Часть 1
У Павла Евграфыча с утра болела голова: вчера покутили изрядно. Но рассол и здоровье — грех жаловаться — не дали долго мучиться похмельем. Потом обошёл дом, к которому за полгода так и не привык. Дом большой, много комнат, половина из которых закрыта за ненадобностью — много ли ему одному надо? Зачем покупал? А чтоб все завидовали! Смотрите, какой Пал Евграфыч богатый! Какой дом отхватил в Затонске! Одна зала с витражными окнами чего стоит! Обычно это срабатывало: настроение сразу подскакивало вверх, хотелось гулять, кутить, угощать всех… Но не сегодня. Сегодня он без всякого удовольствия обошёл запертые комнаты, с задвинутыми шторами, мебелью в чехлах и пыльными коврами. А собственная спальня с разбросанными где ни попадя вещами вызвала отвращение. Может, пора остепениться? Время идёт, возраст, батенька, уже не молодеческий! Вон даже Пётр Миронов, уж на что пить и гулять горазд, да и тот сбежал из Затонска то ли в столицу, то ли за границу. Один ты, Пашка, как был, так и остался… картузом среди цилиндров. Одеваться и носить научился, а чувствовать нет. А Пётр Миронов и носил, и чувствовал. А как о женщинах говорил, как ухаживал! «Фея», «богиня», «мон шер»! Какие слова! Какие манеры! Даже с девкой из Заведения… Тебе, Пашка, до такого расти и расти! Вдовушек много, хоть каждый день меняй, а вот ни одна из них не зацепила настолько, чтобы предложить ей руку и сердце. Так ты, Пашка, и остался сорванцом, несмотря на все свои деньги. Пенёк ты замоскворецкий, купец Игнатов! Самобичевание было следствием похмелья. Клин клином вышибают — и Игнатов отправился в город. Приняв чекушку в трактире, он пошёл прогуляться по «бульвару». Погода была промозглая, пасмурная. Несмотря на рождественский Сочельник, а может, именно потому, народу на «бульваре» было немного, молодых вдов и подавно. Павел Евграфович, взяв извозчика — а была бы семья, свой бы выезд завёл! — отправился в храм. Там народ, всё кого-нибудь да встретит. Встретил. Компаньона Куницына. Обедня кончилась, народ потянулся, кто домой, кто на кладбище помянуть близких, и отец Фёдор с ними. Александр Петрович уговорил своих посетить усопших родственников завтра, отправил их домой, а сам остался с компаньоном недалеко от кладбищенских ворот. Разговор шёл ни о чём, и Игнатов уже подумывал, как бы отвязаться от Куницына и махнуть… да хотя бы в Заведение, как ЭТО случилось. ОНА едва не налетела на них, и он игриво окликнул её: «Барышня!». ОНА взглянула на него печальными глазами и едва улыбнулась чуть насмешливо. «Какая я вам барышня!» — прочитал он во взгляде и — онемел. ОНА извинилась, освободила руку — когда Куницын успел подхватить её за локоток? — и заторопилась дальше, на углу взяла пролётку и… уехала. А он стоял, оглушённый, онемевший, глядя вслед ЕЙ, и не слыша, что говорил ему Александр Петрович… Зине было тоскливо, несмотря на предрождественскую суету, праздничные подарки… С утра зашла в храм, поставила свечи и прошла на кладбище, где в отдалённом углу негласно (присутствовали только могильщики, полицейский Евграшин да она сама) был похоронен её брат — унтер Серебряков, убивший полицейского, монаха и купца Карамышева, похитивший издателя Ребушинского и дочь адвоката Миронова, а потом погибший при взрыве в склепе. Зина почистила снег на могиле, зажгла свечу и постояла молча, мысленно разговаривая с братом. «Ну вот, Серёжа, и Рождество. Я завтра ёлку наряжу, пирогов напеку, стол накрою, как прежде, помнишь?.. Ты спрашиваешь, как дела идут? Хорошо идут. Покупателей пе-ред праздником больше стало. А после твоей смерти так народ просто зачастил… Денег? Хватает. Да мне одной много ль надо?.. Замуж? Нет, не собираюсь. Да и кто меня возьмёт здесь, в Затонске?.. Переехать? Куда, Серёжа? Всё здесь бросить и начинать на новом месте — не справлюсь… Да и ваши могилки бросить не могу. Мишенькина — у храма, ухаживать за ней я нанять кого могу, а твоя вот здесь. За ней кто присмотрит? Так что не гони. Потихоньку свой век доживать буду… Я вот