Кап
Кап
И ты вновь чувствуешь себя живее всех живых. Хочется радоваться жизни, строить успешные планы на будущее и т.д. В общем, детские никому не нужные забавы. Вся эта радужность, что проявляется, когда стараешься пристально рассмотреть мир через розовые очки — лишь иллюзия. «Уж кто-кто, а я разбираюсь в иллюзиях… Светлый мир — самая страшная из них» Ведь потеряться так просто. Фальшивая улыбка всегда привлекала людей своей безобидностью. Заставляла идти к тебе навстречу и первыми протягивать руку. Возможно, поэтому убийц всегда в первую очередь учат улыбаться. Никто никогда не додумается, что у человека за спиной спрятан нож, если перед лицом будет милое улыбчивое лицо.Это одновременно так грустно…но до жути интересно!
— Леди Мэй, прошу вас не задерживаться! Я понимаю, вы любите душ, но у всего должны быть свои пределы. — Да иду я, иду. Я понимаю, ты соскучился, но разве у девушки не может быть времени на душ? — На это молодой парень не ответил. Его всегда вводили подобные выражения со стороны юной леди в замешательство. Ей десять, но говорит и ведёт она себя как полноценный взрослый человек. Наивный, но взрослый. Через каких-то десять минут Мэй покинула просторную душевую и принялась за самое важное в жизни любой девушки — внешность. Навести быстрый марафет не составляло труда, ибо какая-либо косметика напрочь отсутствовала на лице девочки. Только аккуратно причёсанные волосы, подстриженные в стиле каре, и правильно подобранная одежда. Всё! Даже несмотря на возраст все будут обращать на Мэй внимание. Хотя, вернее будет сказать — правильное внимание. А если всё-таки кто-то о чём-то догадается, то последнее, что он увидит, будут яркие святящиеся ярко-голубым цветом глаза. — Госпожа, в дальнейшем я бы очень не рекомендовал вам заставлять себя ждать. Ваш отец не всегда будет в хорошем настроении, — при упоминании главы семьи Окумура сердце Вергилия лишь на секунду, но сжалось, вызвав страх, отразившийся в стёкшей со лба капельки пота. — Как раз таки потому, что он сегодня в хорошем настроении, я и позволила себе покупаться немного дольше, — легкая улыбка на устах, и девушка со слегка грустным настроением устремляется в свою комнату. Нехорошие воспоминания терзали её без остановки, поэтому плохое настроение уже давно превратилось в обычное. По пути ей встречались различные слуги, которые то и дело старательно отводили взгляды, а те, кто посмелее, с искренней улыбкой на лице делали неглубокий поклон. Вергилий держался позади. Словно тень он прошмыгнул сквозь тех же слуг, которые также поклонялись старшему хранителю семьи Окумура. Всегда молчаливому и как-то наигранно вежливому Вергилию отдавали немалую долю уважения за его статус и заслуги. Ведь в семье всегда так поступают. Младшие уважают старших, слабые — сильных, трусы восхваляют уверенных. Здесь также. — Я буду у себя в комнате. Если понадоблюсь — стучи. Дверь захлопнулась, и молодая девушка вновь, как по волшебству, оказалась в полнейшей тишине. Она привыкла к ней. Каждый раз закрывая двери, все звуки этого мира покидали небольшую, но просторную комнату Мэй, и от этого она чувствовала себя умиротворенно. Она знала, что её никто не станет беспокоить — не настолько они смелые, чтобы бесцеремонно врываться к ней в комнату. Именно поэтому в своём крохотном мирке она позволяла себе то, что являлось бы табу за дверьми её спальни. Она давала волю своим эмоциям. Конечно, это было запрещено. Какие-либо чувства стоило сжимать в самый плотный комок и выбрасывать куда подальше, но… — Я не хочу, чтобы ты была здесь. Эти слова, когда-то давно сказанные её единственным братом до сих пор успешно пробивают стальную стену в сердце девушки, заставляя её ронять горькую слезу. Где он? Что с ним происходит? Жив ли он вообще… И не только эти вопросы, но ещё и тысяча других терзали разум Мэй каждый божий день. Конечно, при отце или слугах она никогда не позволит ни мускулу дрогнуть на своём лице, но здесь… Здесь она могла с печальными глазами смотреть на одну единственную фотографию Рюу, и чувствовать, как одновременно с этим к глазам подбирается предательская жидкость. — Вернись, пожалуйста… Но желание девочки просто ушло в пустоту. Опять. Даже со своим невообразимым слухом Рюу не смог бы услышать её просьбу, как бы сильно она не кричала. *** — Братец, ну покушай ты уже