Дикая Гора

- …воин могучий следует зову крови, - упало в душную тишину и полумрак хриплым голосом. Услышав, что шаман наконец-то заговорил, Имма выпрямился, поднимая на седого старика внимательный, пытливый взгляд. Спина его от долгого сидения в одной позе, скрестив ноги, затекла, во рту пересохло и першило от резкого запаха тлеющих трав, что стоял в маленькой, прокуренной едким белесым дымом хижине. Шаман не ел и не спал три дня и три ночи, не ел и не спал все это время и вождь, не смея надолго покидать стоящее на отшибе жилище отшельника. И вот, на третью ночь непрерывного колдовства, старик заговорил. Голос его был сухой и глухой, бесцветный, словно принадлежал мертвецу. Взгляд рассеянный, а лицо осунувшееся, с густой и длинной седой бородой, на конце заплетенной в слабую косу. На шее у старика висела целая кипа бус и амулетов, деревянные и костяные украшения шелестели и постукивали каждый раз, когда шаман двигался и наклонялся вперед, и в маленьком накуренном жилище, где из-за дыма нельзя было разобрать ни стен, ни потолка, это шуршание казалось шепотом давно ушедших из этого мира предков. - … но путь под его ногами – путь крови, неверная под его ступнями дорога. Вождь не понимал, о каком воине толкует шаман. Прозрения его всегда были спонтанными и туманными, образными и красочными, и часто казалось, что речь идет о разных, совершенно не связанных между собою вещах. Словно в насмешку над живыми, духи говорили через отшельника загадками, и невозможно было получить понятный, прямой ответ на заданный кем-то вопрос. - Мая, - почти неслышно прошептал вождь, боясь голосом своим прервать общение безымянного с духами и предками. - Что ты видишь о Мае? Шаман долго молчал, невидящим взглядом затянутых молочной поволокой глаз уставившись на разбросанные перед гаснущим очагом кости. Имма боялся, что его не услышали, но еще больше боялся повторить вопрос и отвлечь старика. Тогда он не получит никаких подсказок. Хоть и те, что он получил сейчас, не имели для него абсолютно никакого значения – но о толковании этих слов еще будет время поразмышлять. - Твоего сына нет с предками, вождь, - вдруг проронил шаман, и глаза его задвигались, словно он видел перед собой видения, - но его окружают тьма и страх. Имма то ли облегченно, то ли встревожено выдохнул, на мгновение опуская от ожившего лица шамана глаза. Мая жив. Он обрадовался, конечно, обрадовался! Но затем испугался – за те пять дней… неизвестно, что с ним случилось. Может быть, лучше бы Мая уже встретил свою смерть. - Где он? Ты можешь найти его? - Тьма и страх, - бормотал шаман, двигая глазами из стороны в сторону, - тьма и страх, одиночество, он зовет тебя, вождь, но вождь не услышит, никто не услышит, никто не поможет, сражайся сам, мальчик, никто не поможет, никто не… - старик замер, застыл, будто и задержав дыхание, и заговорил еще тише, больше не шевелясь. Двигались только его тонкие, бледные старческие губы. - Мара услышит. Смерть идет. По протоптанной воином дорожке, идет-бредет, смеется, придет на его зов… - Где он? – повысив голос, выпалил Имма. - Много крови, никто не видит, духи боятся. Никто не видит, никто не ходит, все боятся, он одинок, даже его предки покинули его. Сердце его сжигает ненависть, душу – страх, а тело истязаемо голодом и болью, страшно, страшно, никто не ходит, все боятся, захватит его разум тьма, зло поселится в его сердце и будет оно отравлено, излечить отравленное сердце тяжело, очень тяжело, вера покидает его, все покинули его, даже родной отец не слышит, хоть и проливается его кровь… Имма раздражался и злился, ерзал на месте, но ждал, когда снова можно будет задать наводящий вопрос. Все эти слова только пугали и заставляли его торопиться, но пользы от них не было никакой. Все, что он узнал – что на этот момент Мая еще был жив. Да что же он, это ведь уже много! Где же ты, мальчик, Мая где ты? В какую попал беду? У выхода из хижины его ждала Мать, усталая и закутанная в старую лисью шкуру. - Мая