в монастырский приют намедни вещи Мишенькины передала. Ты не обидишься? Семь лет уж прошло… А вещи хорошие, крепкие, мало ношенные, всё польза мальчикам-сиротам будет…» Зина потом и могилу племянника Миши навестила, и её прибрала, и свечу зажгла. Продрогла, и быстро пошла по дорожке к воротам. Навстречу ей неспешно двигался отец Фёдор с двумя прихожанами, о чём-то с ними беседуя. Отец Фёдор был с Зиной строг, взгляд его осуждающий, казалось, прожигал её насквозь, и она старалась избегать с ним встреч даже на улице. Разве она виновата, что Сергей убил диакона Иллариона? Однако вот отец Фёдор, видимо, считал, что виновата… Зина постаралась не попасться батюшке на глаза: наклонила голову, ускорила шаги, глядя себе под ноги. Она так торопилась покинуть кладбище, что совершенно не смотрела по сторонам. И, выйдя с кладбища, чуть не налетела на двух мужчин, стоящих у ворот. — Осторожно, барышня! — игриво воскликнул тот, что повыше. — Скользко же! Второй, пониже, подхватил Зину под руку, чтобы не дать ей упасть, и заглянул в лицо: — Зинаида Макаровна? Вы? Давно вас не видал. Могилки родных навещали? Зина взглянула на него. Это был Куницын, Александр Петрович. Прежний его партнёр, Караваев, был убит ещё летом прямо вовремя праздника, устроенного в его доме по случаю дня рождения. А новый, Игнатов, частенько захаживал в лавку — любил выпить. Это он сейчас назвал её «барышней». Зина посмотрела на Игнатова и усмехнулась про себя. Барышня! Да какая она барышня?! Ей уже за 30… — Простите, господа. Задумалась. Спасибо, Александр Петрович, что поддержали. И Зина аккуратно освободила свою руку. Куницын её и не удерживал. Улыбнулся открыто и отступил в сторону, давая ей пройти. Игнатов с места не сдвинулся. Надо же — «барышня»! И тон такой игривый!.. Ох, уж этот купец Игнатов! Всегда шутит, всегда весёлый. Ни разу не видела его сердитым, мрачным или расстроенным… Зина торопливо дошла до угла и села на извозчика. Ну, теперь домой, а потом… Справа за кладбищенской оградой мелькали надгробия, кресты… А у Серёжи ничего нет и не будет… «Разговор» с братом разбередил душу. Муж Зины, Павел Константинович Харламов, умер пять лет назад, во сне. Бог не дал им детей, о чём они сильно горевали. Потому с радостью и приняли Мишеньку, отдав племяннику всю нерастраченную любовь и нежность. Смерть мальчика стала для всех трагедией. Но более всего себя казнила Зина. Она обещала брату — и не уследила! Сергей не обвинял и не корил сестру, но как-то замкнулся в себе. Даже писем не писал. А потом вдруг летом приехал насовсем. Сказал, поближе к сыну. И правда, часто бывал на кладбище, поправил оградку на могилке сына. В храме свечи ставил, молился перед иконой Богоматери. Устроился в полицию, чтобы не сидеть на шее у сестры. Ничто не предвещало беды… И вот теперь она одна… Павел Евграфович стоял, оглушённый, онемевший, и не слышал, что говорил ему Александр Петрович. Вот ОНА села в коляску и уехала. Игнатов опомнился и посмотрел на Куницына. –… трактир или ресторацию? А? — закончил тот. — Кто это? — обретя голос, спросил Игнатов, хватая компаньона за руку. — Где? — завертел головой Куницын. — Та барыш… дама, что чуть не налетела на нас? — И купец требовательно посмотрел в глаза Александру Петровичу и так сжал его плечо, что тот поморщился. — Пустите, Пал Евграфыч, больно! Купец, опомнившись, разжал руку, но глаз не отвёл. — Зинаида. Вдова Павла Харламова, что водкой торговал. Теперь она продаёт. Да вы и сами знаете. Чай, не раз туда заходили. За «Белоголовкой». — Игнатов кивнул. — Так это она — сестра того полицейского унтера, что с иконой. Неужто не помните? Весь Затонск судачил. Он троих саморучно убил, двоих похитил — издателя нашего да Анну Викторовну. Помните? Клад Кудеяров искал. Клад нашёл, а сам взорвался в склепе, на кладбище нашем. Ещё Пётр Иваныч Миронов руку себе сломал, спасая племянницу. Вы его в больнице навещали… Вспомнили? — Да-да-да, помню, — нетерпеливо прервал поток слов Игнатов. — А ОНА-то что? — А что