Я не мог остановиться

Я не мог это остановить. Я ничего не мог с этим поделать. Я понимал, что всё это отвратительно и ужасно. Что все эти дела, которые так любят описывать во всех фильмах, что так сильно засели во всяческих детективах носивших название ужасающих историй, смогут пробраться в реальность. И не просто в настоящее, где может быть всё, что угодно, а куда-то за рамки той самой реальности, которую создаёт человек сам себе. Они совершаются, кажется, против его же воли: где-то за пределами разума, скрытого за поволокой безрассудного тумана. Вы думаете, я делал это просто так? От скуки, что сжирала меня в те дни? От нечего делать, как любят выражаться многие? Или же, от отвратительного чувства удовольствия, что так любят навязывать в качестве ярлыка всем, кто перешагнул эту линию? Я не отрицаю, что так вполне могло бы быть. Никто никогда не делает что - либо просто так. Как говорится, случайности не случайны. Я не собираюсь доказывать вам ничего, что может меня самоутвердить. Ваше дело, каким меня потом считать. Хоть я до сих пор не могу понять все свои мотивы. Все говорили мне тогда, что стоит всё забыть, и опять начать жить. Именно жить, а не выживать, как вёл я себя в те дни. Потому что, то горе, которое опутало нашу семью, стало последней каплей счастья. После него мою голову всё больше и больше заполняли мысли о самоубийстве. Я не мог терпеть ту самую сущность, которой я стал после всех инцидентов, что устроил я сам. Даже не смотря на то, что эти убийства я совершил с кривой улыбкой на лице, что так присуща всем образам свихнувшихся психопатов. И я стал одним из них. Меня зовут Уильям. По крайней мере, звали раньше. Звали друзья, семья, все те люди, что играли в моей жизни ту, или иную роль. Или, даже вовсе не играли, а были чем-то вроде мимолётных лиц перед глазами. Вы, наверно, знаете меня? Но, забудьте сейчас же. Это не имеет значения. И даже и не пытайтесь узнать, почему. Я ничего не собираюсь вам доказывать. Я ничего не хочу вам и объяснять. Это моё дело. У меня была тихая и размеренная жизнь. Когда-то давно, тридцать лет назад, я был таким же, как и все вы. Я действительно жил, я был самым обычным человеком. Таких людей, отчаянных экспериментаторов, со страстью различных изобретений во все времена было достаточно, хоть пруд пруди. И, я думаю, что не один. Может, конечно, не все они осмеливаются обычно выставлять свои творения в больший свет, как делают, обычно, больные на голову механики и инженеры. Особенно молодые люди, что только выпустились из технологического института, и тут же стараются внести лепту в этот день. Правда, не все хотят каких-то резких перемен на уровне областного масштаба, творя свои шестерёнки где-то на уровне подсознания, если не жизни. Совершенно таким же изобретателем был какое-то время я сам. Я просто жил, я работал. У меня была хорошая прибыль от своего дела, которым я занялся в восьмидесятых годах. Поначалу, эта была обычная деятельность, что может быть у каждого простого смертного. Просто чертежи, какие-то проекты тех людей, что носят гордое звание "инженера". У меня была хорошая семья. Большая, дружная семья. Вы думаете, наслышанные о моих делах, что я не любил её? Ни капельки, гнобя её каждый раз и каждый день, ненавидя её всем сердцем, как могут описать многие? Ведь, разве не так все убийцы описываются во всех книгах, скажите? Или, может, у нас были проблемы, которые были неразрешимы с моей точки зрения? Вовсе нет! Я не собираюсь повторять это ещё раз, чтобы оправдаться. Я любил её. Любил всем сердцем. Любил так, как только может любить человек самое дорогое, что у него есть на свете - семью. Большую, любящую семью, в которой тебя ждут вечером, и стараются всегда поддержать тебя в трудную минуту. Где ты чувствуешь себя не одиноким, а частью какого-то большого дела. Та семья, которая каждый раз залечивает все те горести и усталость, что может сломить тебя. Что старается быть всегда с тобой, сделать что-то хорошее для настроения. Да и просто так. Именно такой и была моя семья. Разве у меня, опустившегося человека, не могло быть любящей семьи? Вам только кажется, что все злодеи, как один, сплошные одиночки? Те самые, что накапливают с самого рождения какую-то непонятную злобу и месть, по непонятной на то причине?! Может, конечно, так и бывает. Но, я был поначалу совсем не одиноким. У меня была семья, чья фамилия стала потом достаточно известной на слуху. Что облетела потом окрестности, и стала чем-то вроде некой поговорки в мире механизмов. Это была семья Афтонов. Нас было пятеро. Моя жена, моя дочка, два сына, и я - глава этого семейства, Уильям Афтон. У меня была маленькая восьмилетняя дочка Элизабет, младший семилетний сынок Кевин, восемнадцатилетний сын Майкл, и моя жена Мария. Это были самые лучшие годы моей жизни. Самые безмятежные, наполненные только лучшими воспоминаниями, годы моей человеческой жизни. Я не знаю, как ещё можно описать те замечательные часы, что я проводил со своей любимой семьёй. Те замечательные годы, что мы проводили вместе. Вместе отмечая праздники, вместе совершая различные выезды на природу и за город - наличие машины очень упрощала наши периодичные вылазки. Мы делили вместе все наши радости, все наши горести. Мы понимали друг друга с полуслова, и я никогда не мог припомнить на своей семейной практике какие-либо чёрные полосы. Я просто жил. Со своей супругой, которую я очень любил до самой смерти. Со своими детишками, которых я хочу увидеть до сих пор ещё раз. Я всегда хотел, чтобы мои дети были в порядке. Чтобы они не считали, что жизнь - это что-то ужасное, где можно черпнуть бездонную ложку зла. Я всегда хотел, как любящий отец, чтобы они были в безопасности от всяких страшных последствий, которые могут быть. Я старался сделать их жизнь лучше, дабы они весело проводили время. Чтобы они не вспоминали своё детство как что-то серое и неинтересное. По своему образованию я был тем самым человеком, что выпустился когда-то давно из того самого технологического института, и хоть что-то знал о том, как работают сложные механизмы. Как они работают, как они функционируют и делают свою работу самостоятельно, по заданной системе, и прямо так, с помощью человека. Я был один их тех больных экспериментаторов, что так рвутся сами поделать диковинные штучки. Правда, поначалу без каких-либо мыслей насчёт того или иного прославления, которое сулят всем без остановки. Я всегда просто возился тогда, в далёкие восьмидесятые