Мандарины и патроны

Мандарины всё время пытаются ссыпаться через край пакета - Теодор придерживает их пальцами и ни на секунду не может разжать руку, даже чтобы надеть перчатки, потому что тогда оранжевые шарики выскользнут и покатятся прямо по ногам прохожих, по слякоти, по бликам от гирлянд. А до дома неблизко - надо пересечь небольшую площадь, где сейчас шумит каток, проехать пару остановок на метро и пройти до квартиры. Тео непроизвольно сжимает пальцы сильнее - бумажный край пакета рвётся - и думает о том, какая в подземке будет давка, потому что сейчас все стремятся в центр города - туда, где праздник, ярмарки, где будут торжественно опускать шар и поздравлять друг друга с наступлением Нового года. А его ждёт пустая квартира, искусственная ель и маринованное мясо, которое осталось только запечь. Не так плохо, если подумать и убедить себя. Фигуру на краю крыши он замечает почти чудом - если можно так назвать профессиональную привычку. Силуэт хорошо виден на фоне серо-оранжевого городского неба и чем-то напоминает горгулью готического собора или птицу на проводах - наверное, такой же тёмный, сгорбленный и - совсем немного - одинокий. Внизу шумит толпа, внизу люди повисают на бортиках катка и смеются над собственной неловкостью, жгут бенгальские огни, греют руки в мокрых перчатках и дышат паром от стаканчиков кофе, а Теодор стоит посреди этой суматохи, запрокинув голову так, что капюшон сваливается, а морозный воздух скользит по шее, и смотрит на Арахнида. - Ой, осторожнее, осторожнее, извините! - в него влетает девушка, которая уже зашнуровала коньки, но ещё не встала на лёд, и поэтому шаги у неё неловкие, а падает она плохо - всем телом, мгновенно теряя равновесие и повисая на Тео. У девушки серые лучистые глаза, голубая шапочка и вьющийся тёмный локон через лоб - она красива, как картинка с рождественской открытки. Тео только растерянно улыбается и заверяет, путаясь в словах, что ничего страшного не случилось, вкладывает ей в ладони мандарин - самый верхний, крупный и оранжевый, как маленькое солнце под кожурой. Девушка смущённо благодарит, и у неё милый бостонский акцент, и она такая неловкая на этих острых кромках лезвий, что Тео доводит её до катка - в одной руке зажат пакет, другая чувствует ткань чужой куртки и изгиб талии. Арахнид отходит на второй план - давно уже не осталось надежды его понять, и если ему хочется сидеть на крыше - пожалуйста. Тео почти жалеет о том, что у него нет возможности остаться на катке - не та одежда, руки заняты пакетом, а дома ещё ждёт мясо. Но в подземку он спускается в значительно более мирном настроении - и даже идущий навстречу поток людей не мешает, а кажется ещё одним шумным и ярким, бестолковым и обязательным праздничным элементом. Дома он включает телевизор и зажигает гирлянду - чтобы не было так тихо и темно, и цветные блики отражаются от шариков, ёлка вся сияет мягким, рассеянным светом. Мандарины грохочут о жестяное дно мойки, противень с мясом звенит о решётку духовки - всё хорошо, Тео сделал всё, что было надо, так что теперь он может сесть и, как порядочный человек, начать отвечать на поздравления знакомых - сообщения приходят с раннего утра. По телевизору идут новогодние репортажи из разных точек города - он поднимает взгляд от экрана как раз тогда, когда показывают тот самый каток. На переднем плане репортёр - замёрзший, но улыбающийся, в шапке с оленями и со стаканчиком кофе в руках, а за его спиной по льду проносятся цветные тени. А ещё дальше, на крыше, по-прежнему сидит тёмный силуэт - Тео скорее догадывается, чем видит. Он невольно переводит взгляд в угол экрана - там сияет значок прямого эфира. Какого чёрта. "Иди домой, не мёрзни", - отбивает сообщение. Репортаж уже закончился, проверить реакцию Тео не может - да и не думает, что с такого расстояния и в таком качестве заметил бы. Он ждёт ответа минуту-две-пять, и экран освещается входящим сообщением... Рекламная рассылка. - Это просто глупо, - Тео выключает духовку - мясо шипит. - Он не слышал сообщение, такое бывает, - стягивает домашнюю футболку, неприятно цепляясь волосами за пальцы, и ищет свитер. - Да, обычно он отвечает в течение трёх