она?.. Кто? Анна Викторовна? — Да нет, ОНА! Сестра, стало быть, того унтера? — Павел Евграфович заметил про-лётку и свистнул извозчику. Тот остановился, поджидая седоков. — Ничего. Её там и не было вовсе… — Как, говоришь, ЕЁ зовут? — уже на ходу спрашивал Игнатов. Куницын еле поспевал за ним. — Зинаида… Марковна. По мужу Харламова. Лавка у неё… — Не надо про лавку, — отмахнулся Игнатов, вскакивая в пролётку. — Говоришь, вдова она? Садись скорее. — Вдова, — подтвердил Куницын, забираясь вслед за компаньоном. — Лет пять уже как вдова. — Это хорошо, Александр Петрович! Просто замечательно! Трогай!Часть 2
Рождественский день не задался с самого утра. Сначала Зина не могла найти свою расчёску. Обыскала все столы и комоды — нет её. Пришлось доставать новую, которая, как казалось, только волосы драла. Потом увидела, что фотография её с мужем упала со стены: верёвочка перетёрлась. Как такое могло случиться? Украшение ёлки немного отвлекло, но потом снова навалилась такая тоска!.. Зина маялась — по-другому её состояние нельзя было назвать, — ходила из комнаты в комнату, переставляла вещи, поправляла салфетки… Даже Марфа это заметила. — Зинуша, что с тобой сегодня? Ходишь по дому как неприкаянная. Может, взварчику тебе дать? — Дай, Марфа, взварчику, — согласилась Зина, останавливаясь у стола, накрытого белой скатертью — к празднику. Марфа споро принесла глиняную кружку взвара и, сложив руки под грудью, смотрела, как Зинуша медленно, небольшими глотками пьёт, с тоской глядя в окно на заснеженный двор. У неё сердце разрывалось, глядя на Зиночку. За что Бог её такими испытаниями наградил? И красавица, и умница, и о муже пеклась, и на племянника надышаться не могла, и о брате заботилась… Ан, нет. Все ушли, всех она проводила в последний путь… Ни подруг задушевных, ни друзей верных… Сама молодая ещё, а заперлась в четырёх стенах, как затворница монастырская. Всё о других, всё о доме… Пора уж о себе подумать… — Пошла бы прогулялась… Рождество никак… — неуверенно предложила Марфа Зине. — Хорошо, — кивнула та, — схожу, пройдусь, прогуляюсь… Рождество ведь… Игнатов открыл глаза. Что за странный сон? Во сне у неё были синие, как небо зимой, глаза… и ямочки на щеках, когда она улыбнулась… У него во сне аж дух перехватило. Он наклонился её поцеловать — и проснулся. Павел Евграфович резко сел и застонал, схватившись на голову. Они вчера с Куницыным всё-таки перебрали. Надо было после первого графинчика же уходить… Игнатов повёл глазами — и в висках заломило. Но кувшин с рассолом он успел заметить на прикроватном столике. С закрытыми глазами он протянул руку, нащупал кувшин и жадно стал пить. Немного полегчало. Он перевёл дух и уже более осмысленно осмотрелся кругом. Вещи были в беспорядке разбросаны по всей комнате так, словно он начал раздевать у двери, причём с брюк, потому что сюртук с вывернутыми рукавами висел, если можно так сказать, на спинке кровати. Содержимое карманов рассыпалось по полу. Рубашка и жилетка валялись на прикроватном коврике в таком виде, точно он на них долго и сосредоточенно топтался… Ну, и как это называется? Всё, пить кончаю… Насовсем… Вот праздники пройдут… Взгляд остановился на плотном листе бумаги, свёрнутом вчетверо. Павел осторожно наклонился — голова не болит, не кружится, значит, жить можно! — и поднял его. Это было приглашение на рождественский обед. Откуда оно? Ах, да… Анфиса Касьяновна, вдова купца Карамышева, вручила на выходе из ресторации приглашения ему и Куницыну… На когда?! Не дай Бог, сегодня! Сегодня ему никого не хотелось видеть… На завтра… Слава Богу! В животе заурчало, и Игнатов отправился в столовую на завтрак. Начал, естествен-но, с графинчика. Настасья осуждающе покачала головой и поставила перед ним куропаток в сметане. — М-м-м, — протянул Павел Евграфович. — На завтрак можно было бы что и посытнее. Гуся там или поросёнка… — Гусь с яблоками будет на обед, коли придёте, — строго сказала Настасья. — Коли придёте с гостем, так и язык с хреном подам, и поросёнка