***
— Небо залила кровь… — прошептала Кара утром следующего дня, смотря в покрытое алым заревом рассветное небо. — …окропившая землю прошлой ночью… — со странной интонацией дополнил Мерул, звучно каркнув. Слова фамильяра неожиданным липким холодом прошлись по позвоночнику, горечью оседая на корне языка, но в голове не было ни единой мысли, на лице не отразилось ни единой эмоции, кроме какой-то отстранённой задумчивости. Чувства будто отрезало от сознания глухой стеной, по ту сторону которой они бились в эфемерном желании выбраться наружу. Странное ощущение нереальности происходящего усилилось в сто крат, когда к Штабу подтянулись вернувшиеся Разведчики. Из сорока ушедших за Стену солдат вернулось двадцать двое, из которых одиннадцать получило тяжёлые ранения: некоторые лежали в повозках с наскоро перемотанными головами, без сознания; некоторые тихо подвывали от боли в сломанных конечностях, находясь в сознании, не в состоянии даже уснуть; примерно трое недвижимо замерли в изломанных позах, обмотанные окровавленными бинтами и с тугими перевязками и жгутами на культях, оставшихся на месте оторванных конечностей — ноги или руки. Солдаты, едущие впереди на лошадях, смотрели перед собой застывшими стеклянными глазами, не реагируя ни на что, будто сознанием находясь совершенно в другом месте. У них тоже наблюдались многочисленные синяки, ушибы и раны, но не столь серьёзные, как у тех одиннадцати несчастных. По виду, куда больше пострадало их психологическое и душевное состояние, чем тела. Майк Захариус ехал во главе жалких остатков отряда, и, пожалуй, он был единственным, чей взгляд был более-менее осмысленным и живым, хоть и не лишённым тяжёлой усталости и скорби. Первым делом повозки с тяжело раненными отвезли в сторону военного лазарета, вслед за ними поехали и другие солдаты, отделавшиеся сотрясениями мозга, гематомами или вывихами. Почти неосознанно заглядывая в омертвевшие глаза каждого из них, слыша вой раненных, видя обрубки рук и ног несчастных, ставших калеками после одной лишь ночи, Кара ощущала, как что-то скользкое и холодное проходит вдоль позвоночника, обвивается вокруг рёбер, грудной клетки, медленно сдавливает шею, перекрывая кислород. Она недвижимо стояла на месте, смотря вслед удаляющимся в стороне повозкам, приоткрыв губы, будто в попытке вдохнуть больше воздуха. Он порывистыми толчками вбивался в лёгкие, ледяным инеем оседал на стенках глотки, заставляя глаза почти слезиться. Страх… отвратительное, склизкое, унизительное чувство. Кара резко развернулась на пятках, поспешно направляясь в сторону конюшен. Все дальнейшие события казались ей каким-то нереальным, вязким сном, тогда как лишь страх и странная, иррациональная ярость ощущались до ужаса настоящими, почти осязаемыми. Она не обратила внимания на всё ещё сонного конюшего, мельтешащего около ворот, но встрепенувшегося и возмущённо крикнувшего что-то вслед пролетевшей мимо него ведьмы; не поняла, как оказалась около дальнего стойла, и уже выводила из него Тень; упустила момент, когда конь уже знакомо согнул передние ноги, давая брюнетке возможность почти без труда забраться на спину. Лишь почувствовала, как прохладный утренний ветер ударил в лицо, подхватывая растрёпанные волосы, когда жеребец пустился в галоп. Дорога и пейзажи размытыми кадрами мелькали перед глазами, кислород частыми, но короткими толчками проходил в лёгкие, очи слезились, а руки пошли гусиной кожей от холода, но внутри распалялся сжигающий нервы пожар, пульсацией отдающийся в затуманенном сознании. Сколько времени прошло? Как долго она скакала наобум, полностью доверившись коню и случаю, даже не пытаясь запомнить путь? Всё происходило будто не с ней, будто в каком-то до ненормальности реалистичном сне. И очнулась она лишь тогда, когда Тень неожиданно резко затормозил, останавливаясь, а ведьма, не ожидая такого поворота, потеряла равновесие и соскользнула со спины жеребца, падая на землю в опавшие пожелтевшие листья. Кислород с хрипом вырвался из отбитых лёгких, мгновенная острая боль в затылке от удара почти сразу перешла в тупую, ноющую, глаза на несколько секунд крепко зажмурились. Она не шевелилась, продолжая