годы, со всякими шестерёнками, и моей давней мечтой было создание огромных игрушек, что будут самим воплощением веселья и радости. Не знаю, почему именно эта мечта терзала мой мозг каждый раз, когда я разбирался в чертежах того или иного механизма. Только представляя перед собой высоких, чуть ли не в человеческий рост, механизированных персонажей я тут же приходил в восторг. Только уже представляя их в голове, я чувствовал нечто похожее на вдохновение. Но, как вы сами понимаете, у меня не было никаких средств на их создание. Наш семейный бюджет был небольшим. Я бы даже сказал, совсем маленьким. Зарплата от моей деятельности была совсем небольшой, а брать какие-либо кредиты на тот момент я вовсе не собирался. Поэтому, я постоянно старался отложить в своей голове какую-либо мечту о создании этих игрушек, превращая её постепенно в некое подобие недосягаемой мне сказки. Вместо этого я тренировался на маленьких заводных куклах, что постоянно пополняли ряды в шкафах между остальными. На этаких зверушках из моей головы, о которых я мечтал. Только, в раз пять меньше. Их очень любила Элизабет, моя ненаглядная дочурка. Элизабет... Никогда не забуду я твои большие зелёные глазки, твои мягкие золотистые волосы, что ты так любила забирать в хвост. Даже в своём восьмилетнем возрасте, ты уже была настоящей красавицей. У тебя была загорелая от солнца кожа, на твоих щеках крупными песчинками присутствовали рыжие веснушки. Твои золотистые волосы превращались на солнышке в сноп настоящих искр. Ты их всегда украшала большим самодельным красным бантиком, что заботливо тебе сшила мама. Ты так любила его носить - это впоследствии стало твоей привычкой, которая не менялась на протяжении нескольких лет, не менялась до самого конца. Ты так мило покачивала им, когда склоняла голову над столом, где лежала новая твоя игрушка. Ты назвала эту небольшую куклу с алыми хвостиками и небольшой ажурной юбочке Бейби. Я подарил её тебе на Рождество: она оказалась утром под твоей маленькой ёлочкой в комнате. И я запомнил, как ты нарекла эту малышку. Она была твоей любимой. Ты так мило смеялась, когда она с механическим шипением топала по полу, и протягивала свои толстенькие ручки, в которых она держала по рожку белого мороженого. Ты хранила её в маленьком ящичке под комодом, и вынимала её чуть ли не каждый день, чтобы ещё раз взглянуть на свою подружку. Ведь, я прав, моя хорошая? А потом ты смогла увидеть её в новом свете. Она была выше тебя, с большими синими глазами, в которые я не пожалел дорогой подсветки. Очень сложно было достать качественный материал для этого - как для глаз, так и для корпуса. Но, я смог достать его. Я смог найти того, кто помог мне. Вы, может, и не знаете этих людей. А я с ними познакомился не так уж и безоблачно. Он были моими друзьями. Я бы даже сказал, что лучшими. Особенно Генри. Именно он помог мне тогда воплотить мою мечту о чудесных зверушках в реальность. И не только он. Генри и Девид были одни из тех экспериментаторов, что, как и я, любили всё новое в этой жизни. Что-то интересное, до коле неизведанное нам. С первым я был знаком ещё в институте, где было ещё множество таких, как мы. Да только разошлись мы потом при непредвиденных обстоятельствах. А, может, даже и самых обычных. Он сказал просто тогда, что уехал, и я как-то и не пытался потом его найти - он ничего не говорил на этот счёт. А потом он вернулся, и заявил, что его давний друг Генри, по совместительству выпускник того же института, строит развлекательный центр для детишек. По его словам, он искал себе работников и помощников в создании его изобретений, что смогут развить его с лучшей стороны. Именно этот давний друг, который стал впоследствии нашим общим руководителем дела, стал причиной нашего общего увлечения. Наших общих подвигов. Наших общих огорчений. Именно тогда я решил, что это наш шанс. Именно в ту минуту, в моей голове вновь всплыли те самые ребяческие мечты, что сам я так лелеял в своей голове. Притом, я в ту минуту готов был от радости благодарить Генри, что являлся мне ещё неизвестным человеком. Потому что именно ему, в первую очередь, я должен за осуществление своей мечты, которую мне помог воплотить Девид. Именно Генри стал нашим общим благодетелем в этом плане, такой же больной на голову механик, как и я. Особенно в том, что моё желание было не только моим собственным, но и того же друга. Лучшего, любимого друга. Он придумал по-настоящему идею создания робо-зверей. Не стоит скрывать, что я был счастлив. Все эти планы были похожи на одну большую игру, которую мы наконец-то смогли воплотить в жизнь. Которая, казалось, не могла пропустить наши мечтания, и все они в одночасье потерпят крах. Потому что причин для этого было много: достать материал в такие годы казалось невыполнимой задачей. Немалых трудов нам составили все эти покупки дорогого пластика и металла, а также такой вещи, как качественная краска и синтетика. Деньги уходили рекой, и оставалось только надеяться на то, что наши изобретения займут особое место в сердцах детишек, что придут туда. Но, не только наши средства уходили на клепование первых аниматроников - именно так мы назвали наши совместные с Генри изобретения. Огромные суммы уходили именно от нашего друга, который тут же решился нам помочь. Который был очень рад тому, что на его просьбу так быстро откликнулись. Немалых нервов нам стоила и разработка чертежей тех самых игрушек, что мы так мечтали сложить. Бессонные ночи проходили за миллиметровкой и грифельным карандашом, где мы с Генри пытались выстроить все логические цепочки, которые должны были пойти в дело. Девид тогда, как профессиональный мастер в художестве, рисовал эскизы разрабатываемых персонажей. Их было так много, что мы, бывало, путались. Хотя, по правде сказать, мы по этому поводу слагали много шуток - что работа инженера Ханбергему никак не подходит. Лучше уж подаётся в художники, чем занимается вместе со мной и Генри таким отчаянным делом, как создание роботов. Но, тот лишь скромно улыбался, и продолжал дальше разрабатывать со мной чертежи. А потом в нашем стареньком гараже закипела работа над первым робо-зверем. Работа по созданию первого аниматроника заняло намного больше времени, чем мы предполагали. Долгие минуты разработок перетекали в часы, а затем и в затяжные месяцы. Мы работали день и ночь, не жалея ни себя, ни свои силы. Мы знали, что недолговечны, но разум попросту не хотел отпускать нас, обдавая всё большим азартом где-то