с кашей… Придёте хоть? — Игнатов пожал плечами. — Вот, вот… А я готовь, потом подогревай по три раза… Прости, Господи, — Настасья перекрестилась. — Праздник ведь, а я… Как спалось, Пал Еграфыч? Что во сне виделось? Павел подавился и вновь вынужден был прибегнуть к помощи графинчика. Настасья не возражала, хотя взвар пить было бы куда лучше. И графинчик на всякий случай отодвинула, загородив его кувшином с взваром. — Ты почему про сны спросила, Настасья? — откашлявшись, спросил Игнатов. — Так Рождество же, — удивилась Настасья. — В ночь как раз вещие сны снятся. Так был сон аль нет? — А ты сны умеешь толковàть? — А что здесь мудрёного? — всплеснула руками Настасья. — Все сны в книге Мартына Задеки описаны. — И, понизив голос, добавила: — И эта книга у меня есть! Сейчас принесу. Настасья убежала к себе в комнату, а Игнатов налил себе ещё рюмку и, держа её в руке, задумался, вспоминая, чтó виделось. — Вот, — появилась, запыхавшись, Настасья и положила книгу на стол, как великую драгоценность. — Говори, что видел и как, я тебе всё растолкую… — Она раскрыла книгу и вопросительно посмотрела на Игнатова. — Я скачу на белом коне за Ней, — медленно начал Игнатов, глядя на рюмку и слегка покручивая её. — Нагоняю, соскакиваю и беру Её за руку… Мы вместе входим в цветущий сад… по-моему, яблоневый. Идём. Нам так хорошо вдвоём, радостно… Под деревьями почему-то лежат большие сугробы… Потом мы останавливаемся. Она поворачивается ко мне лицом… — Он перевел взгляд на окно и сказал мечтательно: — У неё ямочки на щеках и красивые глаза, синие-синие… Она снимает варежки, и я надеваю ей кольцо на пальчик, серебряное… Она улыбается, и у меня сердце замирает от этого… Я наклоняюсь, чтобы поцеловать её… и просыпаюсь! — резко закончил он и залпом выпил водку. Вытерев губы салфеткой, он искоса глянул на Настасью, не смеётся ли. Но Настасья вся ушла в себя. Лицо её было серьёзно и… вдохновенно. Она вслед за Игнатовым повторяла: — Белый конь и цветущий сад… сугробы… красивые глаза и ямочки на щеках… кольцо и поцелуй… — потом замолчала и вдруг заговорила каким-то особенным голосом, чуть глуховатым и монотонным: — Твоё заветное желание — большую любовь встретить… И ты встретишь ту, с кем будешь жить в радости и счастье… Скоро тебя свадьба ждёт… И семья у тебя будет счастливая, ждёт тебя благоденствие и куча детишек… Нынче самое подходящее время… — моргнула, и лицо её стало обычным, привычно строгим, — Вот, — буднично сказала она и захлопнула книгу. — Это… что? Это ты… как? На самом деле?.. — не поверил Павел. — А то ж! Задека не врёт. И сегодня Рождество, а сны в Рождественскую ночь всегда сбываются. — Она внимательно посмотрела на изумлённо-радостное лицо Игнатова и, улыбнувшись, спросила: — Али уже сбылся?.. — Сбылся, Настасья! — воскликнул Игнатов. — Ещё как сбылся!Часть 3
Зина шла по улице, сама не зная, куда и зачем. Дома было тоскливо и зябко, несмотря на свет и тепло. И мысли были такие же тоскливые и безрадостные… Она не заметила, как пошёл снег. Крупные снежинки падали на пальто, повисали на ресницах и бровях, и ей приходилось стряхивать их варежкой. Очередной раз махнув варежкой перед глазами, Зина опомнилась и оглянулась. Она стояла перед окном-витриной кондитерской лавки. Внутри горели свечи, висела мишура, гирлянда красиво обрамляла раму, на подносах лежали сладости, на ниточках висели пряничные ангелы в обёртках и без… В детстве им с Серёжей всегда покупали таких: ей золотистого, ему серебристого. Они забирались с ногами на диван в гостиной и ели, откусывая по маленькому кусочку, а потом запивали взваром из глиняной кружки, принесённой Марфой… А позже Павел Константинович покупал им с Мишенькой, и всё повторялось: диван, глиняная кружка с взваром… В этом году она собиралась на Рождество купить пряничных ангелов им с Серёжей. Ему серебристого, себе золотистого… Да не случилось… А Серёжина кружка разбилась в тот день, когда он… когда его не стало. Она тогда не поняла, что это знак. Подумала, что