Когда закончилась война

Перетасовка. – Crucio. На каменном полу у самых его ног катается человек, испуская дикие животные вопли. – Ты скажешь мне, – безразличным тоном цедит Снейп, лениво дергая палочкой, чтобы снять заклятие. – Ты скажешь все, что хочет знать Темный лорд. – Нет… нет… прошу… хватит! Дрожащие пальцы пытаются дотянуться до его ноги, схватиться, вымолить отсрочку. Он брезгливо отодвигается и морщится – от пленника несет так, что не помогает даже заклинание, очищающее воздух, а у зельевара обоняние куда острее, чем у прочих волшебников. – Crucio. Ему нет никакого дела до этих жертв. Он уже не помнит ни имен, ни лиц. Не помнит даже той информации, которую выбивал из них ночь за ночью. Для некоторых было достаточно легилименции. А для некоторых Темный лорд велел использовать исключительно пыточное проклятие. Не потому, что это проще, о, нет, Вольдеморт редко упрощал своим слугам задачу. Применение запрещенных заклинаний ожесточает. Лишает всякой жалости. Лепит идеальную боевую машину для исполнения приказов. Мягкотелые и мягкосердечные ему не нужны. Снейп почти равнодушно слушает признания, запоминая все, что нужно, с первого раза – Вольдеморт так восхищен его цепкой памятью, хранящей в себе сотни и сотни страшнейших заклинаний и чар, сотни и сотни рецептов на все случаи жизни. Северус Снейп – идеальный инструмент для этой пытки. Без эмоций, без жалости, с желанием причинить боль, но не переусердствовать, чтобы не довести пленника до безумия раньше, чем он скажет то, что нужно. Довести до крайней точки боли, чтобы начисто лишить желания сопротивляться, и заставить выдать нужное. О, он долго тренировался, чтобы достичь такого мастерства. Долго и методично. И каждая новая жертва постепенно гасила в нем желание бесконтрольно упиваться чужой болью. Это тоже туманило разум и мешало эффективно выполнять поставленную задачу. В этот раз информация действительно ценная – министерство планировало облаву на один из домов, где время от времени собирались Пожиратели. И когда он приносит ее Темному лорду, тот склоняет голову, а затем растягивает в улыбке тонкие губы: – О, Северус… Ты хорошо постарался, друг мой. Очень хорошо. Думаю, ты заслуживаешь награды… Ты уже доказал свою верность мне. Пришел твой черед присоединиться к моей… семье. Снейп падает на колени, когда Вольдеморт едва заметным движением палочки задирает рукав на его левой руке. А потом приходит боль. И он, уже привычный к боли, сцепляет зубы, сдерживая крик, пока Темный лорд сантиметр за сантиметром выжигает на его коже ярко-красные контуры черепа и выползавшей из оскаленного рта змеи, закручивавшейся в восьмерку. Ему требуется для этого не больше тридцати секунд, но Снейпу кажется, что прошло несколько часов. Он бы катался по земле не хуже того несчастного, которого он допрашивал полчаса назад. Нельзя. Темный лорд не любит проявлений слабости. Не тогда, когда речь идет о… награде. Тяжело дыша, он стоит на коленях, держа помеченную Смертным знаком руку на весу. Рука горит, словно ее прожгли до самой кости. Да, вероятно, так оно и было. Вольдеморт взмахивает палочкой еще раз – и знак делается угольно-черным. Сквозь туман помутившегося от боли сознания Снейп слышит аплодисменты. Да тут, похоже, собрались все, а он даже этого не заметил. Полмира бы отдал за глоток опиума… Кто-то хлопает его по плечу. Кажется, Лестранж. Малфой, как всегда, холеный и высокомерный, вздергивает бровь и выдавливает из себя легкую, одобрительную улыбку. – Отлично, Сев, – щерится Мальсибер, ухватывая его за руку и рывком поднимая на ноги. – Теперь ты окончательно один из