лежать на холодной, влажной от росы, земле, хватая ртом воздух; не двинулась даже тогда, когда приступ прошёл, боль приглушилась, а дышать стало легче; не двигалась, открыв глаза и со смесью усталости и отчуждения разглядывая крепкие кроны деревьев над собой; не двигалась, когда слух на периферии сознания уловил тихое, будто виноватое, ржание рядом, шелест листьев вокруг, прерываемое отдалённым вороньим карканьем. Она очнулась и поняла, что всё это было не сном. Ведьма согнула правую руку в локте и закрыла запястьем глаза, погружая сознание во тьму, но даже там она не нашла искомого покоя, видя во мраке стеклянные безэмоциональные очи солдат, оторванные конечности, кости, изломанными иглами прорывающие плоть и торчащие из неестественно вывернутых ног и рук, залитые кровью лица и открытые в крике искусанные губы. Картины накладывались друг на друга, окрашиваясь в чёрные и алые цвета, поддёрнутые пеленой полупрозрачного забвения воспоминания заменили чёткие кадры недавнего прошлого, врезаясь в разум набатом скорбных колоколов.***
Звон колоколов разливается по ветхому, воняющему помоями, мокрой псиной и, как ни странно — ладаном, городку мрачной мелодией тёмного предзнаменования. Она оглядывается по сторонам, обводя беглым взглядом покосившиеся, задрипанные, деревянные домишки вдоль улиц; прилавки в центре главной площади, сейчас так беспечно покинутые своими хозяевами вместе с ящиками с овощами, фруктами или сушёными специями; вывески, со скрипом покачивающиеся под редкими порывами ветра, указывающие на местонахождение частных торговых лавок, цирюльника или кабака; самое высокое и добротное здание во всём городе — церковь с массивными деревянными дверями, христианским крестом поверх заострённой крыши и колоколом в самой высокой башне. Но чего стоит вид святого прибежища верующих, когда прямо напротив него возвышаются три подготовленных, ограждённых деревянной насыпью дров и веток, костра с массивными столбами прямо по центру? Чего стоит «чистая вера», когда преподобный кричит о ней во всеуслышание, идя при этом во главе эскорта с повозкой, в которой — воющие, окровавленные, изломанные тела существ, уже мало похожих на людей? Каков смысл говорить о Боге и «избавлении», когда люди в фанатичном благоговении и эфемерном страхе взирают на то, как кого-то ведут на костёр — на смерть? — Видишь их, милая? — тихо шепчет вкрадчивый голос за спиной. — Слепые фанатики, готовые на всё лишь ради власти и подкармливания собственного нескончаемого самомнения. Присмотрись, милая. Видишь, кого они отправляют на смерть? Кара послушно сощурилась, пытаясь как можно детальнее рассмотреть тех людей, которых силком выводили из повозки, с силой дёргая за сковывающие шеи, лодыжки и руки цепи, волоча по земле тех, кто был уже не в состоянии ходить, и таща в сторону приготовленных костров. Первый заключённый — женщина, уже в возрасте, судя по многочисленным морщинам на сухом лице, не могла идти самостоятельно, поэтому «карателям» пришлось тащить её за волосы и цепи прямо вверх, к древесной насыпи. Она выла и захлёбывалась собственными слезами и кровью, стекающей по губам, шее, с разбитого затылка и многочисленных ран и гематом на теле, орошавшей молочно-белые, — и почему-то казалось, что явно не от старости — волосы. Её руки были вывернуты под неестественными углами, а свободное светло-карамельное платье было порвано в нескольких местах и буквально залито кровью, особенно явным пятном выделяющейся в области живота, паха и ниже. В какие-то моменты она обмякала в руках своих мучителей, полностью падая на землю, но тут же приходила в себя, снова воя от боли в покалеченных руках и во всём теле. Вторым был мужчина, в котором уже с трудом узнавался человек — лица не было видно за пеленой алой жидкости и многочисленных шишек, ран, синяков и гематом. Передвигался он медленно и через каждый шаг спотыкался, вскрикивая, но шёл. Руки с закованными в цепи запястьями он держал перед собой, будто стараясь лишний раз не тревожить ладони — они вместе с пальцами превратились в окровавленное месиво, сжатое почти в лепёшку, с подробившимися костями и разорванными