посуда бьётся к счастью… Окно расплылось, и Зина поняла, что плачет. Она смахнула слёзы с ресниц и решительно вошла в лавку. В дверях она столкнулась с Мироновыми, матерью с дочерью. Зина отпрянула назад, пропуская женщин, и опустила глаза. Она пожалела, что зашла, но деваться было некуда. Мария Тимофеевна сначала кивнула, но потом, разглядев, кто их пропускает в дверь, оглянулась на дочь и поспешила выйти. Анна Викторовна остановилась. Зина посмотрела на девушку, и глаза их встретились… И они поняли друг друга без слов… Во взгляде Мироновой не было ни осуждения, ни презрения, ни негодования… Там была пустота и горечь одиночества… Удивительно, но Зине стало как даже легче. — С праздником, Анна Викторовна! — неожиданно произнесла она и ужаснулась: «Что я говорю?!» — С Рождеством! — качнула головой Миронова. — Пусть у вас всё будет… — Она запнулась, подбирая слово, нахмурилась, ничего не придумав, и смутилась. — Простите… Зина отступила ещё назад и придержала дверь, пока Анна Викторовна поспешно выходила из лавки. Оказавшись внутри, Зина перевела дух. Нелегко ей далась эта встреча. Не хватало ещё встретить Ребушинского или Карамышеву! Надо быстро сделать то, зачем пришла, — и домой. «А зачем я сюда пришла?», — вдруг задалась вопросом Зина. Она стояла перед прилавком, видела любезную улыбку хозяйки лавки и никак не могла вспомнить, что хотела. — Вам сладости или Рождественских ангелов? — подсказала хозяйка, поняв, что покупательница, видимо, просто растерялась. — Да-да, ангелов, — облегчённо вздохнув, сказала Зина. — Двух серебристых и золотистого. И заворачивать не надо, я так возьму. Выйдя из лавки, Зина замерла, задумавшись. И куда теперь? Домой? Там Марфа праздничный стол накрывает. Как будто кто к ним придёт. Никто не придёт и блюд не отведает. В гости пойти? К кому? После смерти Сергея как-то незаметно все оставили её. В лавку исправно приходят, водку покупают, здороваются… А чтобы поговорить или пригласить куда — этого нет. Вон давеча вдова Карамышева Надежде Епифановой приглашение на Рождественский обед вручила, а Зину словно и не заметила… Не очень-то и хотелось, а всё же… Зина ни при чём, а её избегают, словно прокажённую… Зина вздохнула и оглянулась по сторонам. Ни одной коляски с извозчиком. Придётся пешком… И пряничные ангелы в руках… Куда их? Кому?.. Она сделала пару шагов по улице и увидела двух детишек, стоявших у окна-витрины кондитерской лавки. Как заворожённые, они смотрели на пряничных ангелов. Зина глянула на тех, что купила… и решительно подошла к детям. Те оторвались от окна и испуганно уставились на Зину. Девочка схватила мальчика за руку и прижалась к нему, а мальчик растерянно оглянулся. — Что испугались, милые? — Зина присела на корточки, чтобы сравняться с детьми ростом. — Как вас звать? — Меня Параня зовут, — сообщила девочка, быстро смекнувшая, что тётя им зла не сделает. — А это Сергунька, брат мой, — и потянула мальчика за рукав: мол, что стоишь и молчишь. Сергунька досадливо дёрнул плечом, мол, отстань. — Сергей, значит, — повторила Зина. И ей вдруг отчётливо вспомнилось, как Серёжа в детстве также досадливо дёргал плечом, когда она тянула его за рукав… — А вы здесь одни? — С папаней, — важно ответил Сергунька. — Он нас на ярмонку привёз… Из Бережков… Так наша деревня называется… — И бублики нам купил. Вкусные! — встряла Параня, но брат строго взглянул на неё, и она виновато потупилась. — Бублики у нас вкусные, — согласилась Зина. — И не только бублики! — И протянула детям пряничных ангелов. Девочке золотистого, брату серебристого. — А это вам. С Рож-детством! Дети растерянно переглянулись и протянули руки к пряникам. Параня, схватив своего ангела, прижала его к груди и восхищённо уставилась на тётю. Сергунька, взяв пряник, недоверчиво повертел его в руках и с сомнением посмотрел на Зину. — Вот вы где, огольцы! — раздался мужской голос, и в полосу света от окна вступил мужик с окладистой бородой. — Я смотрю, подарки у вас. А спасибо сказали? А? Забыли, поди, на