нас. Сегодня ночью устроим тебе… отличную вечеринку! И не вздумай отнекиваться! Ты это заслужил. Ради такого случая мы даже добудем парочку свежих игрушек. Мой господин, – кланяется он Вольдеморту, все еще взиравшему на них без единого намека на какие-либо эмоции. – Что делать с пленником? – То же, что и с прочим ненужным мусором, – роняет Темный лорд таким же равнодушным тоном, каким Снейп совсем недавно говорил со своей жертвой. – Впрочем, если хочешь… поиграть… Мальсибер оскаливается и, любовно поглаживая палочку, уходит в подземелье… И снова к горлу подступает тошнота. «Тебе это нравилось. Ты можешь сколько угодно говорить себе, что не ощущал эмоций... но пыточное проклятие невозможно применить, не наслаждаясь чужой болью. Ты упивался страданиями этих несчастных. Тебе. Это. Нравилось. О, да, ты получил этот знак вполне заслуженно… Вольдеморт был так доволен твоей изощренной жестокостью… твоими безупречными навыками… и тем, как быстро ты вытягивал из них нужную информацию…» Чудовище. Остаток вечера он помнит весьма смутно. Они и впрямь устроили целый праздник в его честь. Не имея возможности улизнуть и выпить хоть что-нибудь обезболивающее, чтобы унять это жуткое жжение в левой руке, он методично накачивается огневиски. Накачивается удачно – Эйвери и Уилкс в самом деле притащили пару… «игрушек», но Снейпу, слава Мерлину, не довелось их даже увидеть. Он вырубается в кресле с почти пустой бутылкой в руке и не слышит ни похабных комментариев, ни отвратительных звуков удовлетворяемой похоти. А наутро, морщась от пронзительной головной боли, видит, как кто-то из младших «стажеров», пока еще не удостоившихся Смертного знака, выволакивает из комнаты очередной труп. Что сталось со второй женщиной, он так и не узнал. «Ты ничуть не лучше их. Даже если не участвовал в этих развлечениях. Точнее… ты в них участвовал… но не сразу… Ну, и? Какое жалкое оправдание ты придумаешь на этот раз?» Да, участвовал. Уже после своего краткого романа с Нарциссой. До этого ему удавалось успешно избегать подобных «праздников» – он каждый раз ухитрялся сбежать еще до того, как они начинались, либо напиться до того, как его приятели окончательно превращались в скотов, иногда под воздействием наркотических снадобий, которые он же и варил для них по заказу. Над ним иногда подшучивали за то, что он предпочитал женщинам книги, но по большей части не трогали – он был одним из любимцев Темного лорда, и смеяться над ним открыто становилось все опаснее. Мастер зельеделия такого уровня у них был только один. После Нарциссы он, наконец, перестал отказываться и сбегать. К тому моменту ему было уже безразлично, кто и что может о нем подумать. Но даже тогда он выбирал женщин, которые сами хотели его, благо на этих сборищах таких всегда хватало. Насилие никогда его не прельщало. А уж пойманные специально для таких случаев грязнокровки – тем более. – Сев, да ты, оказывается, весьма разборчив! – в некотором изумлении восклицает Розье в одну из ночей. Они все уже изрядно пьяны и вот-вот потеряют контроль. – Что такое, ты настолько предан идеям чистой крови, что не хочешь использовать этот мусор даже для удовольствия? – Для чего мне довольствоваться… мусором, если я могу без проблем получить чистокровную? – с издевкой отвечает Снейп, делая вид, что не замечает, как сидевшая напротив женщина, из тех, кто добровольно посещал эти гулянки, буквально раздевает его глазами. Он никогда не выказывал знаков внимания ни одной из них. Даже не притрагивался к ним на людях. Они всегда находили его сами, уже потом. И поэтому ему так долго удавалось скрывать, что они вообще