***
Боже мой, что за день! Как я выстояла на ногах, которые еле-еле держали меня? Уже пошёл первый час, а я сижу в своём укромном уголке и при тусклом свете догорающей свечи записываю, что произошло. А произошло следующее: уже вчера в шесть часов должны были начаться наши уроки с маменькой, но я-то помнила, что говорила мне моя матушка, поэтому я терпеливо дожидалась сего часа. Сидя в гостиной, коротая время за одним из занимательных романов, я вдруг услышала, как издалека донеслась отчетливая дробь лошадиных копыт, мое сердце тотчас встрепенулось. В дверь постучали. Матушка, которая до этого сидела в кресле и вышивала, бросилась открывать. Несмотря на то, что время-то было не совсем позднее, на улице уже стояла неприятная темнота, я бы назвала такую темень полумраком. Вовсе и не стемнело, но и не совсем светло. От сквознячка, пробежавшего по моим ногам, оранжевое пламя свечи игриво дрогнуло, будто бы испугалось. Откладывая книгу подальше в сторону, я приподнялась в кресле, пытаясь прислушиваться к звукам в передней. Но там было как-то странно тихо; слышен только шелест одежды и перестук каблуков. Я вдруг почувствовала странный холод и, торопливо вставая из ставшего внезапно неудобного кресла, чтобы собраться с духом и немного успокоить слишком шумно колотившееся сердечко, стала расправлять неприметные складки на платье. Однако, заместо, чтобы взять себя в руки, разволновалась еще больше. В передней так и продолжало что-то шуршать, но вот послышался сбивчивый шёпот маменьки, и её торопливые шаги в унисон с чьими-то размеренными стали приближаться к гостиной. Я удивилась, когда увидела, как побледнела моя матушка, сосредоточенно держа ладони на животе. От моего взгляда не ускользнуло то, что в тёмный угол залы метнулась какая-то тень. «Мама?» — тихо окликнула я хмурящуюся женщину, удивленная такой переменой настроения в её лице. «Анечка. — нетвердо начала она, будто ей тяжело говорить. — Мы с Мадам Дюваль не раз беседовали о твоем образовании, и она окончательно утвердила меня в мысли, что тебе необходим другой наставник.» Сердце мое упало. Значит мадам считала меня неспособной ученицей? Но я всегда так старалась, рвалась к знаниям, доказывая, что я могу чуточку больше. Или это был очередной отвод глаз от побега в Германию, где её наверняка заждались родственники… Хоть и рассуждать так дерзко о той, кто посвятил мне семь лет обучения, я не имела права, но, признаюсь, такое заявление мне пришлось не по нраву. «Не возражай. — тем временем продолжала она, подойдя чуть ближе ко мне. — Я допустила большую ошибку, поддавшись твоему капризу и оставив то без должного руководства. Не спорь! Знаю я этот нежный возраст. В такой период вы очень ветрены и переменчивы.» Матушка вдруг прервалась, переведя дыхание от тех слов, что сказала только что, опустив голову и тяжело вздохнув. Но после, вздёрнув головой и вытянувшись напряженной стрункой, как ни в чем ни бывало заговорила снова. «Поэтому Monsieur Erik будет проводить с тобой занятия каждый день.» Маменька, сделав шаг в сторону и скрестив пальцы в замок, покосилась в тёмный угол. «Monsieur Erik?» — встревоженно прозвучал мой голос; глаза мои метнулись вслед за мамиными. «Дорогая, он ждёт, чтобы познакомиться с тобой. Мсье?» Матушка, волнуясь, вытянула шею, заглянув в неосвещённый канделябрами угол. Оттуда послышался шелест, а после и неторопливый стук каблуков. Внутри меня все сжалось; оцепенение сжало и закрутило внутренности, как перед чем-то новым и неизведанным. И я не понимала, жду ли я этого момента или же наоборот страшусь его. Меня заколотила дрожь волнения, когда в том густом мраке загорелись желтые огоньки. Повинуясь какому-то странному порыву, я шагнула навстречу в нерешительности протянув руку. «Добрый вечер, мсье.» — пытаясь унять волнение в голосе, только и пролепетала я. Господи! Желтые, воистину волчьи глаза; страшные, они светились бесстрастием и равнодушием. «Я приложу всевозможные усилия, чтобы мы смогли найти общий язык.» — окончательно сбившись, бормочу себе под нос. Человек молчал. Вот только сейчас этот взгляд был изумлённым; он уставился на мою протянутую ладонь. И я уже сто раз пожалела, что сделала это, как почувствовала на своей руке холод чужой руки, спрятанной в лайковую перчатку. Я содрогнулась. Силуэт, что прятался в темноте был