Бездна или шизофрения?

      На дворе, словно взаправду, стояла глубокая зимняя стужа. А эта улочка выделялась непередаваемо сильной глухотой, этакое укромное местечко, обособленное от прочего шумного мирка. Ни одного видимого кусочка земли — снега застелили всю её поверхность. Они толстенными пушистыми слоями налегали на окружающие предметы быта, деревья, машины и прочую технику, превращая их в подобие белоснежных комьев. Снега слегка свисали со стареньких, но все же надежных деревянных крыш довольно крупными закругленными кучами. Легкие покрывала продолжали и сейчас время от времени присыпать давнишний снег, выглядевший, однако, очень свежо и воздушно. Что примечательно: ни у одного из домов не ступала человеческая нога. Только лишь небольшие, ласковые тропки шли от них к скатанной столь же заботливо узкой проезжей дороге. Никто так и не нарушил чудесной девственности этих мест.       Сладостная белесая дымка мягко застлала сумеречную благодать, что распространявшийся по округе фонарный свет приобретал знакомую теплоту родного домашнего очага, который, увы, мог пареньку теперь лишь сниться вот в таких вот милых снах. Сказочный зимний вечер, ни единой души поблизости и незримая атмосфера тепла — что может быть лучше?  — «Ничего».       И не успела в голове пронестись данная мысль, как волшебный вечер обратился в пугающую тьму. Он не провалился сквозь землю, в буквальном понимании, или не был поглощен этой тьмой. Четко выстроенный образ, полюбившееся душе место, просто исчез в одно жалкое мгновение. Оно было, пожалуй, слишком родственным, чтобы представлять секундно-сформированное видение. Нет. Это место дышало жизнью, будто являлось частью той самой души.       Черная материя была одновременно и всем и ничем. Он не знал, находится ли в ней. Может быть, парень лежал на этом бесцветном покрывале или упирался в него носом и телом. Он вполне мог и витать в воздухе. Но ощущения что-то перекрывало. Нечто довольно сильное многократно затупило врожденные рефлексы, что не позволяло даже предугадать в будущем появление возможной опасности.       Парень не понимал своего положения в этом месте, но на смену неопределенности в какой-то момент пришло ощущение безопасности, собственной защищенности неким невидимым куполом. Умиротворение впервые целительным бальзамом снизошло на его душу. Стало так легко и свободно, что захотелось немедленно обследовать проверенную местность, чего он, однако сделать не мог. Парень даже подумал, что сейчас является чем-то вроде души в её чистом первозданном виде, не стесненной физической оболочкой. Метафизический образ человека, что не способен осязать окружающее пространство, но может наблюдать за ним, словно бы чувствовать на подсознательном уровне и, в каком-то смысле, понимать его.       И все же, что-то было не так. Его определенно волновала эта чернота, нагрянувшая вдруг из неоткуда. Ему показалось, что его разум упорно пытается спрятать содержание данного мира глубоко-глубоко, даже от самого паренька, вероятно, полагая, что тот тоже источает угрозу или, возможно, способен легко поддаться другой надвигающейся опасности. Даже не так — он мгновенно осознал, что это есть правда, но опасности так и не распознал. Мгла по-прежнему была очень тихой, настолько, что сравнивалась с затишьем. Какова же вероятность, что угроза уже рядом?       По черноте прошлись слабые звуковые волны, имевшие, однако, визуальный образ, исходя из которого, парень теперь представлял себя летучей мышью. Это было слабое эхо шагов, но они не отдалялись и не приближались, а лишь доносились, время от времени, до жадного на звуки слуха. Но и на таком расстоянии, парень смог уловить неприятное давление, оказываемое эхом.       Он нехотя раскрыл сонливые глаза, услышав некий раздражитель:  — Приехали, — резво, чуть не пропел пропитым голосом старичок, — Хватит дремать, а то денег за сончас возьму, — шутливо продолжил он, тут же весело засмеявшись.  Парень только сейчас начал нормально воспринимать действительность. До его слуха дошли звуки раскатистого звонкого смеха, пожалуй, сравнимого с лошадиным ржанием. Не самое приятное первое впечатление от пробуждения, думалось пареньку, пока он наскоро поправлял немного измявшуюся одежду. Затем посмотрел в окно и, по мало различимым признакам жизни сквозь мокрое стекло, понял, что второе впечатление тоже не особо порадует. Впрочем, он готовился к этому заранее.       Внушающая омерзение скупость, безмолвное страдание и серость, казалось бы, сдавливающая одним своим видом — именно так можно было бы коротко описать «резво текущую» жизнь как всего промышленного города в целом, так и проулка, славившегося не шибко приятной репутацией.       