у него были. «Ты думаешь, что этого достаточно, чтобы перекрыть все прочие деяния? Ты отвратителен. Тебя заставляли? Нет. Ты мог продолжать уходить и дальше. Ты смотрел, что они вытворяют, и не делал ничего, чтобы это прекратить. Тебе. Это. Нравилось. Нравилось напиваться. Нравились эти низменные развлечения. Прошло немало времени, прежде чем тебе это стало омерзительно». – У прошлого нет власти над тобой, – шелестит над ухом. От ее ладони на его плече струится тепло, даруя кратковременное облегчение. Он судорожно вдыхает, будто утопленник, на мгновение сумевший поднять голову над водой, и до боли кусает губы. «Это уже не я. Я прекратил это. Я перестал это делать. Перестал участвовать в подобном много лет назад. Это уже не я». «Прочь!..» Перетасовка. Темные закоулки и подземелья. Пытки и казни. Охота, интриги и погони. Яды, наркотики и проклятия. Стычки с аврорами и вылазки, граничащие с самоубийством. Празднества в Малфой Мэнор, нередко оканчивавшиеся попойкой. Несколько часов пыток, показавшихся ему вечностью в аду и оставивших шрамы на его теле – он провалил две или три миссии, не сумев достать то, что было нужно Темному лорду, и был жестоко наказан за это, но затем с лихвой компенсировал неудачу, раздобыв часть пророчества о ребенке, который мог покончить с Вольдемортом. Все это уже почти не трогало его. Он смирился со своей жизнью. Смирился с тем, что другой жизни быть не могло. Он сам сделал этот выбор. Сам определял границы, которые переступать нельзя, даже будучи Пожирателем смерти. На полное отсутствие подобных границ у своих… «друзей» ему тоже было глубоко плевать – он давно перестал сравнивать себя с кем-либо. Он презирал их за эту бесконечную погоню за извращенными удовольствиями и все так же закапывался в свои книги, когда не нужно было выполнять поручения Вольдеморта. И, по большому счету, был даже почти доволен тем, как все обернулось. По крайней мере, здесь он был нужен. Темный лорд считал его ценным инструментом – холодным, расчетливым, лишенным эмоций и не делающим ничего лишнего сверх приказанного. Велено поймать кого-то и привести – он ловил и приводил. Не глумился над пленниками, как делали другие – ему это было попросту неинтересно. Но и жалости никакой не ощущал. Пусть его используют, пусть. Все лучше, чем тихо сдохнуть в подвале собственного дома позабытым всеми и никому не нужным. Остальное его не заботило. «Мне не о чем сожалеть. Раз я выбрал это сам – мне не о чем сожалеть. Каким бы жутким ни был этот опыт, без него я не понял бы разницы. Не осознал бы, что может быть и по-другому. Не ощутил бы, что уже до смерти отравился этой дрянью, и пора на выход». «Прочь!..» Перетасовка. – …Северус, друг мой, – голос Вольдеморта донельзя вкрадчив, и Снейп, преклонив перед ним колени, уже понимает, что сейчас получит очередное задание, для которого Вольдеморт не мог выбрать никого другого в силу некоторых… обстоятельств. Впрочем, последнее время его это мало волновало. После того, как он подслушал часть пророчества, сделанного этой идиоткой Трелани в присутствии Дамблдора, Вольдеморт все чаще выделял его среди всех прочих. Даже оказывал ему милость и за столом сажал по правую руку, чем неизменно вызывал негодование Беллатрикс, считавшей это место своим по праву. Но сейчас Вольдеморт определенно не в настроении. На его лице, уже утратившем былую привлекательность, пока еще оставалось достаточно человеческой мимики, чтобы Снейп мог считывать его настроение, даже не прибегая к легилименции, которую, естественно, никогда бы не осмелился применить к Вольдеморту. – Встань, – продолжает Вольдеморт, рассматривая