это пожирает меня

знаешь, значит, нам больше нечего терять, наша задача – быть умнее съеденных телят (с)

сидя на коленях евстигнеева, ванечка с чувством вылизывал чужой горячий рот, получая в ответ укусы в мягкие влажные от общей слюны губы. охра всегда был болючим, порой слишком грубым, только ванечку от этого вело ещё сильнее; он и сам понимал, что нуждается в наказании евстигнеев довольно редко находился в своём агрессивном состоянии, предпочитая не огрызаться, а лишь в усмешке приподнимать уголок тёмного рта. так что сейчас светло хотел получить всё, что вытерпит - всё, что его ласковое чудовище может предложить в секунду охра оторвался от ванечки и, свернув ему голову в сторону больнее, чем ванечка смог бы вытерпеть беззвучно, зашёлся грузным тяжёлым кашлем - ебучие швы в ротовой полости чесались и ныли. ваня сплюнул кровь и по привычке хотел произнести какое-то слово ("пиздец" - прочитал ванечка по губам), но не сумел вдруг светло сделался совсем маленьким и трепетным от этих беззвучных сиплых выдохов, в нём поднялась та самая тревога, которую он хотел бы похоронить — вань, что за дела? — немного зло, но с бесконечным тягучим волнением спросил светло, хватая охру за обе скулы под угрожающее рычание. евстигнеев закатил глаза, всем видом показывая, что ему вообще похуй на то, что творится у него в глотке ванечка виновато и мягко приоткрыл чужой рот и подставил горло под свет. чернота там больше не пугала его, лишь напоминала о том, что надо быть осторожнее — охра порой как дикое животное, и если он захочет ему сердце выгрызть, ванечка не успеет ничего сделать (только порадуется) — вот, вот так, вань, посмотри на меня светло рассматривал на свет рваный шрам, где когда-то крепился к ротовой полости корень чужого языка — сейчас рот выглядел темнее и кровожаднее от налившейся слюны ванечка неожиданно всхлипнул, когда крепкие пальцы неаккуратно сжали его бока — впрочем, он вполне мог ответить. внезапно на поросшие щетиной скулы посыпались шлепки ударов — ванечка и не думал бить в полную силу и травмировать свою душу, он лишь дразнил, раззадоривал. охра зубами поймал кисть приближающейся руки и ясно дал понять - он не в настроении получать по ебалу - хороший мальчик, такой тихий от духоты всё вокруг кружилось. всё же ванечка был непомерно агрессивной сукой, даже (тем более) по отношению к своему мужчине - и что ты сделаешь, животное? порой чисто звериные повадки охры давали о себе знать — он глухо зарычал, оставляя своими пальцами гематомы на чужих бёдрах. его и без того хмурое выражение лица приняло совсем дикий вид — того и гляди, сожрёт маленького мальчика и не подавится эта игра светло очень даже нравилась, вот он такой нежный и славный, а охра — злой и сильный. такое происходило редко, потому что евстигнеев очень неохотно позволял ванечке проводить такие забавы, а в этот раз, было видно, раззадорился сам, раз позволил себе всё это. ебанутое чудовище с чётким моральным кодексом ванечка понимал, что теперь он наконец кормит правильного волка — вань, нет, только не шею, — охре, впрочем, было плевать на лепетание слабого под собой. он остро вгрызался в чужое подрагивающее плечо и забирался выше — к мягкому подбородку, оставляя жирные отметины. — ты совсем первобытный, блять, попросил же охра ещё раз рыкнул в предупреждении, так, что ванечка мигом опустил глаза и доверчиво подставил шею, признавая поражение. зверь продолжил покусывания, потому что сука провинилась и должна понести наказание за всё содеянное — осторожнее! — завизжал ванечка звонко, когда горячие пальцы толкнулись внутрь. в следующий момент он же, так громко просящий быть мягче, сдался и перестал играть в обиженного и недолюбленного — из глотки выбивались тихие-тихие стоны, они становились всё громче. охра снисходительно улыбнулся и перевернул свою добычу на живот он прикусил чужой загривок посильнее, так, чтобы прочувствовать вибрацию, которая раздалась в глотке ванечка ревел от боли, потому что охра не задумываясь ускорил и без того резкий темп, продолжая сдавленно дышать и рычать на выдохе, укладывая детку полубоком в некоторые моменты ванечка откидывал голову назад, упираясь макушкой в простыни, и сквозь влагу в глазах и пот рассматривал ваню такого — совершенно дикого, злого, охуенного он понимал, что хуйня, которая роилась в нём, медленно выедала остатки человечности и не давилась. так было тогда, когда охра онемел, так было и сейчас поэтому ванечка стонал и думал о том, что многое отдал бы за возможность когда-то услышать от вани хоть словечко даже если это он был тем, кто лишил своё чудовище языка