сухожилиями. Также, потрёпанная одежда была влажной и плотно облегала худощавое, но жилистое тело, тёмные волосы непослушными прядями налипало на лоб и виски. И лишь третья жертва шла с почти гордо поднятой головой, смотря на толпу озлобленных, плюющих в их сторону и кидающих в них камни, людей с нескрываемым презрением, омерзением и явным превосходством. Будто не смертник, приговорённый к казни, а знатная дама, идущая на приём или даже бал. Всё лицо в кровоподтёках и синяках, окровавленные пальцы с явно вырванными ногтями, грязное тело и платье, довольно молодые черты лица, искажённые гримасой отвращения. Взгляд победителя, идущего на смерть с гордо поднятой головой. Мешая вязкую грязь и навоз под ногами, толпа улюлюкала, провожая смертников ненавидящими взглядами, плюясь, крича о «дьявольских отродьях», но смотря на проповедника и идущего рядом с ним мужчину с немым благоговением. Последний, поднимая руку вверх, призывая к молчанию толпу зрителей, вышел чуть вперёд, встав перед тремя будущими кострами, к центральным столбам которых уже привязывали толстыми верёвками троих жертв. Кара глядела на весь процесс, стоя в отдалении, в тени одного из домов, ощущая, как холодные ладони на плечах не дают ей даже двинуться с места, а широко распахнутые глаза, будто подчиняясь чьему-то нерушимому приказу, не отрываются от представшей перед ними картины, когда разум настойчиво кричал, умолял просто отвернуться и не смотреть на этих чудовищ, называющих себя «людьми». Не слушать пафосных речей проповедника, призывающих народ «открыть глаза и возреть сии Дьявольские отродья, отравляющие жизнь всего верующего человечества». Дьявольские отродья? Тогда, наверное, она ослепла. — Видишь, милая? — вновь прошептал мелодичный голос на ухо, обдавая шею и раковину ледяным дыханием. — Тот мужчина и седая женщина — обычные люди, такие же, как и все из той толпы, что сейчас бросают в них камни и проклятья с пожеланиями мучительной смерти. Знаешь, почему же их отправили на костёр? Потому что они дали какой-нибудь мизерный, абсурдный «повод» заподозрить себя в колдовстве, а фанатики и рады. Видишь, в каком они состоянии? Представь, что делали с ними на протяжении многих часов, а то и дней. Удивительно, что они выжили до этого момента, но, видимо, не сумели дождаться смерти и сознались в колдовстве. — Но ведь ты сказала, что они — обычные люди, — сдавленно прошептала Кара, не оборачиваясь, глядя, как второй мужчина, призвавший ранее к тишине, достаёт из-за пояса какой-то свиток, разворачивает его и начинает зачитывать имена и обвинение приговорённых. За спиной послышался тихий, мрачный смешок. — Да, это так, — согласился голос. — Вот только невинный скорее признает свою виновность, чем выдержит те пытки, на которые станет находчивости извращённым умам палачей. Признание — это спасение. Спасение — смерть. Для этих людей. — … Николь Де Ларуа, признана виновной в использовании колдовства, заключении сделок с Дьяволом и… — А она? — сипло спросила Кара, кивая в сторону гордо выпрямившейся женщины, накрепко привязанной к центральному костру, игнорируя речи судьи о виновности и приговоре. — А вот она — настоящая ведьма, — мрачно усмехнулись за спиной, сильнее сжимая ледяные тонкие пальцы на плечах. Бланкар дёрнулась, будто в каком-то неосознанном желании сорваться в самую гущу ликующей толпы, спасти, как-то помочь своей «сестре». Пальцы сильнее сжались на плечах, удерживая на месте, не давая ступить и шагу. — Стой на месте, милая, — вкрадчиво, с едва уловимыми повелительными нотками в голосе, сказали за спиной. — Не шевелись. Смотри и запоминай всё, что видишь. Запоминай и помни всегда. И она смотрела. Смотрела, как судья дочитывает приговор и отточенным движением скатывает свиток, вновь пряча его за пояс, будто это действие уже так привычно, как дышать; смотрела на подошедшего к кострам палача в чёрной маске с дырами на месте глаз, держащего в руках ярко пылающий факел; смотрела, как отчаянно воет старшая женщина и мужчина, завидев пламя, как забились, выворачивая связанные позади запястья, ломая кости, теряя сознание от боли и страха, но вновь приходя в себя от не отпускающей муки; смотрела, как