его чуть более пристально, чем обычно, и у Снейпа от этого пронизывающего взгляда мороз продирает по коже. – Ты помнишь то пророчество, которое ты принес мне полгода назад? – Да, мой повелитель. – Помнишь ли ты, как оно звучало? В той части, где говорилось о… родителях? Помнить подобное отчасти было его работой. Да, он помнил. Возможно, даже лучше, чем ему хотелось бы. – Да, мой повелитель. Ребенок родится у тех, кто трижды ускользал от вас. – Ребенок уже родился, Северус, – Вольдеморт вперивает в него горящий багровым огнем взгляд. – И, думаю, тебе известна эта семья. Снейп нахмурился: – Вы говорили, что таких пар было две… Вам стало известно, кто из них? – О, да… Признаться, это была та еще проблема. Я даже намеревался убить их всех, чтобы избежать риска. Но теперь я уверен. Лишние жертвы нам ни к чему, особенно среди чистокровных семей. – Кто же? – Поттеры, разумеется, – Вольдеморт смотрит ему в лицо, ловя хотя бы малейший намек на какие-то эмоции, но Снейп уже вполне научился владеть собой. Пока еще не настолько, чтобы полностью закрываться, но достаточно, чтобы не проявлять свои мысли и чувства на лице и в глазах. – И ты найдешь их для меня, Северус. Орден Феникса хорошо прячет всех, кто противостоит мне, а они уже трижды ускользали от меня. Если ты найдешь их, я щедро вознагражу тебя. Если же нет… я буду крайне… разочарован. Снейп, уже падая в ледяную бездну ужаса, чуть плотнее сжимает губы, невидящими глазами глядя на Темного лорда. Лили. Он охотится за Лили. Ему совершенно наплевать на ребенка, который так пугает Вольдеморта. На Джеймса, по большому счету, ему тоже наплевать – он будет только рад, если тот, наконец, получит по заслугам. Но Лили… Он не может этого допустить. Просто не может. Сердце тоскливо, мучительно сжимается в предчувствии страшной боли. Огонь вот-вот прорвется наружу и сожрет его целиком. Нельзя. Только лед. Холодный рассудок и ноль эмоций. – Мой повелитель, – негромко произносит он, стараясь говорить ровно, – я найду их. Но для чего убивать их всех? Ведь только ребенок представляет для вас угрозу. – Неужели ты считаешь, что родители просто отдадут мне свое дитя? – тон Вольдеморта холодеет на несколько градусов, охлаждая и атмосферу в зале. – Они будут защищать его. И поэтому умереть должна вся семья. Все, Северус. – Я могу выследить их. Я приведу вам отца и ребенка, если вы… – Да? – Темный лорд глядит на него с некоторым интересом. Затем вдруг разражается смехом, гулкими раскатами отдающимся от терявшихся во мраке стен. – О, Северус… Кто бы мог подумать, что у тебя такой дурной вкус. Это совершенно на тебя непохоже. Надо же… грязнокровка. Но скажи мне, друг мой, раз ты так желал ее – почему не взял? Никто не стал бы тебя останавливать. Никто и не сумел бы. Вот и все, понимает он, холодея. Это конец. – Я не могу позволить этого, Северус. Она умрет, как и ее муж, и особенно ее сын. А в наших кругах полно женщин, более достойных тебя. Чистокровных женщин. Выбери любую – и она будет твоей. Когда и сколько пожелаешь. Ступай. И возвращайся ко мне с хорошими новостями. Снейп машинально кланяется и на одеревеневших ногах идет прочь из зала. Это конец. И винить больше некого – он сам принес это пророчество Вольдеморту. И ведь даже ничего не дрогнуло, когда он узнал, что Вольдеморт рассматривает две конкретные семьи – Лонгботтомов и Поттеров. Он почему-то был уверен, что к Поттерам не придраться. Что они не подходят под пророчество. Он даже не знал, что у них будет ребенок. Почему Вольдеморт выбрал ребенка-полукровку? Не логичнее ли выбрать чистокровного Лонгботтома? И что теперь