радостях? — И повернувшись к Зине, склонил голову и произнёс: — Благодарствуйте, барыня. С праздником вас Рождества Господня, — и строго взглянул на детей. Дети заученно поклонились и повторили за отцом: — Благодарствуйте, барыня! С праздником вас. — Благодарствуйте и вы на добром слове, — также степенно ответила Зина, выпрямляясь, и улыбнулась. — С Рождеством вас. Мужик с детьми уже ушёл, а Зина так и стояла, глядя им вслед, и улыбалась… Ей вдруг стало так легко! Словно ангелы унесли с собой ту тяжесть, что навалилась на неё после смерти Сергея. «Пусть у вас всё будет…» — припомнились ей слова Анны Мироновой. «…будет хорошо!» — договорила Зина. Игнатов, глядевший на всю эту сцену с противоположной стороны улицы, перевёл дух. Он и не заметил, что почти не дышал…Часть 4
Павел не случайно оказался на этом самом месте. Выходя из дома, он спросил Настасью, какой подарок на Рождество считается самым лучшим. — Ангел, — не задумываясь, ответила Настасья. — Он весь год хозяев бережёт, счастье приносит… Тебе разве не дарили на Рождество пряничного ангела? Такого — сахарного, с блёстками? Игнатов почесал лоб. — Да я уж и не помню. Дарили, наверно… Значит, ангел, пряничный, в сахаре, с блёстками. — И быстро вышел, пока Настасья не спросила, куда и зачем он идёт и придёт ли к обеду… Сейчас он смотрел на квадрат света и видел ЕЁ, сидящую перед детьми, улыбающуюся… «Когда ОНА улыбается, на ЕЁ щеках появляются ямочки и глаза у НЕЁ становятся синими…», — неожиданно для себя подумал он и моргнул. Видение исчезло, как и сама Зина. А он и не заметил! Игнатов завертел головой — ЕЁ нигде не было. Как же он проглядел?! И что теперь делать? Купить пряничного ангела или догнать Зинаиду… А имя у НЕЁ какое звонкое! Словно весенняя капель за окном!.. Зи-на-и-да… Сегодня праздник, а лучший подарок на Рождество — ангел. И Игнатов, перейдя через улицу, зашёл в кондитерскую лавку… Он оказался единственным покупателем, и хозяйка тут же рассыпалась перед ним в любезностях. Павел Евграфович не остался в долгу, и на прилавке тут же появились пря-ничные ангелы разных размеров. — Вам для детей или для дамы? — спросила хозяйка, видя, что покупатель задумался. — Для дамы… — ответил Игнатов и выразительно вздохнул. — Незамужней или… вдóвой? — особо выделила последнее слово хозяйка, и в глазах её блеснул лукавый огонёк. — Вдóвой, — не стал отпираться Павел, и улыбнулся. Ещё Пётр Миронов говаривал, что своей улыбкой Игнатов может крепости брать — такая она у него обаятельная. И он не солгал. Хозяйка порозовела, расплылась улыбкой, отодвинула выложенные пряники и до-стала из-под прилавка невысокую прямоугольную коробочку. — Вот, — сказала она с придыханием и сняла крышку. — Архангельские. Всего две штуки. Видите, правый ангел держит в руках сердечко? Оно — символ любви. А у левого в руках птичка. Она — символ брачного союза. Даря их женщине, вы говорите ей о своих чувствах и своих намерениях. Берёте? — Беру, — не задумываясь, сказал Игнатов. — И коль уж вы так любезны, не скажете ли вы… Если я приду к даме с таким подарком, не отразится ли это на её репутации? — Нет, нет, — поспешила заверить хозяйка, закрывая коробку и перевязывая её. — Мужчинам в первые дни Рождества обязательно нужно нанести визиты тем, кто ему… близок или дорог. Но визит недолгий, не более четверти часа. От вас — поздравление и подарок, от хозяев — угощение и, возможно, тоже подарок. Прошу, — и она протянула Павлу изящно перевязанную ленточкой коробку. — Заходите ещё. — Непременно. Зина подошла к дому, где было светло, тепло и уютно. Почему ей казалось утром всё таким тоскливым, неприютным? Права Марфа: нечего себя хоронить. Пора уж и… Чтó «пора», Зина не додумала. Не захотела… От сглаза! И даже хмыкнула: какой сглаз! От чего? Она с улыбкой посмотрела на пряничного ангела. А его мы подарим… гостю! Любому. Кто-нибудь да заглянет в рождественские дни! Хотя бы Василий, приказчик. Так с улыбкой и вошла в дом и поставила ангела на подзеркальник. Марфа