высок и худ, это ещё больше усомнило меня в том, что передо мной стоит живой человек. Последовал едва слышный вдох и пальцы, обвившие мою ладонь, сжались в торопливой хватке. Не успела я ничего сказать, как человек выступил из мрака, проскользнув мимо меня подобно ловкому коту, и скрылся за дверью. Толком не успев разглядеть Monsieur Erik'а, я заметила ускользающие полы длинного плаща да шляпу, из-под которой сверкнули те далекие желтые звезды. «Мама?» — прошептала я, в испуге подходя к ней все ближе и ближе. Маменька же с некоторой тревогой в глазах смотрела в темноту за окном. «Аннушка, дорогая моя. Присядь. — промолвила она, устало опускаясь рядом в кресло. — Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать все как есть, поэтому я поговорю с тобой как с равной. Тебе известно, что я никогда не ввожу в свое окружение людей с сомнительной репутацией, это — мое основное правило. Monsieur Erik замечательный человек! Гений! Он знает больше, чем может наградить нас Господь. Только одно условие, которое ты ни в коем случае не должна ослушаться.» Матушкин голос понизился и несколько секунд, которые длились целую вечность, стояла гробовая тишина. «Никогда не проси его снять маску. И впредь сама не тяни туда руки…» Маменька затихла; долгую четверть часа мы сидели неподвижно; каждая предавалась своим мыслям. Но после мама вернулась к рукоделию, с ловкостью выделывая странный рисунок на холсте. Я же так и оставалась сидеть в кресле. Что значили те слова? Никогда не снимай маску… Может мсье страдает дурной болезнью? От этакой мысли меня передернуло и я оставила попытки гадать над вопросами. Завтра и откроются все тайны, которые я так жажду открыть… 25 октября 1868 года. Мы гуляли с матушкой по нашему маленькому садику; но я не наслаждалась последними солнечными днями, которые даровала нам золотая осень, украсившая деревья в бардово-жёлтое убранство. Мои мысли были только об одном. Кто мой будущий наставник?.. Часы пробили половину третьего, что означало скорое приближение уроков. Но едва я вернулась к этому, в груди жалящим ядом расползлось волнение. С замиранием сердца я ждала, когда часы пробьют ровно три. Незамысловатая мелодия, далекая, звонкая как в музыкальной шкатулке раздалась в тишине гостиной. Устроившись за большим круглым столом, я сидела как на иголках, ожидая, когда же прибудет мой наставник. И вот как в прошлый раз издалека послышался перестук копыт. Я вытянулась на стульчике, выглядывая в окно, где остановился крытый экипаж. Дверца открылась и что-то чёрное выскользнуло из темноты кареты. В дверь позвонили и маменька, прилаживая на ходу волосы, открыла дверь. Послышалось нервное «Доброго дня, мсье». Шелест одежд. Спустя несколько утомительных минут ожидания в зале появились две фигуры. Одна — матушкина; маленькая, утонченная, другая же была высокой, худой и…зловещей… Я вскочила со своего места как ужаленная, сложив руки на животе. «Анна, — обратилась маменька ко мне. Тихой грустью был скрашен ее голос. — Monsieur Erik прибыл.» Она говорила медленно, будто боялась ненароком сбиться. «Я оставлю Вас, не буду мешать.» Матушка склонила голову и, улыбнувшись, взглянула на меня, растерянную и поражённую. Хлопнули двери, значит мама уже покинула комнату, оставив нас наедине. Я медленно подняла голову на человека, стоящего прямо передо мной. Он возвышался подобно холодному бронзовому изваянию, прожигая меня своими янтарными глазами. Теперь я могла вдоволь насмотреться на моего учителя. Высокий, стройный, если не сказать худой силуэт обрамляли золотым ореолом лучи, пробившиеся сквозь неплотно закрытые шторы. Чёрный сюртук, подчёркивающий тонкость его фигуры, белый шейный платок, светлый жилет, на котором небрежно болтается сверкающая цепочка карманных часов. Таинственный господин был в чёрном, только манжеты рубашки ярко горели на светУ. Взгляд взметнулся выше и я увидела маску, ту самую, о которой говорила матушка. Сероватая, из-под которой виднелся лишь кусочек бледного, острого подбородка; с прямым точёным носом, острыми скулами и строгими линиями бровей. «Мадемуазель.» — проникновенным голосом заговорил он. Это звучание… Было таким необычным, чарующим. Тенор, заставивший все мое естество затрепетать. Щеки наливаются румянцем, а кончики ушей начинают нещадно гореть. Пытаясь подавить свою