Climax

Сасори едва уловимо кривит лицо. «Слишком юн», — думает он. Слишком юн, чувтвенен и чувствителен. Слишком талантлив. Канкуро всего двадцать четыре, но он уже гораздо больше и сильнее его. Больше и сильнее как творец, как художник. Идеальный Сасори проигрывает молодому дурачку и его это злит. Он хочет стиснуть пальцы на шее Канкуро. Хочет ударить наотмашь. Он хочет обладать им. И это злит еще больше. Злость вырождается в какое-то вязкое подобие ненависти, смешанной с собственничеством, оглушает задетое эго, застилает глаза красной пеленой. Канкуро, прижатый к стене, тяжело дышит, жмурится, словно стыдящийся собственной наготы. Он никогда не понимал, кем является. Это было бы Сасори на руку, если б от гнева у него не сжимались зубы. Несправедливо — у кого-то столько возможностей, но он их не понимает, он ими не пользуется, он не относится к ним серьёзно, в то время как Сасори отбивал каждую возможность едва не кулаками. — Прекрати, — требует он, Канкуро неуверенно поднимает на него взгляд, несмотря на то, что он выше на полголовы. Жалкое зрелище. Затравленный ребенок в зрелом и манком теле. — Сделай же уже что-нибудь, — хочет прикрикнуть Сасори, дав Канкуро пощечину, но стискивает зубы и вперивается темным взглядом в глаза. Сделай уже что-нибудь, я тебе помогу, только сделай. — Что вам нужно? — Канкуро все еще переходит с «ты» на «вы» в зависимости от того, как ощущает себя в моменте. Сасори эта черта кажется одновременно глупой, раздражающей и невероятно колоритной. Возбуждающей. Естественные потребности тела — его проклятие. Чувственность — его погибель. Необузданная, неуправляемая, настоянная на гневе и болезненном желании. Сасори чувствует как ярость и агрессия перекручиваются, срастаются, оборачиваются вокруг шеи, плотным узлом завязываются и пульсируют в яремной вене. Он чувствует, как горячая кровь бурлит, закипает, заполняет его член, шумит в ушах. Его рубашка вздымается в такт биения сердца. Он разворачивает Канкуро к стене лицом, тот ударяется о нее лбом с глухим стуком — будто в голове его свинец и вата. Расстегивает свой пояс резким движением одной руки, второй рукой направляет бедра Канкуро вверх. Указывает прогнутся в пояснице… Отмечает про себя вечную податливость его тела и покорность, понимание без слов. Разводит ягодицы, плюет на пальцы — ему этого хватит. Вводит в него сразу два — знает, что может. Канкуро выдыхает, словно ему больно. Сасори это нравится. Пусть знает свое место — как будто бы говорят его движения. Рваные и грубые, пренебрежительные. Сасори на момент ощущает себя жалким. Им как будто управляет потусторонее, эфирное желание наказать Канкуро за все грехи. В особенности — за талант и красоту. Он одергивает себя, двигает пальцами чуть нежнее. Тело Канкуро изнутри горячее и едва-едва влажное, зовущее. Сасори выдыхает и прижимается к нему. Укусом целует в шею, прижимает к ней лоб. Оплетает руками за талию, входит с нажимом, без лишних церемоний. Горячее и узкое обхватывает его член, и щеки Сасори заходятся красным. Он толкает Канкуро в стену с каждой фрикцией, тот пытается удержать себя от впечатывания в нее руками, но выходит не очень. Ему неприятно и неудобно, но он все равно это терпит. Радуется даже. У Сасори это вызывает едва ли не глубинный, животный ужас, но он пытается его не замечать. Если Канкуро хочет больно и грубо — он ему с этим поможет. Он входит на всю длину, и Канкуро сдавленно стонет. Сасори не знает, возбужден ли он вообще, и ему становится гадко. Ненадолго — до появления желания сделать что-то, чтобы тот стонал уже от боли. Сасори стискивает кожу на его талии до синяков. Канкуро шипит, чуть всхлипывает, пытается впиться глянцевыми черными ногтями в побелку. Сасори толкается в него сильнее, так, что Канкуро едва может устоять на подкашивающихся ногах. Внутри него очень горячо и вязко. Сасори чувствует, что скоро кончит. Слишком скоро. Он выскальзывает из Канкуро, заправляет еще крепко стоящий член в штаны, и сплевывпет: — Проваливай. Канкуро молчит. Он делает два рваных вдоха — не больше. Подбирает свои вещи с пола, не смотря в глаза. Одевается, как будто накидывает на себя тряпки, нужные лишь затем, чтобы спрятать его тело. Берет сумку с вещами. Выходит, не оборачиваясь. Иногда Сасори себя ненавидит. Ему не стоило встречатся с Канкуро. Что-то изменилось. Слишком сильно изменилось. Он никогда не хотел чувствовать себя вот так. Сасори хочет присвоить себе его тело, подчинить — но Канкуро и не сопротивляется. Он хочет прожечь на его коже свой логотип, но Канкуро с радостью вырежет на себе его имя. Это страшно. Сасори чувствует, как будто жертва здесь почему-то он. Как будто бы сумасшедствие Канкуро выбрало его для чего-то, и выбора у самого Сасори нет. Оно, чем бы оно ни было, его уже не отпустит. Оно, как будто бы, с ним теперь навсегда. Оно вошло ему под кожу, срослось с костями… Оно пустило метастазы. И они пронизывают все его тело до кончиков пальцев. Проклятый сумасшедший мальчишка — он даже не просится перевести дыхание, сразу выполняет приказ. Канкуро никогда с ним не спорит (только глупо и по-детски приперается) — но это выглядит так, как будто бы ему и незачем. Сасори не верит его кротости и послушанию. Он уверен — оно прикрывает что-то жуткое и зубастое. Что-то, что больше и сильнее его…