Climax

— Эта твоя ностальгия по наркотикам — удобная иллюзия, в которую ты прячешься, оправдание, почему тебе так плохо, а на самом деле тогда тебе тоже было хуево, просто ты это не помнишь уже. Наркотики так работают, что с чем ты к ними пришел, с тем и ушел, только выкрученным мощнее. Ты сейчас все свое существование выстраиваешь вокруг идеи, что без наркотиков тебе плохо. При этом ты ведь даже не психоделики жрал. Да, оно все конечно меняло твое сознание, особенно в том количестве, но не настолько же. Хуево тебе было. Что тогда, что сейчас. Ничего не изменилось, по факту. Ты сейчас романтизируешь то, что потерял, только потому, что ты это потерял. Оно-то все конечно пободрее, когда ты упорот, молод и на тусовке, и ваще не так прикольно, когда ты взрослый, похмельный и без денег. И да, ты потратил время, когда выглядел лучше всего, на каких-то случайных обрыганов вроде меня. А все потому, что у тебя с башкой беда, и нихуя ты с этим не делаешь. Я жру наркотики, чтобы повеселиться. Ты думаешь, что наркотики тебя спасут. Этого не будет. И не пизди снова, что они уже спасли тебя. Второй раз магия не сработает, ты просто станешь слабее и страшнее, тебе больше не двадцать. Знаешь, я смотрю на тебя, и мне даже жалко становится. Не люблю жалость, мерзкая это хуйня, но ты прям что собачка одноногая. Сделай с этим что-нибудь, пока у тебя есть шанс. На тебя смотришь — ну торч же. И похуй, что ты чист, в мозгу твоем пропаленном одна мысль — чего б сожрать такого, что б снова хорошо стало. А так мозги-то у тебя рабочие, только атрофированы за ненадобностью. Кто-то должен был тебе это сказать, странно, что этим кем-то оказался я. Не люблю разшаркивания и чтение нотаций. Делай чо хочешь, но вот жалко тебя очень. Канкуро молчит. Спутанные волосы закрывают лицо. Он снова проснулся у Хидана — они напились и потрахались. А теперь Хидан стоит перед ним и пытается образумить, будто Канкуро школьник, решивший бросить учебу ради условного канала на Ютюбе. — Ты сейчас как обгадившийся котенок сидишь. Проклинаешь меня про себя, наверное. Злишься, что я прав. Думаешь, кто я такой вообще, чтобы говорить, как тебе жить. Но я уверен, что ты подумаешь об этом потом, когда успокоишься. Ты и сейчас знаешь, что я прав. Ты не глупый. Канкуро шмыгает носом. Закусывает внутреннюю сторону нижней губы. — Давно ты стал проповедником? — Да бог с тобой, Кан, говорю же — жалко тебя пиздец. Нахуй ты в этой грязи барахтаешься? Канкуро морщится. Такое сокращение его имени кажется ему мерзким. — Куро, — поправляет он. — Куро? Готичненько, — ухмыляется Хидан, и Канкуро удивляется, что тот знает японский. Почти все из их диаспоры, кого он здесь встречал, его даже не пытались учить. — Как есть. Не люблю свое имя. — Ты даже имя свое не любишь, ну что за человек, — уже смеется тот. Беззлобно, даже по-доброму как-то. По-отечески. Канкуро это чувствует. — Да, святой отец, я согрешил, — улыбается ему он. — Со мной, — брякает Хидан, — Ладно, — он тяжело вздыхает, — Вайб у тебя тяжелый, когда ты не пьян. И я это не к тому, что тебе бухать надо не в себя, — быстро проговаривает он, — Это к тому, что надо с этим что-то делать. Глядишь, и нормальные мужики вокруг будут, а не быдло, как я, — широко улыбается тот. — Лучше расскажи, почему считаешь себя быдлом, — Канкуро берет с пола штаны и медленно натягивает их на ноги. — Каждому свое, птицам в небе летать, а мне быдлом быть, — хохочет тот, — Не чета я тебе, любитель новой французской волны. Канкуро не жалеет, что связался с Хиданом. Канкуро жалеет, что пропил деньги на такси, и теперь ему придется ехать домой, светя помятым лицом. — Да не ссы, вызову я тебе таксу, че ты, совсем меня за уебана держишь? Вот это я себе антирекламу навалил, — крякает тот. Канкуро не держит его за уебана. Канкуро кажется, что с самого начала Хидан был во всем прав, и обида на него действительно исходила из чего-то детского и жалкого. — А что ты вообще делаешь в Рассвете? — напоследок спрашивает он, стоя в дверях. — А? Да поэт я, — бросает Хидан и собирает бычки со стола.