делать? Если он найдет и предупредит их – его убьют. Наверняка. Сам Темный лорд и убьет. Впрочем, отношение Ордена Феникса к нему таково, что он может попросту не успеть что-либо сказать – если он покажется кому-то из них на глаза, его прикончат на месте, не дав даже открыть рот. На него черной волной накатывает отчаяние. Он сжимает голову руками и глухо стонет. Не этого он хотел. Совсем не этого… «Ну, доигрался в могущество? Кажется, ты считал, что все, что делает Темный лорд – оправдано? Убийство магглорожденных? Ведь тебе, по сути, абсолютно начхать на все это. Тебя волнует только одна конкретная грязнокровка. Всех остальных ты с радостью скормил бы Вольдеморту, вместе с семьями и детьми, если бы он взамен пообещал тебе ее. Она никогда не примет тебя, Северус. Ты не был нужен ей тогда – а теперь и подавно. У нее есть муж и сын. Так для чего спасать ее? Пусть он убьет их всех, и ты, наконец, перестанешь страдать, желая невозможного и стремясь к недозволенному. Пусть он убьет ее – и ты станешь свободен от этих мыслей и чувств. Пока она жива – ты вечно будешь думать о ней. Пока она жива – тебе не будет покоя». Нет. Нет. Он кусает губы до крови, с силой впиваясь пальцами себе в виски. Его паника нарастает с каждой секундой, огненной лавиной прокатывается по телу, отдается дрожью в пальцах. – У прошлого нет власти над тобой, – ее дыхание согревает его шею, шевелит волосы за ухом. Но он не может всплыть. Его продолжает затягивать в глубины этого отчаяния, эти воспоминания – неподъемный камень вины на его шее. Он не может ни оправдать то, что сделал, ни отмахнуться от этого, ни перечеркнуть. Эту часть истории ему нечем искупить. Он никогда не был нужен Лили, это правда. Он понял это еще тогда, когда она, поначалу вступившись за него перед Мародерами, высмеяла его через несколько минут – так же, как они. Его унизили и оскорбили. Он пребывал в состоянии аффекта. Он не хотел говорить те ужасные слова, они вырвались у него как протест против унижения – унижения с ее стороны. Она почти улыбнулась, наблюдая, как над ним издеваются. Его беспомощность показалась ей забавной. И она не простила его, когда он покаянно умолял ее о прощении. Когда, наплевав на свою гордость, сидел под входом в гостиную ее Дома, а спотыкавшиеся об него гриффиндорцы лишь ухмылялись и отпускали все новые гадкие шуточки. Почему она, знавшая его столько лет, называвшая его своим другом – не простила его? Почему у Гермионы, связанной с ним против своей воли, хватило смелости и мудрости принять его даже после стольких обид, которые он ей нанес, а Лили, которую он считал своей лучшей подругой – оттолкнула? Да, он столько лет не видел очевидного. Не видел и не хотел видеть. И поэтому ему так больно сейчас. «Я не могу. Не могу. Это я убил ее. Пусть она не захотела меня – но это я убил ее… Только я один виноват в ее смерти. Только я. Только я…» – Северус, – ее губы легко касаются его уха. – У прошлого нет власти над тобой. Ее рука соскальзывает с его плеча, спускается вниз, к запястью, ложится в его руку, ладонь к ладони, переплетая пальцы. Он мученически стонет, цепляясь за нее. – Отпускай, – шепчет она. – Отпускай, иначе пойдешь на дно. Снейп запрокидывает голову назад, не открывая глаз. Гермиона опускает другую руку ему на лоб – прикосновений одной руки уже недостаточно, чтобы выдернуть его из этого ада. Он делает над собой невероятное усилие – и всплывает, хватая воздух открытым ртом. «Ты никогда не хотела меня. Ты не приняла моих извинений. Тебе было все равно, что со мной будет. Я пытался тебя спасти. Я пытался. Я сделал все, что было в моих силах. Я пошел к Дамблдору и продался ему с потрохами, только бы он защитил тебя. Он использовал меня как мог. Я положил всю свою жизнь на то, чтобы спасти твоего сына. Я пожертвовал всем, что у меня было. Я почти умер ради этого. Я больше ничего тебе не должен». «Прочь!..» Перетасовка. ...