минут, даже если это пять утра, - затягивает ремень на джинсах. - Нет, я ничуть не волнуюсь, - шнурует ботинки и поправляет ремень кобуры. - Я просто проверю, что с ним не так, - надевает куртку, закрывает дверь квартиры и дёргает ручку для уверенности. - Боже, как будто с ним когда-то что-то было так, - высовывается в окно на лестничной клетке и цепляется за пожарную лестницу - железные перекладины холодом обжигают пальцы. Чтобы преодолеть две остановки метро таким способом нужно всего четыре минуты. Крыши сливаются в одно бело-серое полотно. Разбегаться для прыжка сложно, но Тео старается, даже если снег уже набился в ботинки, шнурки заледенели и тихо-тихо позвякивают кончиками о металлические петли. Нужный дом он находит легко - за ним виднеется цветное зарево, а шум слышен в паре окрестных кварталов. Арахнида обнаружить сложнее - Тео бродит между трубами, оставляя в снегу путанные цепочки следов, вглядывается в поднимающуюся метель и не сразу понимает, что вот этот высокий и тонкий сугроб у края - его идиот-напарник. Снег лежит у него на плечах и на голове, покрывает даже спину - хороший, липкий, самое то для снежков, и если бы Арахнид не выделялся из рельефа, Тео бы его не нашёл. - Ты окончательно сошёл с ума? - Привет, - отзывается напарник. Тео молча стоит и смотрит, потому что у него хватает ни слов, ни дыхания сказать всё, что он думает - возмущение копится, как лавина, готовая обрушиться от первого неосторожного слова и погрести всё вокруг. Он вздёргивает менталиста за плечи, оттаскивает вглубь крыши и пару раз трясёт, чтобы сбить снег - тот болтается в воздухе, как кукла с обрезанными нитями, и Тео просто надеется, что у него нет обморожения конечностей - он, конечно, мутант, но и идиот редкостный. Руки, во всяком случае, подозрительно бледные и вялые - Арахнид без малейших возражений позволяет растирать свои ладони и ощупывать тонкие пальцы. Тео определённо оценил бы момент и самую малость им бы воспользовался, если бы не окружающая обстановка и слишком странное поведение пси. - Что случилось? - этот простой, в общем-то вопрос, ставит менталиста в тупик. Он чуть приподнимает голову, растерянно поводит плечами, смотрит по сторонам, как будто ищет ответ среди труб, сугробов и карманов на куртке Тео, не замечая, что ему всё ещё растирают руки. - Ничего. Праздную, - уже эта лаконичность сигнализирует - красными огнями и сиренами - о том, что что-то нет так. Пора приступать к реанимации. - А праздновать дома? - Тео набирается терпения. - Не хочу, там у соседей вечеринка, мы не очень хорошо общаемся, проводку выбило во всём районе, а свечи закончились ещё в прошлый раз, новых не купил, - о, хотя бы развернутый ответ, видимо, начинает оттаивать. - Хотя бы пойти на этот самый каток и хорошо провести время? - в голосе всё ещё гремят отзвуки лавины, но на этот раз обошлось без жертв. Вместо ответа Арахнид перехватывает его ладонь ледяными неловкими пальцами и тянет к краю. - Посмотри, они там все парами. Компаниями. Я не буду к месту. И кататься не умею - хороший аргумент, да? - То есть, - обманчивое спокойствие, - тебе не с кем провести праздник, и поэтому ты решил замёрзнуть на крыше? А что об этом думает мисс Доу? - Она ещё с Рождества с родителями. Да, она приглашала, но это слишком... Слишком семейный праздник, и я там буду не к месту, и я... Я боюсь слишком привязаться к ней, - к концу фразы Арахнид говорит так тихо, что его голос почти сливается с шелестом падающих снежинок. - Ладно, хорошо, а обо мне ты даже не подумал? Я настолько неподходящая компания? - слова слышится отдалённый грохот снежной массы, несущейся по узкому горному ущелью и вскрывающей вековые камни. Арахнид вздрагивает всем телом, почти выдёргивает руки - не то чтобы Тео собирался ему это позволить. Жутко видеть его таким разбитым, таким тихим и слабым - потому что это же городская легенда, местный супергерой и просто накрашенный фрик, который скорее плюнет кровью вам в лицо, чем позволит себе сдаться. Нынешний Арахнид удивительно знаком и близок, до него можно дотянуться, дотронуться рукой, и он не станет сопротивляться, но Тео не хочет видеть его таким. Таким изломанным. На