наконец… Голос был услышан. Отразившись от всех возможных поверхностей звуковые волны в миг настигли ушей Рюу, но были полностью проигнорированы. Маленькая девочка разговаривала уже не со своим братом — с его тенью. До ужаса исхудалый парень сидел, вжавшись в самый далекий и тёмный угол своей специальной комнаты и судорожно повторял одни и те же слова. — Прости, прости, прости, прости… Ноги поджались к груди и обхватились руками, что вызывало жуткую картину. Словно перед девушкой сидел не живой человек, а… — Я… ЖИВОТНОЕ! Не подходи ко мне! — Выкрикнул Рюу настолько внезапно, что девочка повалилась на пол. Сердце бешено застучало от страха, а на глаза поступили слёзы. Ей было очень больно лицезреть родного брата таким, — я животное… Каждая фибра его тела была в ужасе. Мозг отчаянно старался прогнать возникающие перед глазами Рюу галлюцинации, но кровь родной сестры на руках то и дело появлялась. И с каждым таким приступом парню приходилось всё хуже и хуже. Через какое-то время Рюу стал вести себя очень неестественно. Порой дело доходило до того, что он самолично просил отца поместить его под действие своей причуды, чтобы получить своё наказание. Но то были лишь слова, и только через пару дней до всей семьи дошла настоящая причина столь необычного поведения Рюу… Всё началось с крика одной из служанок. Она буквально ворвалась в кабинет к старшему Окумура, за что чуть ли моментально не лишилась головы. Если бы не её до ужаса перепуганный взгляд, она бы не успела зайти в его кабинет. — Мистер Окумура, там Рюу…он весь в крови! — Это событие послужило началом длинной и далеко не самой приятной цепочки событий. Событий, о которых каждый из членов семьи Окумура не хотел бы вспоминать.Через несколько часов
— А теперь ещё раз внимательно обдумай свои слова, — глядя свысока на своего подчинённого произнёс глава семьи. Его глаза горели завораживающим, но в то же время чудовищно жутким светом причуды. Эти глаза отражали гнев всего семейства, — ты говоришь о моём сыне, поэтому в следующий раз я выжгу тебе горло, если ты осмелишься на вольность. — П-прошу прощения, господин! — Подчинённый медленно поднялся на ноги, сплюнул скопившуюся во рту кровь, после чего постарался максимально мягко разговаривать. Не только его слова, но и тон приобрели более покорный вид. — То, что произошло с вашим сыном…это было закономерно. Я предупреждал вас, что господина Рюу нужно держать как можно дальше от любых эмоциональных потрясений, — мужчина сделал еле заметный шаг назад. Теперь кулак Тэкеши Окумура уже не достал бы его челюсть так просто. — Главная проблема в том, — к общей беседе теперь подключилось ещё несколько подозрительных людей, — что вы изначально допустили ошибку, когда делали из этого ребёнка животное. Ведь именно ваш голос был против уничтожения личности парня как таковой, именно поэтому сейчас два абсолютно разных сознания воюют внутри Рюу. — И что вы все предлагаете делать? — Тэкеши стоило немало трудов сохранять внешнюю холодность ко всей ситуации. Внутри него уже давно всё полыхало адским пламенем. — Наша идея не изменилась. Куда проще уничтожить его человеческое, чтобы выдрессировать послушного убийцу. Ведь именно к такой цели вы и стремились, или я уже ошибаюсь? — Добавил свою лепту «Химик». — Я не стану делать этого со своим сыном. Он всё-таки мой ребёнок! — Хах, мистер Окумура, послушайте себя. Сейчас этот самый ребёнок, используя свою же силу, вскрыл себе запястье потому что жаждал наказания за свой проступок. Кто ему вбил в голову такую навязчивую идею подобных мер самовоспитания? Да даже если мы сейчас оставим всё без изменений, откачаем его, что будет потом? Потом, когда он вновь начнёт проявлять эмоции, сможет удержать себя в руках? Он нестабилен, Тэкеши! — Ему не под силу держать свою злость в руках, как бы он не старался. Я вообще молчу про его голод… — Всё! Хватит! Я сам решу, что мне с этим всем делать. Уходите, мне нужно поразмыслить. Через несколько секунд кабинет главы семьи Окумура уже почти опустел. — Химик, как думаешь, поможет, если в его таблетки для сна ты добавишь успокоительное? — В теории должно. Но, мне кажется, это лишь облегчит его собственный контроль. От припадков его спасёт только полное стирание. После этих слов где-то глубоко внутри отец почувствовал, то ли ярость, то ли досаду и печаль… Он