глазам своим не поверила: Зинуша улыбается! Хорошо как! Марфа уж и на стол накрыла, и свечи зажгла — и почившим тоже, монетку — на богатство — в пирог положила и на плиту, где готовила. Время обеда подошло — как раз и Зиночка явилась. Всё будет хорошо! Всё будет! — Эк тебя снегом засыпало, — сказала Марфа ворчливо, помогая Зине снять пальто и отряхивая его перед дверью. — Снег на Рождество — к хорошему году, удачному. — Хорошему, удачному, — повторила Зина, поправляя волосы перед зеркалом. Сразу вспомнилось утро… — Ночью фотография упала, где мы с мужем… И я сегодня свою любимую расчёску потеряла… — Почему-то горечи на сердце не было. Была лишь печаль. Как там у Пушкина? «Печаль моя светла…». Зина вздохнула и добавила: — Мне её подарил Павел… Марфа повернулась от вешалки, всплёскивая руками, и заторопилась, пока Зина не прервала: — Приметы это, Зина! Приметы! Если в Рождество падает что — жди счастливую весть! Расчёска пропала — к суженому! А звать его… — ты ведь сказала Павел? — Павел! Точно! Слава тебе, Господи! — и перекрестилась. Зина укоризненно посмотрела на Марфу. — Какие вести, какие суженые, какие Павлы? О чём ты говоришь?.. — и вошла в гостиную. Стол был накрыт по-праздничному. Горели свечи в «кандеблярах», как говорила Марфа. Три прибора — два взрослых, один детский — по правую сторону. Два прибора — для неё и гостя? — по левую. Ай, да Марфа! Всегда на лучшее надеется… А у Зины уж и надежды не осталось почти… Снова пришёл на память Пушкин. Как у него дальше? Она вдруг услышала голос мужа, читавшего ей эти строки. Особенно часто в последний год жизни: …Мне грустно и легко; печаль моя светла; Печаль моя полна тобою, Тобой, одной тобой… Унынья моего Ничто не мучит, не тревожит, И сердце вновь горит и любит — оттого, Что не любить оно не может… Прав был Пушкин и муж: сердце не любить не может. И Игнатов прав: «осторожно, барышня, скользко!» Оба правы: и Павел Константинович и Павел Евграфович… Павел?! — Приметы на Рождество не врут! — прервала мысли Зины Марфа. — Верное дело! Вот сама подумай… И тут в дверь постучали…Часть 5
Игнатов вышел из лавки. На улице стемнело, зажглись фонари. А снег всё сыпал и сыпал. Павел вдруг понял, что не знает, что скажет ЕЙ. Ему вдруг вспомнился один, вроде шутейный, разговор с Петром Мироновым в трактире за штофом водки. Павел тогда спросил, в чём секрет успеха Петра Ивановича у женщин. Пётр взглянул на него совершенно трезвыми глазами и сказал просто, без всякой наставительности: — Каждая женщина, Павел, каждая — прекрасна по-своему. У одной — красивые глаза, у другой — обаятельная улыбка, у третьей — чудесные волосы, у четвёртой — походка царицы… Словом, у каждой есть что-то своё — неповторимое. И только у неё, у единственной! И ты должен увидеть это. А увидев, восхититься и своё восхищение обязательно ей показать. Каждая женщина мечтает быть единственной и неповторимой в глазах мужчины. Каждая! Так дай ей это, Павел! Любуйся и восхищайся! Взглядом, жестом, словом — да чем угодно. Хоть одной улыбкой! — Поднял бокал и повторил: — Любование и восхищение. Вот так. Павел тогда посмеялся, а сейчас… Время, должно быть, к обеду, а он здесь топчется, всё никак не придумает, что сказать… Обед! Приглашение, вручённое вдовой Карамышева! Игнатов хлопнул себя по груди, потом сунул руку внутрь и нащупал в кармане сюртука плотный листок… …Дом Харламова стоял торцом, и вход в лавку был с улицы. Справа чищеная дорожка вела к жилой части. По ней Павел и пошёл. В окнах горел свет, и он смело поднялся по ступеням и… замер с поднятой тростью. «Да ты, Пашка, никак боишься?! Трёх фартовых с ножом не испугался, а тут — боишься?!» Игнатов покрутил головой, поудобнее перехватил трость — ладно, Бог не выдаст… — и постучал в дверь… В парадную дверь постучали, громко, уверенно. — Кто это? — удивилась Зина. — Гость! — воскликнула Марфа и бросилась в прихожую. — Спроси кто! — крикнула ей вслед Зина, но Марфа уже распахнула дверь. — С Рождеством! — донёсся голос, от которого