Climax

— Раньше моему сумасшедствию было оправдание. Раньше оно ощущалось по-отчаянному веселым, эдакой эстетикой грусти и обреченности. А теперь я просто ебанутый пьяница, ни больше, ни меньше. Когда я принимал наркотики, я был живым. Мне казалось, что я жив. А теперь я даже боюсь обратно скатиться в эту яму, потому что кажется, что время упущено, и как раньше все равно уже не будет. — Тебе всего двадцать с чем-то, — они сидят на диване, несколько бутылок вина стоят на кофейном столике перед ними. Итачи не уверен, почему он здесь. Канкуро сидит рядом и плачется о том, как ему не хватает веществ. Итачи кажется, что дело тут совсем не в наркотиках. Итачи знает, что дело не в них, но молчит об этом. — Мне «что-то» до тридцати. Как же это жалко… — Канкуро зарывается в волосы и его болезненно-красные щеки раздуваются. Учиха сидит напротив и не может оторвать взгляда. Это как крушение поезда, как автомобильная авария — ты понимаешь, что не должен смотреть, но не можешь перестать пялиться. Еще пару глотков вина, и Канкуро плачет навзрыд — пьяно, безстыдно, с голодным отчаянием. Итачи не понимает, что он забыл здесь, но даже не думает уйти. — Я же уже предлагал тебе помощь, — говорит он спокойно, по-деловому, словно проводит собеседование. — Помочь можно только тем, кто этого хочет, — говорит тот, размазывая кажущиеся вязкими слезы. — Ты не хочешь помощи? — Наверное. Я просто не верю, что мне можно помочь. И не хочу тратить силы на то, чтобы узнать это наверняка. Это больно… Больно, если ты сделал все, а результат такой же, как если бы не делал ничего. Итачи вздыхает. Он не хочет соглашаться с Канкуро, но он и сам боится такой боли. Просто его ситуация совершенно другая — и он не уверен, сколько в этом вины самого Канкуро, этого сумасшедшего паренька. — Может, все же стоит попытаться? Тебе же больше ничего не остается. Если тебе сейчас плохо, то что изменится? — Итачи пытается играть по правилам, но чувствует вселенскую усталость. — Станет хуже? — улыбается тот. — А если нет? — Учиха наклоняет голову и смотрит едва не как старший брат смотрит на младшего. — Ты в это веришь? — Канкуро слизывает слезы с собственных губ. — Верю, — врет Итачи. На самом деле, ему тоже кажется, что Канкуро безнадежен. — Ладно… — он смотрит в сторону, а потом вперивается взглядом в Итачи, — Прости меня. Ну, за то, что я вел себя очень странно. Я не специально, правда. — Верю, — повторяет тот, и отпивает из бокала. Первого за вечер, перетекший в ночь. — Скажи… если б я не был сумасшедшим, у меня был бы шанс? — Канкуро смеется, но Итачи кажется, что этот вопрос — очень важный для него. — Мне не нравятся мужчины, — говорит он. — Но ведь женщины тебе тоже не нравятся. Учиха поджимает губы. — И уж не думаю, что ты асексуален. Эта штука крайне редкая, подавляющее большинство людей, которые называют себя асексуалами, на самом деле просто травмированы или больны. Типа, если у тебя депрессия, то это нормально, что ты никого не хочешь. Только асексуалом это тебя не делает. А, Учиха? Итачи кажется, что Канкуро пытается его уколоть. — Я и не называю себя асексуалом. Я просто сказал тебе, что мужчины мне неинтересны. Ты не можешь это принять? — Могу, конечно, но ты темнишь. Почему ты не скажешь прямо? — Бог с тобой, мне все равно. — Было бы все равно, ты бы не разозлился, — парирует тот, но сворачивает тему, — Ладно. Проехали. Тогда скажи: я привлекательный? Не нужно любить кого-то, чтобы понимать, какое их место на рынке отношений. — Рынке отношений? — удивляется Учиха. — Боже, — Канкуро закатывает глаза, стирает подсохшие слезы влажной салфеткой. На ней остаются блестки, сверкающие призывно и пошло — по крайней мере, для Итачи, — Только не надо говорить, что нет никакого рынка. Просто представь, что он есть. Где мое место на нем, как ты думаешь? — За прилавком, — не подумав, выдает тот, и осекается. Получилась какая-то чушь. Учихе кажется, что эта бессмыслица, которую несет Канкуро, заразна. Тот смеется. — Видишь — ты как будто совсем избегаешь этой темы! Итачи трет переносицу и в очередной раз спрашивает себя, почему он здесь. — Я без понятия, где ты на «рынке», о котором я впервые слышу. — Ты запрещаешь себе думать об этом? — казалось бы, повторенный в разной форме уже много раз, этот вопрос режет остро, облаченный в простую, прямую форму. Глаза Итачи на секунду расширяются, и Канкуро это замечает. Но молчит, давая Учихе осмыслить. Итачи не знает, что на это ответить. — Мы можем вернуться к разговору о наркотиках? — спрашивает он, поджав губы. Канкуро не отвечает. Он наклоняется, подается чуть вперед, вглядывается Итачи в глаза. — Учиха, я красивый? — спрашивает он, и пытается разглядеть ответ у Итачи в лице. Тот вскидывает брови. — Все красивы по-своему. — Это говорят только некрасивым, — Канкуро морщится, откидывается назад на спинку дивана, и фрустрированно смотрит в стену. Обида подходит к горлу, — Тогда зачем ты меня фотографировал? — Это был арт-проект, — безэмоционально чеканит Учиха. — То есть даже спорить не будешь с тем, что я сказал? Итачи закрывает лицо ладонью и тяжело выдыхает. Канкуро красивый. И это проблема. Итачи не может перестать смотреть на него, когда тот не видит. Канкуро притягателен. Как то самое крушение поезда, говорит себе Учиха, но верит в это все меньше. А потом Итачи спрашивает себя — куда же, черт возьми, делось это восторженное отношение к нему? И из подсознания рвется уже другой вопрос — «что я сделал не так?»