глубоко в груди. Я сам так хотел сделать то, о чём давно мечтал. Так хотелось мне, и нам троим, воплотить свои идеи в жизнь, что так давно крутились в наших мозгах. Поэтому, я даже не замечал, как летят дни. Бессонные ночи сильно сказывались на моём и общем самочувствии, но я всё равно работал вместе со своими любимыми друзьями. Вместе с ними, бывало, проходили те самые ночи за настольной лампой в атмосфере работы. Правда, они, частенько, пропадали дня на три-четыре - работали вместе на строительстве. Поэтому, часть времени они проводили именно там, где мы все и решили построить семейный ресторан. А это было далеко - за городом. Поэтому, ездить сразу в два места моим друзьям было довольно проблематично в какие-то дни. Из-за этого, моя работа проходила, бывало, под моим собственным контролем. Но, это было не столь часто. Потому что аниматроник был изобретением Генри. Я лишь помогал, не более, вспоминая свои собственные мечты на этот счёт, которые так сильно совпадали с мыслями моего друга. Не скажу, что столь огромное рвение сильно нравилось моим домочадцам. Потому что, в такие дни я пропадал в нашем гараже, забывая про сон и еду. После нескольких часов работы я просто не мог оторвать голову от подушки; уставал довольно сильно. Настолько вырывалось моё желание сделать этих игрушек на свободу, что я просто не мог остановиться. Соглашусь со своей женой Марией, что это было больше похоже на каторжную работёнку. Но, я не особо обращал внимания на своё здоровье, продолжая работать. Вдохновение, желание управляли мной ежеминутно, «выжимая» все мои усилия на максимуме. На дворе была весна, когда мы наконец-то закончили своё первое творение в этой сфере. Поэтому, не стоит наверняка скрывать, почему мы втроём приняли единое решение назвать этого зайца с золотистым окрасом и фиолетовой бабочкой на роботизированной шее, не иначе как СпрингБонни. Правда, мы потом его части звали коротко - Спринги. Я как сейчас помню тот день, когда он наконец-то встал у нас в гараже - высокий, с большими изумрудными глазами и золотой шерсткой, которую имитировал дорогой синтетический мех, что был натянут по всему корпусу. Он сиял на солнышке, и улыбался широкой белоснежной улыбкой. Я тогда с наслаждением прослушал его голос, который был заключен внутри него в виде небольшой голосовой коробки, которую отыскать также было довольно трудно. Да и записать нужные фразы тоже. Функции первого аниматроника были очень ограничены. Но даже так мне казалось, что это замечательно. Широко улыбаясь от распирающей меня гордости, я на следующий же день показывал Спринги своим товарищам по разуму. Девид, как мне казалось тогда, просто не знал, что ответить. Что же насчёт Генри, то он тогда очень сдержанно отнёсся к результату. Но, я всё равно видел по его разгоревшимся ярким глазам, что он просто не знает, как описать свой восторг. Была его излюбленной привычкой этакая реакция, что он это, якобы, уже видел, и его ничем не удивишь. Но, через несколько секунд эта напускная строгость всегда спадала с его лица в обрамлении русых вихров, и он вместе с Девидом вскоре, открывши рот, наблюдал, как золотой кролик перед ним с характерным скрежетом металла поднял для приветствия руку, несколько раз открыл рот, мигнул глазом, и напоследок крутанулся в сторону. Всё это сопровождалось небольшой фразой: "Добро пожаловать, детишки! Рад видеть вас в нашей «Семейной закусочной Фредберов», меня зовут СпрингБонни. Давайте веселиться!" Не знаю, о чём тогда думали мои друзья. От радости, облегчения и восхищения мы просто были потрясены, не могли говорить. Я же просто был на седьмом небе от радости - у нас получилось! Я с восхищением представлял, как будут веселиться детишки, удивляться и смотреть на это чудо. Мы вместе с Генри и Девидом создали сказку, которая должна в скором времени встать перед детишками. Создали то, что казалось нам обычной мечтой. Создали с поддержкой нашего друга, из-за которого мы и решились заняться производством. Именно из-за него это и всё началось. И это было поистине прекрасно. СпрингБонни появился на сцене "Семейной закусочной Фредберов" не один. За это время мы с Девидом решились на построение дружка нашему кролику. Идею подал Ханбергем, который заявил, что один аниматроник - слишком жиденько будет. А потом, его поддержал и сам Генри, который на этот раз решил оставить строительство на совести наёмных рабочих, и вовсю заняться с нами аниматрониками с удвоенным рвением. Не знаю, какие тогда планы по этому поводу в его голове кипели. Понятно, что на создание второго робота должно было уйти практически столько же времени, как и в первый раз: полгода, год, а, может, даже и больше. Но, тем не менее, после нескольких месяцев наших пыхтений и бессонных ночей мы завершили создание второго аниматроника. Это был огромный пузатый медведь с золотистой шерстью, которого мы в тот же день нарекли не иначе, как Фредбер. Именно он и стал потом ведущим на сцене, наравне с нашим первым опытом. Открытие закусочной состоялось через неделю. Был август, на улице светило яркое солнышко, а в нашей закусочной было полно народа. Здесь было много детей, солидные дядьки с трескучими затворами камер, различные корреспонденты и журналисты. Именно меня в тот день попросили управлять нашим собственным детищем, которое стоило нам немалых сил. Я сильно тогда волновался, совсем как ученик на экзамене. Рядом был Девид, прямо перед публикой парировал весёлым голосом Генри, но я не мог успокоиться несколько долгих секунд. Я знал, что помех с движениями и голосовыми коробками возникнуть не должно. Всё было новеньким - СпрингБонни и Фредбер с широкими улыбками глазели на публику, что столпилась около миниатюрной сцены, под которой находился я. Именно здесь была моя маленькая подсобка, в которой была панель управления сценой. Всё было новеньким - кнопки послушно нажимались, рычаги с подобающей туготой опускались. Но я всё равно боялся, что что-нибудь да пойдёт не так. Всё-таки, никогда раньше мы подобным не занимались, практикуясь на небольших игрушках детям, нежели на огромным роботах в человеческий рост. Но, всё прошло как нельзя лучше. Я вздохнул с облегчением в своей маленькой коморке под сценой только тогда, когда услышал восторженный крик детей. Он был громким: они смеялись, кто-то выкрикивал имена кролика и медведя, мгновенно разнося эти небольшие слова по всей маленькой закусочной. Музыка играла, робо-звери безотказно вертелись на сцене, и весело выкрикивали