не смог бы даже при всем своем опыте определить, что это за чувство. В таких делах ему обычна помогала жена — она была поддержкой Тэкеши в этих вопросах, и он всегда доверял именно ей подобные деликатные ситуации. Сейчас же он вынужден делать это сам, надеясь, что там наверху девушка, которая отдала ему всю свою жизнь, улыбается. Но эта тонкая струнка надежды окончательно разрывалась под натиском логики. Он знал, что никто ему не улыбнётся. И как бы Тэкеши не старался убедить себя в обратном, лицо Рюу… Это до ужаса перепуганное, когда он увидел кровь Мэй на своих руках, лицо говорило о многом. Конечно, любой человек на его месте испугался бы, впал в отчаяние — это нормально. Но к Рюу эти правила не совсем подходили. Он реагировал иначе, в первую очередь потому, что сам хотел наказания. Именно поэтому сейчас Рюу лежит с самым умиротворённым лицом, какое только можно было на нём увидеть. Тэкеши внимательно вглядывался в это лицо. Оно было таким родным, но одновременно с этим что-то исходящее изнутри кричало, что он чужой для этого мальчика. *** Тэкеши старался держать холодный взгляд, но не мог. Пытался отвлечься, но не мог. Хотел хотя бы спокойно поспать, но и здесь у судьбы были свои собственные планы. Она предпочла проучить, казалось бы уже взрослого мужчину. Так ещё и таким варварским способом! Заставляла смотреть в это бледное, словно у трупа, лицо, на которое ложились немного длинные пряди русых волос. Даже если Тэкеши находился в своих покоях, ему нескончаемыми видениями иллюстрировался его сын. Забавно. Сколько бы времени отец не старался ненавидеть своё дитя, он всё равно приходит к одной и той же мысли — он его сын. Его плоть, кровь, привычки, манеры, и даже если усиленно стараться выбить эти вещи из человека — в конце будет ждать крах. И под крахом подразумевается осознание. *** Яркий свет, доносившейся из неоткуда освещал всё пространство, уходящее в бесконечные дали, заставляя глаза первое время предательски щуриться. — Давно ты меня не навещал, — голос принадлежал миниатюрной из-за своей худобы женщине средних лет. Её длинные локоны русого цвета собирались в красивый узор на белоснежном полу, словно в сказке. Мужчина не нашёл, что ответить. Его губы образовали тонкую линию, а взгляд уплыл в узоры, выложенные шелковистыми локонами, и не смели взглянуть в глаза собеседнику. В тяжёлом молчании язык промочил губы, подготавливая их к не самым тяжёлым, но почему-то всё ещё не сказанным словам. Тэкеши развернулся к своей покойной жене спиной, и картина мира в тот же момент изменилась. Конечно, сохранился главный атрибут — белизна, вот только теперь это было не бесконечное загадочное пространство, а стены лаборатории. Они стояли в процедурной. Тэкеши кинул полный тоски взгляд на толстое стекло, за которым восемь лет назад он наблюдал за трансформацией своего сына. От чего-то эти воспоминания, это место и люди вызывали лишь горечь. Теперь уже только её. Мужчина неслышным шагом подобрался к небольшому стеклянному куполу, откуда смотрели два больших невинных серых глаза. Прямо как у матери. — Ты ведь всегда была против этого? — Не повернув лица произнёс Тэкеши, на что далеко не сразу получил ответ. — А ты как думаешь? — Нежная женская рука опустилась мужчине на плечо и тут же почувствовала нарастающее напряжение. Ему было не комфортно. — Какая бы мать хотела такой судьбы для своего ребёнка? — Но ты всегда молчала. Ты никогда не говорила, что против этих экспериментов. — А что я могла? Будто бы мой голос мог что-то изменить, — слегка поникшим тоном произнесла женщина, — ты всегда был упрямым, Тэкеши. За это и полюбила… На это глава семьи не нашёл, что ответить. — Тем более, мне не нужно что-либо говорить. Теперь ты сам всё прекрасно видишь, — картина мира вновь, словно по волшебству, изменилась, только на этот раз уже в больничное крыло особняка Окумура. В центре всё также лежал Рюу, вот только теперь уже не всматривался в своего отца невинными детскими глазами. — Я понимаю, что ты хотел сделать, папа, — раздался детский голос за спиной мужчины, от которого у матёрого убийцы пошли мурашки, — ты старался для меня, чтобы я стала лучше, но вот к чему это привело. Мой братик… Я совершенно не узнаю его. Почему-то я хочу, но не могу увидеть в нём своего настоящего братика. И это всё ты. Ты виноват! — Помолчи, Мэй, — шершавые