сердце провалилось куда-то вниз и горло перехватило. — Как вас звать-величать?.. Марфа, передайте Зинаиде Макаровне, что Павел Евграфович Игнатов просит принять. Вот моя визитка. Ошарашенная Марфа вошла в гостиную, держа в руках картонный прямоугольник. — Игнатов, Павел Еграфович, — произнесла она с запинкой. — Просют… принять… — Проси, — хрипло сказала Зина и прокашлялась. Игнатов вошёл, держа в левой руке коробку, перевязанную лентой, одним взглядом окинул комнату и хозяйку, стоящую у накрытого к праздничному обеду стола. — Зинаида Макаровна, сказал Павел, стараясь, чтобы голос не дрожал, и, кажется, это удалось. — Прошу прощенья, что посмел явиться без приглашения. Но у меня есть оправдание. Подержи, Марфа… пожалуйста. — Павел сунул оторопевшей Марфе коробку — руки, слава Богу, не дрожали — и вынул из внутреннего кармана сюртука сложенный вчетверо плотный лист. — Вот. Это приглашение на Рождественский обед. В голове у него шумело, как после выпитого штофа, сердце стучало как бешеное, и стук его должен быть слышен за версту, мышцы лица свело от улыбки, во рту пересохло, и язык шуршал, как бумажный. Но выговорить всё удалось без запинки. «Молодец, Пашка!» Зина машинально взяла листок, развернув, прочитала и подняла на Павла недоумённый взгляд. — Но это же ваше приглашение! При чём тут я? — Именно, — легко согласился Павел. — Но там внизу приписка: «Мужчина может явиться с дамой». Зина посмотрела на приписку и кивнула. — Вы ведь не откажетесь быть моей дамой, Зинаида Макаровна? — спросил он, и лицо его приняло такое просительное выражение, что не улыбнуться было не возможно. Зина не просто улыбнулась: она рассмеялась. «Осторожно, барышня, скользко!» — сказал он и сделал всё, чтобы барышня обязательно поскользнулась!..» — подумала она. — Ну, что с вами поделать! — подняла глаза на Павла и даже дыхание задержала. — Гостя угостить полагается! — неожиданно обрела голос Марфа. Она вернула коробку Игнатову, а сама, подхватив поднос, кинулась к столу. Зина и Павел смотрели друг на друга. Она думала о счастливой вести, суженом и… Павле! Надо же как совпало!.. А он любовался её ямочками на щеках, восхищался красивыми глазами и… думал о поцелуе. Словно прочитав чужие мысли, оба смутились и опустили глаза. — Вот, гость дорогой, откушай! — громко сказала Марфа. — От всей души тебе!.. На подносе стояла рюмка с водкой и лежал кусок пирога с яблоками. — В праздник грех отказываться от угощения, — громко произнёс Игнатов и, залпом выпив водку, откусил от пирога… Пирог как-то странно звякнул на зубах. Павел с изумлением вынул изо рта монетку. — К богатству, — убеждённо тряхнула головой Марфа. — К богатству? — переспросил Павел, языком трогая зубы — целы ли? — Точно! — ещё раз тряхнула головой Марфа. — И счастливым будет тот, кому на зуб попадёт! Вот! У неё это так получилось лихо и складно, что все рассмеялись. — А ещё все сны на Рождественские праздники — вещие. — Теперь Павел мог, не смущаясь, смотреть на Зину. — Откуда вы знаете, Павел Евграфович? — лукаво спросила она, глядя на него так же прямо и без смущения. — Мне моя Настасья сказала, а ей… этот… Мартын Задека. — Это какая Настасья? — встрепенулась Марфа. — Из Архиповых? — Да, — подтвердил Игнатов. — Ей верить можно. У них все женщины — толковательницы. Раз сказала — так и есть. — А я свой сон не помню, — с сожалением сказала Зина. — А я помню, — сказал Павел, глядя на неё… Зина вышла в прихожую проводить Павла и увидела на подзеркальнике купленное сегодня в лавке — Павел Евграфович, вы — гость, и подарок тоже вам. — Она протянула ему пряничного ангела. — С Рождеством! Игнатов вспомнил про коробку, что Марфа сунула ему в руки уже в дверях. — Вот, Зинаида Макаровна, — он поспешно протянул ей коробку. — Подарок… Вам… С Рождеством! Зина вернулась в дом и открыла крышку… Пряничные ангелы! У одного сердечко в руках, у другого — птичка. Зина знала, что они означают… Игнатов ехал в пролётке, бережно держа пряничного ангела… Тот держал в руках сердечко…