заранее записанные слова, что я им ввёл вместе с Генри. Он, как и я, не решился отказаться в удовольствии записей голосовых коробок. Это было похоже на дивный сон - восторг распирал меня, и я тихо смеялся от облегчения на своём рабочем месте. Как же это было прекрасно! В этот день за нашим успехом наблюдала и моя семья. Вся семья Афтонов, которую я так любил. Моя супруга, моя дочка, мои сыновья. Они все четверо стояли около сцены, и с улыбками наблюдали за нашим изобретением. Именно в тот день они смогли узреть труды наших бессонных ночей, что продолжались так долго. Я могу с уверенностью сказать, что они были рады. Как веселилась и смеялась Элизабет! Как прыгал тогда от счастья Кевин, выкрикивая на ходу: "Папа, папочка!". Мария была так рада за меня, Майкл не мог подобрать слов от восхищения. Когда я взволнованный вышел из подсобки, дабы хоть немного отдышаться, они тут же бросились ко мне. Мы долго стояли тогда перед нашей миниатюрной сценой, с облегчением вздыхая, обнимая друг друга. А потом, потянулись весёлые дни. С той поры, как открылась закусочная, прошло довольно много времени. Не стоит, наверно, упоминать здесь, что я стал полноправным членом нашего общего дела. Я был теперь на своём законном месте, в мире механизмов и верных шестерёнок. А Генри на своём рабочем месте не терял хватки в плане своих эмоций. Этот человек отличался от остальных работников большим чувством юмора. Все неудачи, которые у нас происходили во время производства, ему постоянно как-то удавалось загладить и забыть, злиться он вовсе не умел. Именно это мне в нём и понравилось с самой первой нашей встречи, именно за это он мне и полюбился тогда. С ним можно было в любой момент поговорить по душам, или же по-дружески посмеяться над смешными моментами в нашей практике - без них дело не обходилось, как и в любом дружном коллективе. Генри был очень податливым человеком, и поэтому найти общий с ним язык можно было в считанные секунды. Я это понял сразу, в первый день знакомства, по количеству смешков в наших долгих разговорах. После нашего общения я понял, что волноваться за наше творение не стоит - такой хороший человек не сможет совершить плохое ни в наёме работников, не в дальнейшей эксплуатации. Ведь, не зря он был таким же больным на голову механиком. Особенно на своём рабочем месте, где всё было ответственно - дети были тому подтверждением. И не только те, что день-деньской веселились в закусочной, но и его собственные. Я запомнил их имена тогда сразу, настолько они были понятны и просты – Семми и Шарлотта. Хотя, последняя на это имя не откликалась, больше всего предпочитая более короткое - Чарли. Мне они понравились. Чарли и Семми были ещё совсем юными: на их головках короткими волосиками торчали в разные стороны каштановые прядки, любовно расчёсанные маминой рукой, а сами они ещё только учились ходить. Эти маленькие малыши-близнецы приходили вместе с Генри чуть ли не каждый день. В первые дни мы с Девидом часто удивлялись их присутствию в кабинете Генри - они сидели в уголочке, тихо игрались с какими-то незамысловатыми игрушками, или же просто рисовали карандашами на обратной стороне использованных бланков. А ещё, мы много раз наблюдали, как Семми катает по полу большой синий грузовичок, а Чарли смеётся над его незамысловатыми движениями. Такую картину мы наблюдали и в зале, и в подсобках – близнецы чувствовали себя совсем безбоязненно в нашей закусочной, зная её довольно хорошо. А иногда они наравне с посетителями веселились здесь, смеясь и весело проводя время. Вскоре, мы очень быстро привыкли к этому. Они не мешались, не надоедали своими ежесекундными требованиями, как все малыши их возраста. Они смиренно сидели или в кабинете Генри, или же в главном зале недалеко от сцены. Здесь обычно за ними присматривала жена нашего директора, их мама. Работники часто шутили, что с такими темпами их времяпровождения они вырастут самыми настоящими коллегами нашего общего дела в "Семейной закусочной Фредберов". Генри не противился таким шуткам - сам посмеивался в кулак, нежно поглаживая своих близняшек, Семми и Чарли, по непослушным волосикам на их головках. А работа двигалась дальше. Мы день-деньской проводили время здесь, поддерживая наше общее дело. С подобающим волнением, как первоиспытатели, мы вновь и вновь тогда наблюдали за нашим общим творением, что стоило нам в те годы немалых трудов. Притом, от радости мы не до конца верили в своё счастье. Эти аниматроники казались нам не простыми роботами, а чем-то большим. Скажем, нечто похожее на ту же нимфу из сказки, что просочилась в реальность. Само воплощение радости и веселья - оно приносило нам огромные доходы. Не думайте, что после нашего с Девидом и Генри первого успеха, я забросил свои изобретения. Вовсе нет. Я продумывал новые проекты, мне помогали с этим каждый раз, чем только можно. А Генри всегда вызывался за покупку дорогого металла и железа, не отказывал даже в самую трудную минуту. По крайней мере, пока деньги позволяли. Они просто текли ему в карманы рекой в те дни - дети и родители приходили сюда ежедневно. Первое время я работал в закусочной в качестве управляющего аниматрониками, а иногда этим занимался сам Генри. Но, больше всего он пропадал на поверхностной должности, где-нибудь на сцене. Если же он и следил за состоянием наших аниматроников, то только прямо - ему не был преградой крепкий корпус, покрытый синтетическим мехом, или же что-то ещё. Почему-то никогда не сиделось ему на своём рабочем месте, в кабинете начальника. Он объяснял это всегда тем, что хороший директор заведения должен быть хорошим не только в просиживании штанов в кабинете, но и на деле. А он, скажу я вам, справлялся с ним отлично. Пара ловких движений в мгновение ока помогали ему добраться до внутренней начинки, и предотвратить поломку. Иногда я чувствовал себя, по сравнению с его умениями обладать такой техникой, неуклюже - уж слишком, бывало, надоедала мне такая сидячая работа за пультом в диспетчерской. Хотелось большего. Я даже, бывало, завидовал. Но, вскоре я ушёл с этой должности. Работать над аниматронными движениями стали другие члены нашего общества, что являлись такими же механиками, как я с Девидом и Генри. Они с первых же дней полюбили наших зверят, а потом и вовсе решились на их управление. Это было не так уж сложно, главное собранность и строгие указания. Одна неверная кнопка могла сделать совершенно иную комбинацию, что могла повлечь за собой поломку. Даже