огонь несколькими, будто нерешительными искрами, цепляет сухие дрова и ветки, медленно расползается, беря пленников в смертельное обжигающее кольцо, облизывая их ноги, уничтожая одежду и плоть; смотрела, как платье беловолосой женщины загорелось с подола и постепенно покрылось оранжево-алыми танцующими языками, оставляющими на коже безобразные ожоги, обугливая волосы; как мужчина заметался, охваченный пламенем, дёрнул руками с такой силой, что, казалось, сквозь треск горящего дерева и мученический вой, послышался звук разрываемых мышц и хрустнувших костей. И лишь темноволосая женщина в центре не пыталась вырваться, стоя прямо и гордо, смотря на улюлюкающих людей с места казни, будто с какого-то пьедестала. На её лице блуждала лёгкая, но опасная улыбка, в зелёных глазах отражались силуэты, складывающиеся из причудливо изгибающегося пламени. — … От проклятого дьявольского отродья не должно остаться ничего, кроме пепла, развеянного ветром, — продекламировал проповедник, оборачиваясь и смотря прямо на всё ещё остающуюся спокойной женщину, силуэт которой пламя ещё не захватило. Мужчина странно отшатнулся, расширившимися глазами взирая на лицо пленницы, смотрящей на него снисходительным и притворно-жалостливым взглядом. Она улыбалась. — Слепые вожаки слепой стаи голодных волков. В конце концов, даже хищник, но слепой под предводительством слепого наткнётся лишь на тёмную пропасть собственного невежества, — сказала Николь, и её голос даже среди гула, треска дерева и затихающего воя двух других пленников, звучал подобно грому в гробовой тишине. Нерушимому пророчеству, в одно мгновение ставшего истиной. А потом огонь пожрал подол её платья и стремительно охватил всё тело, она закричала, вскидывая голову кверху. Кара стояла и смотрела на всё происходящее, нерушим клеймом отпечатывающееся в памяти, бледным ужасом оседающим на её лице, исказившимся в отвращении и страхе — Николь всегда любила пафосные и философские фразы, — фыркнули за спиной, холодные пальцы скользнули с её плеч к лицу, цепко сомкнулись на подбородке, не давая даже при желании отвернуться. — Ты поняла, милая? — мрачный шёпот обжог основание шеи. — Ты поняла, что случится, если ты покажешь свою истинную суть этим существам, называющих себя «людьми»? Посмотри на замершие почерневшие силуэты, охваченные пламенем. Представь… себя на их месте. — Почему?.. — тихо и сдавленно прошептала Кара, даже не предпринимая попытки повернуть голову. Глаза стали влажными, и не ясно из-за чего именно — от всего увиденного или же просто едкий дым с запахом горелой плоти щипал очи, драл горло. — Почему?.. За что? — Просто потому, что людям жизненно необходим враг. Вера в то, что на свете существует что-то более ужасное и мерзкое, чем их собственная суть. Убеждённость, что обычная травница или косо посмотревший сосед замышляет что-то гнусное, что-то более безобразное, чем секреты гниющих душ тех же проповедников и «верующих». — Тогда почему же мы не помогли им? Не помогли Николь? Ведь ты явно знаешь её… — прошептала Кара почти в отчаянии, со стоном проходя ладонями по собственному лицу. — Чем же тогда мы лучше этих… чудовищ? — Николь сама прокололась, была не достаточно осторожной, приведя себя к такому концу самостоятельно. Была слишком слабой. А слабость — всё равно, что смерть. Лишь сила заслуживает уважения, я говорила, — жёстко пояснила женщина и, пресекая любые попытки Кары вставить хоть слово, уже мягче продолжила: — Людям всегда нужен враг. Если такого нет, то они узрят его в собственных близких или знакомых. Это замкнутый круг. Поэтому лучшее решение… — голос замолчал, будто обдумывая что-то, но Кара могла поклясться, что стоящая за её спиной женщина улыбается. Уже знакомой — о, Луны! — такой привычной жестокой, циничной улыбкой. — Раз они ищут врага, то мы станем им. Смысла в добродетели, уверениях, что мы ничего плохого им не делаем, слезах и вымаливании пощады нет. Во власти же он есть. Виновен или нет — границы стёрты уже давно. Поэтому, чтобы выжить… Нужно стать теми, кого рисуют в воображении эти слепые фанатики. Дать им то, что они ищут. Подтолкнуть слепую стаю к тёмной пропасти