Он имел свою атмосферу, как ни странно, выделявшуюся особо мутным, и грязным контрастом. Матово-свинцовые крытые черепицей крыши удачно сливались с трехэтажными и двухэтажными домиками, выстланными каменной плиткой дорожками, ездовой частью, да даже с растениями, коих было не много. Более того, несколько (совсем немного) накренившись друг к другу, дома создавали непроглядную дужку, что бросала тень на само небо, делая его куда более удручающим. Дома были столь плотно насажены, что через наблюдаемые меж ними промежутки вряд ил смогла пройти и самая худощавая дама.  Сейчас, когда небосвод заволокли густые, непролазные тучи и ливневые снаряды стремительно наполняли город, проулок представлял из себя невзрачную кашу. Сумрачный свет падал на пугающие местности, где, казалось бы, жизни каждую секунду угасали в геометрической прогрессии.       Зелени здесь было не так уж много — буквально по мелкому деревцу или карликовому кустику на ближайшие метров пятьдесят, не меньше. Больше всего поражал её почти металлический, обшарпанный цвет. Похоронные венки.       Железные листы, истерзанные и иссохшие, висели на задыхающихся гадких ветвях.Им приходилось принимать мучительную смерть в полном одиночестве, с каждым днем впитывая хилыми корешками новую порцию человеческих ядов, словно бы наркотик без какого-либо утешительного эффекта на восприятие. Вокруг ни единой травинки, ни птицы, ни насекомого. Растения настолько омертвели, что даже более-менее чистая небесная влага, опадая на листья, скатывалась с них на асфальтные плитки, при том не оставляя и следа на едва живых растениях.       Особенно на здешнем фоне выделялся небольшой балкончик на третьем этаже одного из домов. На нем в резном, продолговатом кашпо распускались некие цветы, явно не здешнего ареала, а скорее напоминавшие редкую экзотику. Цветочные бутоны, не в состоянии дотянуться до солнца, заволоченного пепельными облаками смердящих отходов, бессильно опадали на края трухлявого ящика.       Испуганно сглотнуть заставляло и то, что весь этот отвратительный эффект сейчас сглаживался ливнем. Именно благодаря ему каменные кладки и немногочисленные дома принимали мраморный оттенок с легкими переливами, что, почему-то, напоминал кладбищенские цветы — искусственная, а все же в каком-то понимании жизнь. Внешне, это даже напомнило серый атлас, однако, лишенный свойственной ему нежной красоты.       Здешняя атмосфера векового траура моментально опротивела пареньку, однако выбора ему никто не предлагал. На ближайшие несколько лет отталкивающее местечко должно было стать ему вторым домом.       Ворчливый таксист наотрез отказал парню подъезжать к самому пункту назначения, стоило тому назвать нужный адрес, остановившись метров за двести до проулка. Неизвестно, что поспособствовало такому решению, но мальчишка предположил, что причиной тому являются весьма нелестные слухи, о которых он и сам был наслышан от знакомых, проведших здесь, в городе, едва ли день. Собственно, именно они по просьбе паренька договаривались о съеме жилья у домовладельца.       Тетушка так и не рассказала ему о сплетнях подробнее, так как и сама слабо поняла те непродолжительные шушуканья, свидетелем которых стала, случайно заблудившись. Одно она сказала сразу, исходя из увиденного — слухи явно, по ее мнению, хоть и преувеличенно, имели реальное подтверждение, потому попросила паренька быть наиболее внимательным и аккуратным. Дядя же лишь сочувственно повертел головой из стороны в стороны, давая понять, что сам бы никогда не подпустил к этому району ни одну живую душу, будь ему то подвластно. А ведь он лишь случайно проехал мимо и, окинув мимолетным взглядом проулок, уже сделал такие выводы. От размышлений его отвлек таксист:  — Вы, надеюсь, не в седьмую квартиру того дома? — дед указал пальцем на один из наиболее серых домов, в ответ парень кивнул, — Во дела…       Его интонация резко мутировала из веселой, даже отчасти придурковатой, в саму серьезность с некой манией величия и всезнания, о чем всецело говорило выражение желтушного лица. Он точно ждал вопросов.  — А что-то не так с этой квартирой? Домом?  — Да нет… Слыхал я тут, — мужчина выдохнул сизый дым, — Человек там пропал совсем недавно. Бесследно.  — Домовладелец ничего такого не упоминал, — шокировано возразил парень.  — Ха, еще бы…  — Таки пропал? Действительно? — продолжал мальчишка, слабо дрогнув.  — Да. Сам в газете вычитал, погоди…       Дед затушил сигарету и принялся обшаривать свой небольшой ящик, заполненный, однако, дополна, всяческими бумажками, чеками и окурками. Туда же полетел и совсем свежий.       Чуть погодя, дед поднялся, держа в руках измятую газету. Он тщательно стряхнул с неё пыль и, открыв на нужной странице, дрожащими руками передал мальчишке.  — Вот еще… Сам не знаю, но поговаривают, что этот, — он указал на слабое очертание фото в газете, — далеко не первый. Но подтверждения этому нет, так что и выводов тоже.       Парень внимательно осмотрел газетную статейку, растянутую водянистыми фразами на несколько сантиметров, дабы маленький фрагмент, уделенный случаю, казался более весомой и важной новостью. Что удивило его больше всего, так это использованная фотография. Возможно при печати произошел некий брак, внезапно осветивший её до невозможности распознать характерные черты человека.  — Неужели, более ранние случаи не зафиксировали в газете?  — В том то и дело, что нет. И этот бы пропустили, если б только он не являлся какой-то там важной шишкой, да и интересного мало чего тогда происходило. Мне вот интересно: что он там забыл, интересно … Хотя, как по мне, сопляк он ещё, — задумчиво выдал дед, берясь за новую сигарету.  — Еще и эта бабка поехавшая… Только шуму нагоняет, — внезапно буркнул дед после небольшой паузы.  — Это старый выпуск, полагаю … А можно? — парень указал на газету, что старик не сразу его понял, а после как-то облегченно махнул рукой, что парень уже собирался выходить.  — Стоять. Мелочи то подкинь. Я все же её покупал за свои деньги.       Рассчитавшись со стариком, парень неспешно вышел, раскрывая заранее подготовленный черный зонт. И тут же пожалел, что не выбрал какого-либо цветного варианта. Стоило ему зайти в проулок, что в скором времени ему должно будет называть домом, как вызванная длинной дорогой дичайшая усталость, дополнилась еще и ощущением не уютности. Он даже не знал, как описать чувство то ли апатии, то ли депрессии, усиливающееся с каждым шагом к новому месту жительства. Но, стоило слегка свыкнутся, и все ощущения столь же стремительно исчезли, как появились. Более того, он даже почувствовал успокоение в этой атмосфере серости и мрачности, она вносила в голову некоторую свободу и отчужденность от столь привычного ему мира, хоть и являла самую его отвратительнейшую реализацию.       Он обратил взор на асфальтированную дорогу, на плитчатую тропку и в дальнейшем с большим интересом рассматривал, как струйки воды стекают в канализационные отверстия — к стокам. И звук льющейся, трепещущей воды так же успокаивающе влияли на его душу, словно целительный бальзам.       Парень подошел к дому и стал пристально его разглядывать. Внешне он выглядел ужасно отталкивающе, не ухоженно, но особой чистоплотностью не отличался здесь ни один дом. Вблизи просматривалась некая отчужденность жилища от остальных. Деревянные стены выглядели и старее и темнее и сырее.  «Оно и понятно, ведь то, что ты имеешь, будет всегда казаться хуже того, что есть у других» — утешал он себя.       Но выделялось оно ещё и своей особой атмосферой, одновременно пугающей и манящей. Парень подумал, что если и искать ложку дегтя, сделавшую место столь нежеланным, то она непременно крылась в этом домике.       Прислушиваясь, он не уловил ни звуков певчих птиц, ни проезжих машин, ни голосов людей. Даже ливень, напротив, сам затихал. Капли с разъяренной скоростью достигали земли, но ложились на неё мягко и спокойно. Им нечего было заглушать — здесь стояла гробовая, пустая тишина.       Вот, молодой человек услыхал слабые звуки торопливых размашистых шагов, и, увидев, чуть ли не бегущего к нему маленького, коротконогого человечка, прикрывающегося лишь своим кожаным портмоне, чуть не разошелся в звонком смехе. Из-под его ног во все стороны летели брызги, что выглядело довольно забавным со стороны. И парень мог лишь молиться, чтобы коротышка не поскользнулся.       Уже с достаточно небольшой дистанции, бегущий жестом показал, что парень может проходить внутрь. А спустя несколько секунд в небольшом холле оказался и он сам. Вымокший до нитки человек нервозно закрыл дряблую дверь, вероятно, пребывая в обиде на погоду. Тяжело и хрипло дыша, он подтянул еще сильнее и плотно закрыл скрипучую дверцу на, прямо скажем, не самый надежный ключ.  — Здравствуйте, уважаемый Григорий Михайлович, — вежливо поприветствовал парнишка.       Мужчина довольно преклонного возраста лишь посмотрел на него через свой цилиндр, и, приподняв его рукой, в знак приветствия, вновь черствым жестом позвал идти за ним.       