регулярная диагностика на поверхности не всегда спасала - аниматроники не были простыми игрушками. Но, я больше не волновался обо всех этих делах, когда в мою голову пришла одна "гениальная" идея. Соглашусь, она не сама ко мне пришла. Предпосылки были от Генри, мысли на этот счёт излагал несколько раз именно он, идея была его. Я лишь в тот миг занимался разработкой. На замену пришли именно мысли по её поводу, что с первого же дня стали развиваться всё лучше и лучше. Не знаю, почему именно всё это пришло тогда в мою "больную" фантазию изобретений. Я решился, по просьбе Генри об этом, на создание костюмов, что имели функцию "два в одном". Или же, проще говоря, что могли быть и запрограммированным роботом, и костюмом на обычного взрослого человека. Я не видел ничего страшного в изобретении друга. Складной железный эндо-скелет, что намертво закреплялся по внутренним стенкам корпуса аниматроника, и больше ничего, что могло причинить вред. А как только отработал своё дело, то специальный поворот ручника - и снова запрограммированный аниматроник, с полностью открытым скелетом робота внутри, что разворачивается достаточно быстро. И опять же, всё. Преимущество в этом плане тоже было - если ломался оригинальный СпрингБонни (а на нашей практике это бывало), то вполне могли выставить этого, с функцией крепления. Притом, мне, как разработчику, захотелось опробовать вместе с ней и функцию "детского голоса", чтобы этот аниматроник мог как можно дольше развлекать маленьких посетителей. Было много идей на этот счёт, что, как я думал, могли бы улучшить работу костюма СпрингБонни, и прочих образцов. Всё-таки, оригинальный нуждался в постоянной диагностике для блестящей роботы. А с появлением замены на особые дни не стоило бы возражать посетителям, что в последнее время приходили нескончаемым потоком. Поэтому, я не видел ничего страшного в появлении таких костюмов на сцене. А от осознания того, как здорово будет выглядеть подвижный золотой кролик, и прочая весёлая живность, что может двигаться наравне с детишками, я приходил в восторг. Мне очень нравилась эта идея, и я нисколечко не волновался по этому поводу. Рассказал я своей идее насчёт разработки в тот же день только Девиду. Почему-то не хотелось мне поведать свой план Генри, даже если здесь и понадобится помощь друга, как главного зачинщика. Это было что-то вроде сюрприза для дальнейшей работы производства, не более. Притом, я не захотел ещё из-за того, что Ханбергем не сильно-то хорошо отозвался об этой идее: обидно было слышать такие слова. Озабоченность Девида по поводу этого изобретения немного раздражала меня в тот миг. Меня невольно удручали его непонятный говор о том, что что-то может быть с пружинными фиксаторами, что удерживали внутри костюма части эндоскелета со всей начинкой пластмассы и датчиков детского голоса. Генри я тогда после этого так и не оповестил о своих замыслах и улучшениях. Непонятная злоба не дала мне сказать ничего своему другу. Я решил работать один, используя только материал Генри, и его же чертежи. Но, только потом я понял, как наш коллега был прав на самом деле. Увлечённый своими изобретениями я не сразу смог понять, какая участь может постичь тех, кто не будет придерживаться особых правил в управлении этим костюмом. Материал для фиксаторов выбрал я тогда крайне неудачный - они могли сорваться из-за резких движений обладателя, а попадание воды, по моим меркам, могла вызвать бесповоротные последствия, вплоть до летального исхода... А от осознания этих действий мне стало страшно. А вам бы не было страшно? Особенно от того, что такое может произойти с кем угодно и когда угодно. Притом, это могло случиться не только из-за материала, который тут скорее и роли-то не играл, а скорее из-за самого владельца. Правила, тщательный уход за костюмом, особые предосторожности ручников… и это ещё не полный список всех тех инструкций, что должен был знать каждый перед использованием. Поэтому, я и попросил записать Девида тогда эти кассеты. Я назвал их "Тренировочными". Условно, но хоть как-то это смогло облегчить дело мне и остальным работникам, что решились выступать на сцене в виде костюмированного персонажа. Девид их записывал с требованиями нашего производства, и ничего не мог добавить от себя. Хотя, говорить открыто о том, что же произойдёт с тобой при поломке пружинных фиксаторов и неправильном обращении, я тоже не мог позволить. Сами понимаете, что это распугало бы всех работников. Притом, я не хотел как-то сказать что-либо Генри. Боялся, что он разозлится на меня за такую выходку, как изобретение этого самого костюма. Даже если эта идея первым настигла именно моего друга, а не меня. Ведь, никому не хочется быть случайно напичканным острыми частями эндоскелета. Жестоко, но требования нашего предприятия, а также мои были неисправимы. В самих записях была только короткая справка не вызывающая больших подозрений, и всё. Хотя, она всё равно несколько раз вызывала многочисленные вопросы, на которые я не собирался отвечать. Намекал я, правда, опасность этих костюмов Генри. Но, очень смутно и тихо. Он тогда, похоже, даже не понял моих слов насчёт повышенной осторожности и внедрения тренингов в эксплуатацию на секретной комнате. Хотя, насчёт последнего он не возражал вовсе, даже сделал тогда короткое объявление всему нашему персоналу. Объявление о моём изобретении, об этих дурацких костюмах со смертоносными пружинами, о которых я потом очень волновался некоторое время. Но, даже так я был очень доволен, что Генри рад, и долго наблюдал за тем, как он очень любовался всеми этими костюмами. Совсем скоро все мои волнения улеглись. Все рабочие по нашему строгому требованию внимательно прослушивали кассеты. Поэтому, не было никаких страшных последствий, которых я так боялся. Девид, похоже, тоже успокоился насчёт требований. А Генри тогда ничего так ничего и не узнал; всё оставалось на уровне списка строгих правил, неисполнение которых каралось очень жёстко. Хотя, наверняка он всё отлично знал: ведь это была его идея, а значит, он прекрасно понимал, какая опасность может поджидать человека. Но, говорить ему какие-либо претензии на этот счёт я не решался, и очень долго потом боролся со своей неуспокоенной совестью, что шептала мне постоянно одно и тоже. Страшно жить на бочке с порохом, согласитесь. Даже если со временем все волнения укладываются, сменяясь спокойствием от того, что пружинные фиксаторы работают исправно только тогда, когда надо. Что