их же невежества, — Кара застыла, её плечи задрожали — то ли от страха, то ли от ярости, то ли от ещё какого совершенно иррационального чувства обречённости. Тонкие холодные пальцы прошлись по её шее, сжали предплечья в обманчивой иллюзии поддержки и успокоения. — Ты ещё слишком молода, Кара. Наивна. Отбрось эти ненужные эмоции и воскреси в памяти то, что видела сегодня. Взгляни ещё раз. И вспоминай каждый раз, когда колебания начнут просачиваться в твою душу. Ты станешь сильной и могущественной ведьмой — я научу тебя всему. Лишь не разочаруй меня, — губы коснулись ушной раковины, обжигая холодом. — Не забивай себе голову другими вариантами или наивными суждениями. Эти люди невежественны и слепы. А невежды видят лишь то, чего желают. Кара чуть повернула голову, смотря почти обречённым, но вместе с тем решительным взглядом в горящие жестоким блеском серые глаза напротив.***
— Кар-ра, — тихо окликнул её фамильяр, расположившийся на земле, рядом с её головой. — Извращённые умы Инквизиции были весьма изобретательны в различных пытках и казнях, — внезапно заговорила она, так и не убирая запястья с глаз. — Ты знаешь, что многие, кого они мучили с целью вырвать из глоток признания в истинной или надуманной виновности, не доживали до самой казни. Они умоляли, клялись, проклинали, желая лишь одного — смерти. Ненавидели собственную живучесть, если выдерживали под пытками слишком долго. Сходили с ума, уничтожали себя изнутри, воя от боли, при первом же случае пытались совершить самоубийство… — К чему всё это, Кар-ра? — резко спросил ворон, прерывая ведьму. Бланкар горько усмехнулась, хмыкнув. — В своём мире мы жили выживанием, Мерул. Ты это прекрасно помнишь. Убегали от Охотников, скрывались, лгали, прятались… убивали. Ради власти, ради силы, ради собственного выживания. В этом мире всё повторяется, лишь с одним отличием: помимо уже знакомых нам монстров тут существуют ещё одни. Более тупые, но не менее жестокие. Неужели… это никогда не кончится? Она устало выдохнула, закрыв лицо обоими ладонями, продолжая безмолвно лежать на земле, не издавая ни звука. — Я представила, Мерул, — внезапно продолжила она. Голос звучал приглушённо из-за ладоней, но разборчиво. — Увидела тех раненных солдат, мужчин с оторванными конечностями, с разбитыми черепами. И представила себя на их месте. Как всегда делала, когда к расставленным кострам приезжали повозки с измученными приговорёнными… Что хуже, Мерул? Скажи мне. Какая участь хуже? Та, которая ждала бы в руках Инквизиции или же та, что ждёт здесь, от гигантов? И здешних людей… — Ты забиваешь голову глупостями, Кар-ра, — жёстко отрезал ворон, по ощущениям — подходя ближе, щекоча перьями тыльную сторону ладони ведьмы. — Мы выживали. Мы выжили. И выживем снова. Ты выживешь. Ты прошла слишком долгий путь, многое узнала, многому научилась, и уже не та девчонка, что была когда-то. Куда подевалась твоя обычная самоуверенность? — Знаешь, вчера мне почти прямым намёком дали понять, что значит быть чрезмерно самонадеянным, — мрачно хмыкнула Бланкар, наконец, отрывая ладони от лица и глядя в небо безмерно тяжёлым и усталым взглядом. — Ты путаешь одно с другим, — качнул головой Мерул. — Я же не сказал «самонадеянность». — А разве это не одно и то же? — Не совсем, — тут же отозвался фамильяр. — Я понимаю, страх смерти — так же естественен, как закат по вечерам. Но не дай ему поглотить себя… Бланкар медленно приняла сидячее положение, повернула голову в сторону ворона, искажая губы в мрачной улыбке. — Страх смерти? О нет, Мерул, — медленно и вкрадчиво прошептала она. — Я не боюсь смерти. — Тогда что же тебя так испугало? — с лёгким удивлением спросил ворон, взмахивая крыльями. — Умирать всегда больно, Мерул, — продолжила ведьма, отворачиваясь, и с примесью задумчивости и какой-то тихой, приглушённой ярости глядя поверх крон многочисленных деревьев. — Сколько из тех раненных солдат доживут до утра? Или хотя бы до вечера… Это не смерть. Не смерть страшна, сама по себе… Жизнь калекой, сломанной куклой… Что я… — она резко выдохнула, осекаясь и со злостью качая головой. — Я просто вспоминаю каждый раз… Я помню до сих пор. Помню всегда.