робость, я присела в торопливом книксене. Господин же отвесил мне легкий полупоклон и вновь взглянул на меня с высоты своего огромного роста. «Мсье, присаживайтесь.» — как хозяйка дома, я повела мужчину к столу, вежливо указав на кресло, которое я заранее сюда придвинула. Он неспешно обогнул широкий стол, а затем присел, закинув ногу на ногу, но держался все же напряжённо. Наблюдая за ним из-под опущенных ресниц я отметила с каким изяществом и грациозностью движется его высокая тень. «Раз у нас, мадемуазель, договор, — продолжал он на французском, поправляя полу сюртука. — я бы желал ознакомиться с Вами поближе. Поэтому будьте любезны решить мне такую задачу.» Ожидая, что он возьмёт в руки тоненький сборник по геометрии, я вдруг похолодела от тихого ужаса и волнения, которое обжигающей волной вспыхнуло у меня в груди, когда его руки потянулись к пустым листам. В его пальцах из неоткуда явился карандаш, которым он задумчиво вертел, пока придумывал условие. Но вот мужчина быстро начал чертить, а точнее скоро набрасывать линии на бумаге, что-то записывая рядом. Приняв из его рук листок и положив его перед собой, я немигающими глазами уставилась на рисунок, а точнее на почерк, которым было написано условие. Убористый, отдаленно напоминающий палочки-крючочки. Мама говорила, что такие почерки бывают только у истинных гениев. Однако бросив затею разглядывания условия, я вернулась к рисунку. Решительно обмакнув перо в чернильницу, я хотела было что-то написать, но ручка застыла в моих руках. Из головы повылетали все благоразумные мысли. Как же так! Закрытыми глазами я написала какой-то бред и молча отдала листок мужчине, опуская голову и дожидаясь вердикта наставника. Потирая ставшие внезапно мокрыми ладони, я украдкой поглядывала на его статную вытянувшуюся фигуру. Брови сдвинулись к переносице; учитель тщательно просматривал мои «достижения» в геометрии… «Мадемуазель. — вновь проговорил он и на мгновение замолчал. — Ваши знания в точных науках оставляют желать лучшего.» Monsieur Erik встал из-за стола и зашагал прямиком ко мне. Положив тот злополучный листок с заданием на стол, он склонился надо мной, принявшись объяснять мои ошибки. Но что же это? Боже мой! Никогда ещё мужчина не был так близко. Что за мысли лезут в мою бедную головушку! Пока его руки летали над бумагой, я как заворожённая рассматривала его пальцы. Тонкие, длинные, но не лишенные своего изящества. Точно белые птицы мелькали они перед глазами. Из внезапного оцепенения меня вырывает повисшая в воздухе тишина. Я обернулась и в то же мгновение столкнулась с Monsieur Erik'ом взглядами. Удивлённый, с какой-то томительной искрой ожидания. Я сгорала от стыда… Вместо того, чтобы сказать, что ошибка усвоена, я продолжала нелепо таращиться на его лицо. Несколько длинных прядок тёмных волос, доходивших ему до плеч, упали на маску. «Мадемуазель, что-то не так? — в голосе послышались металлические ноты, которые окончательно вырвали меня из раздумий. — Вы усвоили урок?» Я торопливо закивала головой, мучительно краснея под этим пристальным взглядом. «Да.» — тихо произнесла я, переводя дыхание. «В таком случае потрудитесь выполнить ещё некоторые упражнения.» Но все будто по мановению волшебной палочки валилось из рук. Такое «витание в облаках» Monsieur Erik'у порядком надоело. «Или Вы прислушиваетесь к моим советам, юная мадемуазель, или мне придётся применить иные меры, чтобы Вас обучить.» От этой фразы сердце глухо покатилось в живот. Собрав все свои умственные силы, я попыталась доказать мужчине обратное, но все тщетно. «Что ж, Вы не оставили мне другого выбора. — надменным тоном проговорил он. — На завтра Вы должны выучить все эти règles et théorèmes*.» Я молча следила за его руками, скользящими по страницам книги. Ох, как много так всего было!.. Но вот он встал и, оправив сюртук, кивнул головой. Я же вскочила со своего места, неуклюже задев кресло, отчего вызвала у него недоумение, отразившееся на лице, и сбившего пролепетала. «Спасибо за урок, мсье.» «До завтра, юная мадемуазель.» — снова проникновенно промолвил он, склонившись передо мной, а затем направился прочь из гостиной. Весь остаток дня я провела в своей комнатке. Вот и сейчас я пишу это и вновь краснею от стыда… Кто же этот Monsieur Erik?Часть 1
13 января 2019 г. в 01:40
23 октября 1868 года.