жив, - оповестил ее вождь, прислоняя к низкому проему плетеную заслонку и выпрямляясь. Мать кивнула в ответ, отвернулась, глядя в темноту ночи. Скрытые в ее темноте, в густой листве деревьев заливались короткими, несмелыми трелями первые птицы. - Да, я слышала. Светает скоро, иди поспи. Я велю людям отправиться на поиски с рассветом. Имма хотел возразить, но в этот момент почувствовал новый прилив усталости и даже покачнулся на ослабевших ногах. В последнее время он почти не ел, да и спал плохо… в таком состоянии от него не будет никакого толку. Вождь тоже кивнул в ответ, хоть женщина и не могла его видеть, и молча, бесшумно и уверенно ступая в темноте, побрел в сторону своей хижины. Вода была холодной, поэтому за время купания ноги и руки заледенели. Приближалась осень, и усилившийся ветер, соревнуясь с все еще жарким солнцем, холодил влажную светлую кожу, прозрачные капли высыхали быстро. У лесного озера не было никого, только он один сидел на траве, скрестив ноги, и отжимал перекинутые через плечо волосы. Обнаженный, немного уставший, улыбающийся самому себе. Солнце слепило. И сгущались тени деревьев вокруг, замерцала тревожно водная гладь, и в момент, когда с волос сорвалась последняя капля, на холодное плечо легла чужая горячая рука. Он вздрогнул. Спина напряженно выпрямилась, дрогнули пальцы, сжимающие упругую прядь волос. Голос был ему знаком, но незнакомы были липкие, угрожающие интонации… - Имма, пришло наше время скрепить союз. Другая горячая ладонь властно хватает за шею, перекрывая воздух, он задыхается и под весом чужого тела падает лицом на траву. И тут же открывает глаза, жадно захватывая ртом воздух. В хижине темно. А сквозь тонкие щели пробивается тусклый свет – сегодня небо снова затянуло белым дымом, но солнце, скрытое за ним, уже поднялось над горизонтом. Вождь, вовсе не чувствуя себя отдохнувшим, выбрался из своего жилища и встал у входа, гоня от себя сон. В деревне было непривычно тихо, случившееся в семье вождя несчастье отложило отпечаток на все племя. Имма устало провел рукой по волосам и направился вверх по склону, к огромному кострищу, у которого дожидались его вернувшиеся из поиска воины. Те только покачали головами, встретив вопросительный взгляд своего предводителя. Имма тоже ничего не сказал, присел на бревно, взял из рук подоспевшей девчушки глиняную чашку со свежим, парным молоком. Сегодня был шестой день, как пропал сын вождя, Мая. Шесть дней и ночей не находил себе вождь покоя – пропал его единственный наследник, единственный и любимый сын, и не было ни единой подсказки, указавшей бы на его судьбу. Сам он постарел за эти дни на несколько лет, Мать тоже спала с лица, дочери не переставая плакали… Но от Маи не осталось ни следа. Ничего не осталось после него, что могло бы подсказать, куда он делся. Только найденное в лесу копье, глубоко и косо воткнутое в землю, намекало, что Мая охотился на дикого зверя, и что зверь мог утащить его далеко и там, в своем логове, задрать, но Имма не верил, что быстрый как ветер и юркий как заяц Мая не смог убежать от хищника, когда деревня была так близко. Ведь стоило только крикнуть, позвать… Но Мая не крикнул. Не позвал на помощь. И не мог он заблудиться, не мог сам уйти… - Имма! Имма! Вождь обеспокоенно поднял взгляд и увидел спешащую к нему Мать. - Имма. – Женщина остановилась напротив и торопливо заговорила, все еще задыхаясь после бега. - Случилась еще беда… Соринка пропала. Ушла с утра в лес, да с тех пор так и не вернулась, сестры ее думают, что она пошла Маю искать. Вождь недовольно нахмурился, прикусил губу. Только этой вертихвостки ему не хватало… нашлась дуреха. Думает, если за шесть дней его не нашли лучшие следопыты, то ей повезет больше? Имма раздраженно кивнул, показывая, что услышал, затем поднялся и приказал поискать непутевую в окрестностях. *** Коиин нашел себе новое удовольствие: расчесывать длинные шелковистые светлые волосы костяным гребешком. Мая послушно сидел, невидящим взглядом