, другой – нужную волну. – Двадцать четыре тысячи поцелуев! Обожаю эту песню! – восторженно восклицает Наполеон, пытаясь вовлечь Курякина в танец. – В этом мятом, на размер больше, совдеповском ширпотребе ты похож на пугало огородное. – Tvoyu zh... – Где кепка, кожанка и водолазка в облипку, м-м? – поспешно роняет Соло, пьяно утыкаясь Курякину между шеей и ключицей, продолжая двигаться в несложных па. – Я буквально схожу с ума, Большевик. Меня конкретно ведет, когда они на тебе. Все представляю, как стягиваю их и целу́ю вот здесь и здесь, – начиная метить губами все тот же маршрут, через напряженное горло, щетинистый подбородок, подбираясь к губам. – Ты все еще в этом дурацком костюме, Ильюша? Помочь тебе его снять? – шепчет хрипло, шало, заглядывая в глаза с упрямой надеждой. «Какого, блядь, черта?! – мысленно вопрошает Илья, упираясь икрами в основание дивана и безмолвно давая Соло добро. – Лучше жалеть о том, что было, нежели о том, чего не было». И пусть даже по возвращении в СССР, КГБ основательно промоет ему мозги, эту ночь, возможно, где-то на клеточном уровне, Курякин будет помнить всю свою жизнь. Запомнит жадные губы Напи, уверенно блуждающие по его телу. Рваное дыхание Соло, подогретое коньяком и смешанное с его собственным. А так же зычный голос Челентано и двадцать четыре тысячи поцелуев.