Он открывает дверь своего дома холодным рождественским утром 1986 года, держа подмышкой пакет с теплой зимней мантией, которую купил в подарок – и застывает на пороге. В доме холодно. Так холодно, будто здесь давно не топили камин. Окно на кухне открыто настежь, на столе под окном – внушительная снежная горка, наметенная зимним ветром. Ему уже не нужно звать. Он уже понял. Осталось сделать еще один шаг в гостиную. Всего один шаг. Мама. Его ранние детские воспоминания были смазанными и нечеткими. Он смутно помнит, как она носила его на руках, пела ему колыбельные, улыбалась ему и рассказывала удивительные сказки и истории… Он помнит, что это точно было. Когда-то, очень давно, целую жизнь назад. Но он был слишком мал, чтобы сохранить четкость этих воспоминаний. А еще он помнит отца. Отец всегда был хмур и мрачен. Всегда озабочен и вечно чем-то недоволен. Мама учила его не злить отца. Не раздражать его. Не попадаться лишний раз на глаза. Он скоро понял, почему, во время очередной ссоры родителей, за которой он наблюдал, прячась за шкафом. Они сильно повздорили, и когда отец начал кричать, ему на голову вылился поток воды из ведра, непонятно каким образом прилетевшего из кухни. Северус подрос. И стихийные проявления его сущности волшебника уже не удавалось скрыть. Отец был в ярости. С побелевшим от злобы лицом он тряс перепуганного мальчика как игрушку и кричал: «Бесовское отродье! Ты не можешь быть моим сыном!». А мама... мама плакала и не вмешивалась. Долгие месяцы этого кошмара складывались в годы. Северус подрастал. Он уже видел и понимал, что отец ненавидит их за то, что они не такие, как он. За то, что мама – волшебница, и он, Северус, тоже. Что мама, не видевшая от отца ничего доброго и хорошего в последние годы, почему-то продолжала цепляться за него и терпеть его выходки и пьянство. Что отец, работавший на каком-то маггловском заводе здесь же, в Кокворте, зарабатывал очень мало и с трудом мог прокормить свою семью. А мама сидела дома с маленьким Северусом, стихийная магия которого прорывалась все более сильными вспышками, и не могла оставить сына без присмотра до самого поступления в школу. О, как он ждал того дня, когда, наконец, уедет учиться! Когда не будет слышать постоянные ссоры и крики отца, и не будет смотреть на слезы матери. Когда он вернулся из Хогварца на первые рождественские каникулы, то увидел, что дома – только мама. Отец ушел. Оставил их. Оставил их одних в этом доме. Сначала он обрадовался, но уже через неделю понял, что стало еще хуже. Да, не было этих криков и постоянного напряжения, но его мать… Она, кажется, потеряла смысл жизни. Она стала равнодушной. Отстраненной. Рассеянной. Она устроилась куда-то работать, и они как-то сводили концы с концами, но на третьем курсе ему пришлось обращаться в попечительский совет школы за стипендией на покупку учебников и школьных принадлежностей. С этого года Снейп постоянно находился на содержании школы, пользовался поношенной одеждой и старыми учебниками. Некоторые книги и кое-какое оборудование остались еще со школьных лет его матери, остальное он вынужден был выискивать по лавкам подержанных вещей. Мама совсем сдала. Она перестала следить за собой, стала замкнутой, ворчливой и вспыльчивой. С ней нельзя было посоветоваться или поделиться своими переживаниями. К тому