этот эндо-скелет развёртывается не тогда, когда внутри костюма кто-то есть, а ещё ни один человек не получил ожидаемых травм и увечий. Никто не пытался ослушаться. Правила очень быстро запоминались, и никто даже и не пытался их нарушить. За костюмами ухаживали и наблюдали очень тщательно. Риск со временем стал достаточно мал. Ничего страшного не происходило. Я вновь начинал мечтать о новых изобретениях, что забивали мою голову. Я выступал на сцене вместе со своим другом Девидом, что вскоре стал одним из персонажей в нашем скромном заведении. Я был СпрингБонни, а он Фредбером. А потом, на роль этого пузатого золотого медведя вставал очень часто и сам Генри - он не решался отказаться в удовольствии потешить детишек на сцене в виде танцев и пения, а также объятий этого маленького народа. Не отрицаю, что в первые дни нашей работы я волновался. Я с замиранием сердца двигался в силу своих возможностей в этом костюме, несколько раз вспоминая опасения Девида, а затем и моих. Он был достаточно тяжёлым, а ещё в нём всегда было жарковато. Хотелось во время выступления в какой-то миг поднять на специальных винтах маску, и хоть немного отдышаться. Но, мы потом очень скоро привыкли ко всему этому – как-то улетучились все наши опаски на весёлой работе. Опять же, ничего не происходило. Только веселье. Только дети. Они веселились. Они смеялись. Детский смех до сих пор звучит в моей голове. Он совсем такой же, как тогда. Когда я работал здесь, и спускался со сцены прямо в гущу этих маленьких людей. Они бежали ко мне. Они обнимали меня, утыкаясь носами в золотой мех костюма. А некоторые дети подходили и шептали мне ласковые слова. Они искренне верили, что перед ними настоящий СпрингБонни, которому можно доверить любые секреты. В какие-то моменты это было действительно здорово. Я невольно улыбался под маской кролика, шире расставляя руки для объятий. Они были долгими и такими хорошими, что в моей голове вновь всплывали новые идеи насчёт нашей закусочной, а также тех, что я мог поведать Генри. Стоит ли говорить, что дети вдохновляли меня на новые подвиги? Было поистине прекрасно получать удовольствие от работы, которая тебе по душе…. Но, такое веселье продолжалось всего один год. Только год продолжалось столь хорошее время, которое я всё больше хочу вернуть. То время, которое было наполнено радостью, душевным спокойствием и затяжными смешками наших сотрудников от тех весёлых моментов, что происходили в нашей закусочной. Всё было замечательно. Мы работали, веселились, смеялись, играли с детьми, разговаривали при удобном случае с Генри. Последнее, правда, нам удавалось не так часто из-за наших насыщенных дней. Но, даже в самые загруженные будни нам удавалось перемолвиться парочкой ободряющих слов, будь это небольшой отдых, или же мимолётная встреча. Дни у нас были поистине насыщенными; в отдельные дни у нас не было ни минутки свободного времени. Дети и родители шли нескончаемым потоком, народ толпился даже перед окнами в какие-то моменты. Это были и посетители, и случайные прохожие - танцующие зверята на сцене привлекали народ не только с соседней улицы, но и из других городов. А иногда, нам, работникам, чинно приходилось пробегать и жмуриться при вспышках фоторёпортёров, что с первых же дней пронюхали о нашем заведении "Семейная закусочная Фредберов". Большие солидные дядьки, с огромными трескучими затворами камер, стали постепенно частыми гостями в это месте, занимая пространство между визжащими и смеющимися детишками. Я мало рассуждал в те дни о том, как этим героям вообще удавалось проскальзывать в море этого народца, дабы не мешать общему веселью - порой вспышки были действительно слишком яркими. Генри, кстати, волновался иногда насчёт этого; система аниматроников, по его расчётам, могла перезагрузиться из-за такого количества ярких «взрывов» перед глазами. Поэтому, постепенно у нас ввели правило о запрете этих самых вспышек: невольно все боялись. Хотя, этому правилу не слишком придерживались в какие-то моменты - газетные полосы пестрели всё новыми и новыми заголовками, тонкие листочки покрывались тёмными картинками снимков. Я уж не помню, как мы все реагировали на свои физиономии в прессе. Но, однозначно, что все потом очень долго смеялись друг над дружкой, подтрунивая каждого новой шуткой. А в семьях, наверняка, царила безмолвная радость; не каждый день удаётся попасть в газету, да ещё и с подписью своего собственного имени. Все улыбались, любовно разглядывая себя и своих коллег по работе, никто не обижался. Даже если, например, ты случайно моргнул, а твой товарищ криво улыбнулся, всё это только заставляло наших сотрудников слагать новые, безобидные шутки. Это было поистине весело. В это счастливое время была моя семья. Я был с женой, с детьми. С моей дочкой, моей милой Элизабет. Наши будни были тихи и спокойны. Я возвращался домой не так уж поздно, и всегда был готов на игры со своими детишками. Никакие цветочки, как любят называть малышей, из этой закусочной не могли заменить мне моих любимых Майкла, Элизабет и Кевина. Я даже не смотрел на какой-то там возраст, или же взрослый взгляд старшего сына, или же на капризы золотовласой дочки, мимолётные хныканья маленького сынишки. Всё было для меня в этом плане совершенно не ново, складываясь в некий порядок вещей. Я просто приходил, обнимал их, ласково гладил детишек по их головкам, и тогда старался продлить свой азарт и дома. Усталый после насыщенного дня я не желал оставлять своих детей без внимания, даже если это будет стоить каких-то отдельных сил. Я просто хотел убедиться каждый раз в том, что мои дети получают должную заботу, необходимую ласку и понимание со стороны отца и матери. Со стороны меня, что пропадал целыми днями далеко от дома. Со стороны друг дружки. Детишек, моих любимых детей. Даже не смотря на то, какие они были разными. Майкл, обычно, был серьёзным. Его карие глаза всегда смотрели на этот мир из-под нахмуренных бровей, а в чёрных зрачках не всегда можно было заметить обычную искру беззаботности. Наверно, это было из-за того, что он совсем недавно тогда выпустился из школы, и ответственно думал о своём нелёгком будущем. Но, он даже в этот период не отказывал своему младшему братишке и сестричке в удовольствиях - они весело носились по дому, Кевин громко визжал на плечах Майкла от радости. Мой младший сынок был очень тихим и спокойным. Я не помню, чтобы он сильно капризничал, или же приставал к своему брату и сестре по неведомой причине. Он был ещё совсем юн, но сообразителен. Нередко он просился помочь мне со всеми проектами, которые мы выполняли совместно с Генри. И я иногда ему разрешал: он так радовался, когда подавал тот или иной инструмент. Так было приятно видеть радость в его больших тёмных глазках.