уставившись на яркий, залитый солнцем выход из пещеры. Ему было все равно, что делает Коиин – все, что угодно, только бы не истязал опять его тело и не причинял эту невыносимую боль. Время в его отсутствие тянулось неимоверно медленно. Каждая ночь, каждый час до заката или после рассвета – Мая ждал, когда он придет, скрасит его одиночество, заговорит с ним, развяжет натирающие веревки, и ненавидел себя за то, что оказался таким слабым и таким жалким. Отвращение к самому себе порою пересиливало ненависть к Коиину. А страх оставаться одному заставлял радоваться, когда после длинной, бессонной, разрывающей сердце ночи Коиин приходил к нему и говорил ласковым голосом, гладил по волосам, давал вдоволь напиться… Мая засыпал, положив голову ему на колени, и спал спокойным, глубоким сном. Но потом, когда просыпался, Коиин все же брал у него свое. Мая больше не сопротивлялся, закусывая собственную ладонь, когда воин врывался в него слишком грубо, и отворачивался, когда тот тянулся к его губам. Поцелуи все же приходилось терпеть, потому что Коиин не терпел неподчинения, и Мая обзавелся парой синяков на скулах – Коиин не бил его, но сдавливал челюсть пальцами так сильно, что на мягкой светлой коже оставались бордовые и зеленоватые следы. Сейчас, неимоверно уставший, с острой режущей болью в заднем проходе, Мая пялился на выход из пещеры и не думал ни о чем. В голове его уже не осталось мыслей. Он был похож на живую, почти безвольную куклу – некогда свободный человек, потерявший надежду, - а Коиин походил на ребенка, играющего с ним. Как любимую куклу, плетеную из сухой травы, что была у каждого ребенка, он наряжал Маю бусами и браслетами, черной краской из смеси растертого угля и смолы, рисовал на его коже узоры. Через день приносил в большом кожаном мешке воду и омывал его, и расчесывал собственным резным гребешком волосы. - Красивый мальчик, - довольно приговаривал воин, тонкой шкуркой перевязывая конец свободной косы. Провел руками по исхудавшим плечам, притянул к себе, ладонью проводя по плоской, чуть теплой груди. – Пойдем со мной, Мая. Пойдем. Я буду заботиться о тебе как следует, ты совсем исхудаешь тут… Ты будешь носить самые красивые и самые теплые шкуры, есть самую лучшую еду, спать со мной, не боясь темноты и холода. Я согрею и защищу тебя… Я буду любить тебя больше, чем всех моих жен. Если захочешь – я могу их всех выгнать, все равно ни одна еще не родила мне детей. Мы будем только вдвоем, никто нам не помешает… И я как следует позабочусь о тебе. Рука осторожно скользнула к обнаженному паху и ласково легла на расслабленный член. Мая раздраженно качнул ногой. Нет, он не хотел, чтобы о нем «так» заботились. *** …Воспоминания о прошлом пришли к нему во сне неспроста. Три года дружбы, три года они проводили вместе каждый день, три года понадобилось их отцам, чтобы сплотить племена и заключить союз, и только одно предательство, которое разрушило… не все. Но какие либо отношения между сыновьями вождей были кончены. А вслед за кончившейся дружбой юношей поблекла и дружба между племенами. А теперь история повторялась. Мая и… Коиин, они тоже попали в это болото. Словно проклятье богов преследовала этих мужчин похоть, словно впав в немилость у духов, становились светловолосые и бледнокожие юноши объектами и жертвами их вожделения. И если Лабарт смог принять поражение и остановиться, то Коиин, несдержанный и жадный, упертый мальчишка, после всего случившегося мог продолжать настаивать на своем. Да, воспоминания пришли к нему неспроста. Неспроста заговорил шаман о могучем воине, что идет неправильной дорогой по зову крови – по тому же зову, которому следовал когда-то его отец. Неспроста до сих пор чувствовал Имма липкий холодок между лопаток. Он наконец-то понял, куда мог подеваться его сын, и готов был убить себя за то, что не подумал об этом раньше. - Савана! – вскричал вождь племени Растущих Семян, хватаясь за копье, - Трес! Соберите воинов. Пора навестить наших старых друзей.