Странное чувство. Весь день прожит словно впустую. Сейчас, сидя в своей комнатке и перебирая какие-то старенькие, потрепанные временем конверты, я вспоминаю все события сегодняшнего дня. И все кажется слишком обыденным. Завтрак, недолгая прогулка по утру с маменькой, затем утомительные часы с мадам Дюваль. Все обыденно… Её уроки точных наук, французского и немецкого языков так надоедают, что хочется порой обо всем забыть или же уехать куда-нибудь далеко-далеко, чтоб никто не нашёл. В глухое имение, к дядюшке… Да, там царит настоящий покой и умиротворение, когда над Волгой разливается алая полоса, а над головой некогда яркие звёзды начинают тухнуть, и небо становится желтовато-светлым. И так спокойно на душе, раздольно. Жаль, вот только не сбежишь от этой сумасшедшей жизни. Лай сторожевых собак, свист мётел дворников да площадная брань будут всегда преследовать повсюду. Все мешается в один сплошной гул, своеобразную какофонию звуков, которую встретишь только здесь, в Москве. Вчера случилось радостное событие; получили письмо от старшей сестры. Ах, как долго она не писала… Сказывает, что жизнь в северной столице размеренна, дела неспела идут в гору. А ещё обещалась вскоре приехать. Да, матушка плакала, плакали все; долго мы не виделись с Оленькой. Прошло долгих шесть лет, когда она покинула отчий дом. Летом в Петербурге очень красиво; по ночам светло остаётся и будто бы и вправду день стоит на улицах. Да вот не задача. Такое увидеть посчастливиться только ранним летом.
Маменька моя стала страдать мигренями и наши совместные вечерние уроки игры на роялях стали пропадать. Все чаще я замечаю в её прекрасном лице усталость, а под глазами пролегли едва заметные морщинки, спрятанные под глубокой тенью. Бедная матушка… Но сегодня она со всей радостью мне заявила, что нынче уроки музыки станут каждодневными. Я отчаянно боюсь за маму, боюсь, что ничем не могу ей помочь. Но как я могла расстроить свою бедную маменьку? Мне ничего не оставалось сделать как горячо поблагодарить и расцеловать её в беленькие щёки.
За окном глубокая ночь. Поздно, да и я порядком задержалась.
24 октября 1868 года.
Ужасная геометрия. Что за наука! Разве что только порядочным мсье её надобно знать, но барышням-то зачем учить этакую сложную науку? Однако, недолго я так думала. Если раньше я сидела над точными науками и не в зуб ногой, то сейчас все стало намного проще. Я постепенно уверенней держусь в таком учении. Но моя наставница мадам Дюваль нынче немного раньше освободила меня от этих мук. Из Мюнхена ей пришло срочное письмо, требовавшее не неопределенное время покинуть Россию. Не буду кривить душой, говоря, что это меня несколько огорчило. Матушка наймёт мне другого учителя или же сама займётся своей дочерью. Когда привык к одному человеку, то случается тяжело расставаться с ним; порой не всякий находил общий язык со своим преподавателем…
Примечания:
(1) правила и теоремы (фр.)
Ну вот, как-то так... Может даже отдельными главами сюда войдут откровения Эрика. В пока вот неболтшое начало, можете кидаться тапками)))