Он имел довольно карикатурную, но не примечательную внешность: пухлые щеки, массивный лоб, нос картошкой и сухую тонкую линию вместо губ. Крупные мутно-серые глазки с красноватыми белками выдавали усталость уже хронического характера.  — Мистер, вас же нарекать Залоновским, верно толкую? — учтиво вопросил старик, уже поднимаясь по лестнице на второй этаж.  — Не совсем, сэр. Моя фамилия Зеленовский, а имя…  — Не нужно, — взмахнул рукой мужчина, — хватится и фамилии, мы же не какие-нибудь друзья! — последние слово он выплюнул с непередаваемым отвращением, а после вновь показал следовать за ним, правда уже по узенькому коридору.       Должно быть, он был чем-то расстроен или вовсе обозлен на некого человека. Это могла быть и женщина и мужчина. Но пареньку казалось, что им был, скорее всего, именно мужчина, игравший определенный авторитет для Григория Михайловича. Так или иначе, что-то в домовладельце выдавало ссору едва ли минутной давности.       Григорий Михайлович подошел к двери с номером семь и утвердительно кивнул самому себе, проворачивая маленький ключик. Они оба вошли в небольшую комнатушку, откуда следовало ещё три комнаты: уборная, кухня и спальня. Основной же комнатой являлась гостиная, в которую плавно переходила небольшая прихожая. Сразу следует сказать, что комнаты были сделаны в стиле достаточно давно устаревшем, можно сказать потерянном, ибо содержал он в себе смесь нескольких дизайнов, не имеющих никакой связи. Это одна из причин, по которой обстановка комнат казалась несколько дряхлой, нежели утонченной классической.       Другая причина крылась в болезненной обшарпанности мебели, стертых годами обоях, потолках и половицах. И если последние хоть прикрывались напрочь вытертыми немногочисленными коврами, то все остальное без стыда смотрело прямо на искаженное лицо мальчишки. Он вдруг сильнее обычного заскучал по своему семейному бедненькому домику, ведь даже там обстановка являла куда более приветливую картину.       Домовладелец подошел к небольшому комоду, стоявшему слева от входной двери, и принялся пугливо вынимать из портмоне некоторые желтушные бумаги, пока не отыскал необходимую связку ключей. Определив нужный, он отложил его в сторону, а остальную связку убрал поглубже в карман, с недоверием косясь на паренька. Тот же был занят рассматриванием мраморных улиц из загрязненных окон, мысленно уже включив их в список уборки. Он иной раз отвлекался на сторонние робкие и глухие звуки, но более остальных его привлекло биение посуды и ругательские крики, внезапно нарушившие почти полноценный покой.  — Ох, не переживай, они так постоянно, — неровно проговорил домовладелец ставя на нужных бумагах некоторые пометки. Он посмотрел на парня и подозвал того к себе, — Слушай, мальчик, я, конечно понимаю, отсутствие денег и прочее, но ты уверен, что хочешь именно эту квартиру? Я за тебя отвечать не собираюсь.       Парень посмотрел на домовладельца, подумал и слегка улыбнулся. Его очень интересовало, почему домовладелец не предупредил его о пропаже человека в этом доме. Парень почти сразу заметил вещи, говорившие о том, что их хозяин действительно резко и бесповоротно куда-то делся. Но не подал виду, возможно, опасаясь, что домовладелец сразу выпроводит его под тем или иным предлогом. По какой-то причине спрашивать это показалось ему неправильным и потому, слегка кивнув, он ответил:  — Да, я тщательно выискивал в газетах подходящий мне дом, к тому же я у вас её лишь снимаю, неужели, Григорий Михайлович, вы боитесь, что я что-либо выкину? — парень взглядом указал на чужие вещи, вовсе неаккуратно разбросанные по всем комнатам, — Я не собираюсь их брать, лишь сложу и все.  — Я только предупредил, что … хотя, к черту, ты так решил — дело твоё.       Домовладелец непродолжительно пожал плечами и указал на поля в бумагах, где парень очень быстро расставил свои закорючки.  — Пока что, да и в последующие полгода плату взимаю без надбавок или уступок, усёк?  — парень закивал, на что домовладелец состроил важную гримасу и продолжил дело.       После необходимых процедур мужчина поспешил покинуть помещение.  — Так, а куда вещи складывать-то? — спросил парень у, ещё не успевшего скрыться, домовладельца. Тот лишь махнул рукой:  — Не надо ни черта складывать, себе оставь, вряд ли он … за ними кто-либо вернется…       Дверь захлопнулась, оставляя паренька совсем одного, во внезапно похолодевшем помещении. Он неспешно принялся осматривать маленькие комнатки одну за другой и понял, что звания отчасти привлекательной заслуживает лишь гостиная.