… А, Элизабет… Эх, Элизабет! Как же ты была хороша. Очень хороша. Так беззаботна и радостна. Твоё озорство и "храбрость" не знала границ в этом жестоком мире. Ты никогда не могла устоять перед новыми высотами, даже будучи восьмилетней... Я так хотел доставить всем радость. Тем детям из закусочной. Тебе, твоим братишкам. Я хотел сделать этот мир лучше, чтобы всем было хорошо. Особенно вам, мои дети. Вы были смыслом моей жизни, и с вашей смертью я просто уже не смыслил трезво. Я так хотел, чтобы вы были со мной всегда такими, какими я вас запомнил навсегда. Когда у меня накопилось достаточно денег, я решился на конструирование куклы. Помнишь её, доченька? Ты тогда увидела золотые костюмы на сцене, они тебе очень понравились. Ты часто приходила сюда, дабы посмотреть на них. День открытия не был твоим последним заходом - мама приводила тебя сюда постоянно. А потом ты прибегала сама, даже и не задумываясь. Ты приходила после школы, толпилась с детьми у больших окон, во все глаза разглядывая своего любимого золотого кролика в фиолетовой бабочке. Ты совсем не боялась наших работников, и даже и не думала уходить отсюда даже тогда, когда я был занят. Ты потом постепенно стала полноправным "владельцем" этого места. К тебе довольно скоро привык персонал, они запомнили тебя достаточно быстро. Бывало, ко мне даже подбегал кто-нибудь из друзей, и в шутку объявлял твоё присутствие, называя тебя с улыбкой "Маленькой мисс". Я не смел как-то отказать себе в удовольствии встретиться с тобой, даже если был очень занят. Ты не пугалась меня в костюме. Ты отлично знала, кем работает твой папа; ты, не задумываясь, звала меня, при виде высокого кролика. И я шёл к тебе, если был недалеко. Ты подбегала к золотому костюму даже тогда, когда я не выступал в нём, а просто ходил управляющим по зданию - СпрингБонни был твоим любимым персонажем в "Семейной закусочной Фредберов". Ты обнимала, утыкалась своим конопатым носиком в его светлый мягкий мех, весело выкрикивала его имя. Я помню твой задорный смех, что сливался в унисон детских голосов. У тебя было много друзей... Ты отлично знала Семми и Чарли. Они были намного младше тебя, но ты даже и не задумывалась о возрасте. Генри с улыбкой всегда наблюдал за твоими попытками заговорить с ними наравне, не смотря на разницу чуть ли не в два года, а то и больше. Твой весёлый, светлый характер помогал тебе подружиться с любым: даже с самым маленьким, даже с взрослым. Наш персонал не был исключением в этом плане - через несколько месяцев ты уже знала всех по именам, и не могла сдержаться, по простоте детской души, от приветствий при виде знакомого лица. Эх, Элизабет... как же ты была хороша... Думаешь, я забыл за всей этой суетой твою Бейби? Вовсе нет, дорогая моя "мисс". Я же помню, что ты говорила про неё. Эти слова были нечто вроде мечты, так ведь? Я же отлично помню, как ты произнесла их перед сном, после насыщенного дня в закусочной, где ты вновь провела свои весёлые выходные, вновь и вновь наблюдая за танцующими персонажами на сцене, веселясь с Чарли и Семми, смеясь со своими многочисленными друзьями. "Как было бы здорово, если бы моя Бейби была такой же большой и высокой, как Спринги и Фредбер", да? Ты ведь это тогда сказала? Я запомнил. Я не пожалел на её создание дорогой краски, качественного металла для корпуса. Так мне хотелось тогда создать настоящую Бейби, которую ты так любишь. Я работал над ней достаточно долго в своей мастерской, ты знаешь. Я даже не рассказал об этом Генри, что принимал всякое участие в наших проектах: это было чисто моё изобретение, и я решился его воплотить в жизнь тебе на радость, милая. Наравне с ней я конструировал своё новое изобретение - Фантайм Фредди. Параллельно из под моих рук создавалась целая линейка "Фантаймов", которые, по моим меркам, могли расширить набирающую популярность развлекательных аниматроников. И не только. Не знаю, почему я решился тогда на конструирование этих моделей без помощи друзей, гордо думая о своих собственных творениях, что величественно будут работать под маркой "Афтон Роботикс, ЛЛК". Это было поистине странно для меня, не привыкшему к повышенной популярности, даже будучи в закусочной. Даже после создания пружинных костюмов, которые создавались на средства Генри и под его неким присутствием. Даже после того, как они стали размножаться по нашим чертежам; благо, хотя бы, что пружинные фиксаторы вели себя прилично, и никто даже и не думал страдать. Я не понимал причину таких дум при создании этих заковыристых аниматроников, как Фредди, Фокси, Баллоры: этого высокого медвежонка, лисицы, и утончённой балерины. Притом, это было достаточно сложно - я просиживал в мастерской месяцами. Я хотел сделать дочке сюрприз - её Бейби пополнила коллекцию Фантаймов. А потом, Элизабет увидела её... в первый и последний раз. Элизабет... ты была тогда вместе со своим младшим братишкой Кевином. Однажды ты просто спустилась в наш гараж, в котором я так долго работал. Противореча всяким запретам, всяким моим строгим указаниям не приходить сюда вам двоим, ты всё равно решилась на этот отчаянный шаг. Хотя, с твоей собственной стороны он таковым не являлся - ты так звонко смеялась, спускаясь сюда в потёмках по лесенке, держа за руку Кевина в полосатой маечке. Я не помню, как ты тогда уговаривала меня, но вы двое так хотели посмотреть на этих кукол, что я не мог отказать вам. Как же я тогда был слеп, Элизабет! Дочка, сынок… Я знал, что эта противная игрушка ещё недоделана. Что она ещё не готова для безопасного использования, особенно рядом с детишками. Но я всё равно взял вас за руки, и отвёл в мою скромную подсобку недалеко от гаража, где я работал над исправлением некоторых деталей в общем строении Бейби в течение того рокового месяца. Все те дни, черча её сложные детали на миллиметровке, а затем разрезая толстые листы железа. Я отлично знал, что некоторые детали до сих пор нуждаются в разработке. Но я слепо махнул на это рукой. В тот день она стояла прямо у входа, недалеко от комнаты управления, что я специально сконструировал, где я каждый раз проверял её. Это было что-то типа тестов, которые каждый раз были разной сложности. Я долго пытался прибраться