времени, когда Снейп, наконец, закончил школу – она уже потеряла работу, окончательно замкнулась в себе и заперлась в их доме, превратившемся в запущенную грязную лачугу. Вскоре после окончания школы, когда Снейп был вынужден намного чаще бывать дома, он обнаружил в ее комнате фотографию отца. Рассвирепев, он наговорил матери жестоких и резких слов и сжег снимок в камине. Кажется, в тот день он до смерти напугал ее. Во всяком случае, больше она не смела кричать на него. Так прошло еще несколько лет. Снейп служил Вольдеморту, затем Вольдеморт пал, а Снейп стал работать в Хогварце. Он появлялся дома редко, давал матери денег на жизнь, но почти не общался с ней. Она, женщина средних лет, выглядела опустившейся старухой. Снейп был злопамятен и жесток. Даже по отношению к матери. Он сердился на нее за ее слабость. За ее вечное нытье и слезы. За то, что она продолжала цепляться за воспоминания о своем никчемном супруге и оплакивать его уход. За то, что она не научила своего сына ничему, что помогло бы ему строить отношения с окружающими его людьми. За то, что она не имела в жизни ни цели, ни смысла. И даже он – ее единственный сын – этим смыслом не стал. И вот теперь не осталось даже этого. Его мать лежала на диване в гостиной, скорчившись под одеялом. Похоже, она умерла несколько дней назад, и только распахнутое окно и морозный воздух, выстудивший дом, замедлили все неприглядные процессы. Снейп долго сидел возле дивана, глядя на застывшее и расслабленное лицо матери. На ее длинные, когда-то черные, но уже заметно поседевшие волосы. На почти разгладившуюся горестную складку на лбу, делавшую ее лицо при жизни таким неприветливым. На ее руку, свисавшую с дивана. Тонкую, хрупкую кисть с длинными пальцами и неухоженными ногтями. Наверное, в таких случаях полагается плакать. Но он не мог плакать. Он сидел, сгорбившись, опустив плечи, не ощущая ровным счетом ничего. Голова была пустой. Не было даже горя. Не ощутил он его и тогда, когда, трансфигурировав тело Эйлин Принц, сжег его в камине, а пепел высыпал в протекавшую неподалеку реку. И когда поднялся на второй этаж и зашел в ее комнату. Когда собрал все ее ставшие уже ненужными вещи и тоже сжег. И когда, тщательно закрыв все окна и дверь, он оставил пустой дом и вернулся в школу. Горе догоняет его только к ночи. Когда он, сидя в своем кабинете, наконец, осознаёт, что сегодня он развеял пепел последнего человека в этом мире, который хоть когда-то его любил. И кого любил он сам. И что теперь ему действительно некуда и не к кому возвращаться. Что он остался совсем один. Это до того невыносимо, что сидеть здесь, в этом подземелье, он больше не может. Он заворачивается в теплую мантию, выходит из замка и дезаппарирует к своему любимому дереву на озере Лох-Катрин. Снега там выше колена, но он этого почти не замечает. Он прижимается к заледенелому стволу, дрожа от холода, жадно вдыхая колючий морозный воздух, до боли обжигавший легкие, и беззвучно плачет. – Северус… У прошлого нет власти над тобой. Ее голос проблеском света разрезает темноту, и становится чуть легче дышать. Ее рука в его руке слегка подрагивает, но не отпускает. Ладонь к ладони, чтобы ощущать кожей биение пульса в запястье. «Я не хотел… Я не хотел быть с тобой жестоким. Я любил тебя. Как бы ты ни относилась ко мне потом… Прости меня, мама. Я не замечал, что тебе нужна помощь. Мне надо было отремонтировать дом. Надо было больше общаться с тобой. Надо было… видеть… слушать… сострадать… Я думал, что ты можешь справиться сама. Я не умел заботиться по-другому. Меня никто этому не научил. Прости меня. Прости… прости…»