руки стали массировать глаза, надеясь, что это всё кончится. Не помогло, — Ты права, я хотел сделать тебя лучше. Чтобы ты стала сильнее. Всё это я сделал для тебя… — Можешь не стараться её обмануть, — непонятно откуда раздался голос недостающего члена семьи, после чего мальчик, до этого смерено лежавший на больничной койке, медленно поднялся и блеснул смертельным взглядом, — ради неё? Да кого хочешь убедить в этом, папуля, Мэй или себя? Тэкеши уж было хотел перебить своего сына, но не успел. Его видения оказались ужасно громкими. — Ты, папуля, заврался. Обманываешь самого себя, чтобы было легче глядеть в зеркало? Или, может, чтобы оправдывать себя перед моей мамой — это неважно. Ты, мой дорогой господин, сделал это далеко не для её же блага. Точно также как ты превратил меня своего подручного пса, которого и пнуть можно и заставить делать грязную работу, правда? — Нет конечно! Я всегда хотел только одного — чтобы ты стал хорошим наследником нашей семьи! — О! И как? Помогло? Что-то совсем запутался и не вижу связи между «стать хорошим наследником» и «превратить в животное». Может я тупой? Или может это ты давно не смотрел на себя самого! — Ты превратил меня в сраную собаку! СОБАКУ! НА ПРИВЯЗИ! И ещё пытаешься убедить, что всё это для моего же блага? Ты думаешь, я совсем глупый? Думаешь, я не вижу, как обычные люди относятся к своим сыновьям и дочерям? Считаешь, я не могу сложить два и два?! Я прекрасно знаю, что ты меня просто ненавидишь! До такой степени, что заставил поднять руку на мою родную сестру, и что теперь? — Фиолетовые глаза блеснули животным безумием, заставив Тэкеши покрыться холодным потом. Такого ужасающего взгляда он ещё не видел никогда. — А теперь, папочка, — голова Рюу плавно наклонилась на бок, оставив видимым за длинными волосами лишь жуткую улыбку, — я умираю! Когти в секунду вылезли из левой ладони Рюу. Одно движение — и четыре струи тёмной алой крови начали вытекать из разорванного в клочья запястья прямо на холодную землю. — И виноват в этом только ты. Ведь я ждал наказания! Ждал того, что за такой проступок меня накажут, как подобает нашим традициям, но нет. Ты выбрал вариант намного хуже! Ты дал мне истерзать себя! Сначала мысленно — свёл меня с ума своим бездействием, а потом уже я сам от твоего лица решился наказать себя, но ты мне даже умереть спокойно не дал! Думаешь я остановлюсь? Думаешь я перестану чувствовать вину! Да я теперь спать не смогу без галлюцинаций и кошмаров, и в этом виноват только ты! — Но знаешь, что я понял? Я этого не заслужил! Ни Мэй, ни я не заслужили того, что ты сделал с нами! — Взгляд Рюу медленно опустился на землю. — Знаешь, мне пофиг на себя, но ты затронул самое дорогое, что есть в моей жизни, — скулы оголили выделяющиеся клыки, — и за это, я тебя не прощу! Я убью тебя, папуля! Я заставлю медленно тебя умирать, вспоминая о всём, что ты сделал «для нас». И убью я тебя не как животное, но как брат своей сестры, как сын лучшей на свете матери! Как Рюу Окумура — я убью тебя! На этих словах старший сын обратился в пыль. — Не стоит уходить от этого, папа. Ты это заслужил, — Мэй рассыпалась по крупинкам. Выполнив свою миссию в этом мире, она отправилась за своим братом. Теперь вновь в бесконечном пространстве осталось двое. В тишине, которая, казалось, не заканчивалась целую вечность, было произнесено куда больше слов, чем за всю прожитую Тэкеши жизнь. Вот, что о нём думают? Кем считают? Но самое страшное для старшего Окумура не это. А то, что он был полностью согласен с тем, что ему наговорили его же видения. Видимо, его причуда и правда была удивительна, если была способна путём показа одной и той же сцены десятки, сотни раз вдалбливать до победного одну единственную мысль. Которую спустя огромное количество времени, глава семейства наконец-то понял. Это всё моя вина… Это моя вина…Моя вина…
Моя…
— Ну что, Тэкеши, сейчас ты понял? — Задала уже не первую сотню раз этот вопрос женщина. Проверочный вопрос, от которого обычно решалось, пойдёт всё на новый круг или же прекратиться. — Да… — дрожащим голосом стоя на коленях произнёс мужчина. В глазах стояли слёзы — первые, что он пролил за тридцать шесть лет, но от этого почему-то столь ценные, — я знаю, как смогу загладить свою вину. — Я вижу. Вперёд, дорогой, а я буду дожидаться тебя здесь.