здесь, а заодно продумать новую сложность комбинаций. В этот раз, я решил попробовать новое движение, дабы поразить своих деток. Но, кто же знал, что всё пойдёт совершенно не так, как я хотел? Как я представлял и желал?! Я просил тебя не подходить к ней близко. Я просил тебя не трогать, но ты всё равно не послушала меня. Ты совершенно безбоязненно подошла к ней, когда я был далеко. Когда я ушёл в ту самую комнатку, пытаясь наладить комбинацию. Я всё ещё помню твой голос, что молил меня об одном. Ты долго упрашивала меня, капризно мигая большими зелёными глазками: — Папочка, папочка! Не понимаю, почему ты не разрешаешь мне с ней поиграть? Я хочу играть! Я не мог тебе этого позволить. Я несколько раз наклонялся к твоему загорелому личику в обрамлении золотистых волос, дабы ещё раз предупредить тебя об опасности. Я настрого запретил тебе, просил стоять на месте, и ни в коем случае не подходить к ней. Даже не смотря на то, что ты по-детски складывала ручки на груди и хмурила брови, качая своим алым бантиком. Я строго тогда велел выполнить мою последнюю просьбу тебе и Кевину. Но, всё было бесполезно. Мне следовало следить за тобой, чтобы не случилось этого. Мне следовало просто понять, что всё может закончиться именно так. Прости меня, Элизабет, что я был так слеп в тот момент... Я даже не знаю, как это произошло. Ты просто закричала. Пронзительно и громко, отчего я не на шутку испугался. Твой крик прокатился по комнате, постепенно затухая небольшими отголосками. Но, мне хватило и этого. Всё в этот миг смешалось с плачем сына, который выкрикивал на все лады твоё имя. Он кричал, он плакал и звал тебя, будто не веря своим собственным глазам. По его срывающемуся голосу, который медленно переходил в самый настоящий рёв, я понял, что что-то произошло. Нет, я даже не хотел думать о страшном. Я быстро выбежал из тёмной подсобки, запинаясь на ходу о груды металла на полу. Шипя от боли я не знал, что и предполагать - разум выкидывал разнообразные страшные картинки. Не мог я даже предположить, что это действительно случилось. А когда я увидел место происшествия, внутри меня всё просто оборвалось. Я не мог от ужаса трезво соображать - страх сковал меня, заставив моему разуму просто взорваться. Твой крик, плач сына - все эти звуки слились в моей голове в жуткую какофонию. Я плохо помнил, как я пытался тогда успокоить Кевина. Однозначно, что после столь кровавой картины, что из себя представляло это происшествие, ничто не могло исправить моего сыночка. На плач Кевина прибежал Майкл, старший сын. Именно его я тогда послал звонить за помощью. Я ничего ему не объяснял, ничего не мог выговорить от того ужаса, что переполнял меня в те минуты. Я просто кричал, истошно орал свои собственные приказы, боясь, что меня не услышат сразу, и все мои труды по исправлению ситуации будут проделаны впустую. У меня ободрало горло, руки тряслись, и меня всего всё больше и больше пробивало некое подобие гнева. Меня раздражали в тот миг какие-либо вопросы в мой адрес. Меня раздражала в тот миг медлительность старшего сына, ужас в его глазах, непонимание всей той ситуации от страха; я просто не мог усмирить свой пылкий поток слов, буквально хрипя себе под нос эти ругательства. Хотя, я и так понимал, что спасти Элизабет уже не удастся... Но слабо верил, что чудо сможет произойти. Эта проклятая Бейби просто выпустила эту недоработанную мной острую полосу железа после моей паршивой комбинации! Достаточно острую, чтобы сильно ранить маленького ребёнка. Вот почему ты кричала, милая... Я долго потом сидел около операционного зала на банкетке, стараясь не зареветь в голос, когда оказался в больнице. Стоит ли говорить, что я волновался?! Стоит ли упоминать, что я гневался на самого себя?! Я плакал, совершенно не думая о посторонних пациентах. Мне не было дело до того, как выглядит со стороны взрослый человек, этакий солидный дядька, плачущий навзрыд, каким я себя представлял в те минуты. Я сидел, закрыв лицо руками, стараясь отречься от внешнего мира со всеми этими людьми, что сидели рядом со мной на банкетках. Что странно косились на меня, а иногда даже шептались между собой. Но, я не слушал все эти дурацкие сплетни - всё было, как в тумане. Я просто не хотел верить, что ЭТО произошло с моей дочкой. Я не хотел размышлять о том, какая жизнь будет без неё. Не хотел я даже и думать о том, что она умрёт! В моей груди несколько долгих секунд слабым огоньком теплилась надежда на лучший конец. Но, она была настолько маленькая, что не смогла просуществовать долго. Она попросту исчезла, и я уже не мог её возродить. На её смену пришло неизвестное мне до коле по-настоящему чувство - злоба. Как мне тогда хотелось вскочить и просто нагрубить всем! Как я хотел в тот миг обругать санитаров, что плелись к нашему дому так медленно. Как мне хотелось закричать на тех хирургов, что боролись за её жизнь. Я не мог терпеть всего этого! Я хотел выкрикивать её имя вновь и вновь, словно бы это повлияет на её жизнь. Но, я не смог. Я всё ещё был в ужасе, в шоке. Непонятная усталость была тогда во всём моём теле, и я даже не пытался ей сопротивляться. Я просто боялся. Я просто не знал, что делать. Я ждал... просто ждал…. А потом, я прекратил ждать через два дня. Через два долгих, мучительных дня. Почему такая точность? Потому что именно тогда я узнал, что Элизабет не выжила. Операция была проделана, как говорится, наудачу. Вероятность того, что она останется жива была крайне мала. Совсем так же, как и моя надежда, которая в тот день раскололась полностью. А потом и вовсе исчезла. Будто бы и не было. Я долго стоял над больничной койкой, на которой лежала моя дочка. Бледная доченька, у которой в этот миг не было ни кровинки на лице. Такая хорошая. Моя дочка. Моя маленькая, милая дочка, что не смогла выжить от потери крови. От той страшнейшей травмы, что нанесла ей несправная кукла из линейки "Фантаймов". Моя Элизабет, которой больше нет. И не будет никогда. Которая просто ушла, не оставив после себя ничего в этом жестоком мире. Она умерла. Моя дочь Элизабет умерла. Я долго силился не заплакать вновь. Но потом понял, что не могу. Слёзы катились сами собой, и я вновь и вновь гладил её тоненькую ручку, плача чуть ли не навзрыд. Я не знал, что делать дальше. Как быть, и что предпринять. Меня не заботило какие-либо обстоятельства вокруг. Я просто плакал от боли, хотел поверить всё больше в чудо, которого не было. Которого больше не может быть. Элизабет, прости меня...