Арахнида смотрят снизу вверх - и никак иначе. - Я подумал, что и так тебя заебал, и не стал дёргать ещё и в праздничную ночь, - отличная причина. Сто из ста. Лучший новогодний подарок. Не хватает ни слов, ни зла, ни терпения. - Но я уже здесь. Пойдём, - стрелок тянет напарника, и тот покорно идёт следом. Прыжок через пропасть улицы - вот так, за руку - получается смазанным, снизу кто-то кричит, и Тео со смиренным спокойствием думает, что завтра вся твиттерская лента будет забита новогодними салютами и им самим, что же, он очень хорошо отмечает, у него даже фоторепортаж будет и десяток видео на Ютубе. В квартиру Арахнид входит как-то робко-неуверенно, как будто не сюда вламывался ночью через окно и уходил утром - тем же маршрутом. Зачарованно проходит в комнату и замирает перед искусственной ёлкой - шесть с половиной футов, сине-серебристая гамма - шарики выверены, как по линейке и штангенциркулю, чудом не складываются в надпись "педант и аккуратист". - Когда я последний раз видел полноценную ёлку, она была живой и украшенной патронами и проводами, - ногтем толкает шарик - тот отзывается тихим звоном и качается, а вместе с ним качаются блики. - Сочувствую, - Тео замирает на пороге с кухонным полотенцем в руках. Он только успел включить телевизор на канале, где будут транслировать торжественный спуск шара, подготовить второй комплект посуды и поставить в микроволновку горячее. Арахнид проглатывает окончание фразы: "...и патроны развешивал ты сам, просто это было больше, чем два года назад, и ты ничего не помнишь". - Пожалуйста, если ты собираешься меня ещё и кормить, то мы можем остаться здесь? Тео смотрит на узкую спину с контурами лопаток, на опущенную голову, на безвольные кисти и думает о том, что, в целом, сценарий тихого праздника на одного уже не выполним, так что можно и принести тарелки в комнату. Из кухни доносится вальс - запись концерта. Мелодия лёгкая, воздушная - сквозь неловкое молчание, сквозь ледяную стену непонимания, сквозь образ насмешливого фрика, которому не бывает одиноко. Тео молчит и смотрит - делает то, что получается у него лучше всего, потому что не знает, что говорить, и как быть с напарником, потому что его, кажется, тронь - и фарфоровая фигура по контуру трещин разлетится на сотню осколков, таких же белых и ломких, как снег. Арахнид чуть покачивается в такт музыки - с пятки на носок, и пальцами отбивает ритм по бедру - Тео отчётливо считывает "раз-два-три, два-два-три", как морзянкой, только через воздух уколами-ударами по его натянутым нервам. Нет ничего проще, чем сделать три шага - Арахнид оборачивается. Нет ничего проще, чем перехватить тонкую руку - приходится чуть наклониться и уткнуться носом в капюшон, пахнущий талой водой - и отвести в сторону. Вторую - положить себе на плечо, а самому осторожно найти нижнее ребро - от такой худобы даже страшно - и прижать его ладонью. - Раз, - шёпотом. Первый шаг - Тео идёт назад, против правил. Вся эта недо-праздничная ночь та ещё глупость. - Два, - разворот, с некоторым усилием - Арахнид пытается перехватить контроль, но не отстраняется. - Три, - снова шаг, вперёд, они сталкиваются коленями - прикосновение обжигает. - Пожалуйста, не пытайся вести, я слишком выше и тяжелее. Пол качается, как палуба Титаника в первом-последнем рейсе, и оркестр играет вальс. Они задевают сложенный диван, цепляют край ёлки - лампочки гирлянды стучат, сползая на пол, и движения неловкие и нелепые - как вся ситуация, но из кухни доносится лёгкая мелодия, и она всё никак не заканчивается, поэтому Тео продолжает зачем-то отсчитывать шаги - шёпотом, чтобы не разбить что-то очень хрупкое и невесомое, как стеклянный шар. Свет никто не включал, надеясь на сияние огоньков, и теперь по лицам скользят сложные тени. Тео начинает замечать знакомые черты - горделивый наклон головы, расправленные плечи, самую малость манерную постановку пальцев - за ширмой из теней и музыки трещины на фарфоре срастаются, и Арахнид становится прежней самоуверенной тварью, но под пальцами все ещё тонкие, хрупкие кости, и невольный партнёр всё ещё позволяет себя вести. До полуночи десять минут, до конца мелодии - пятнадцать тактов. Раз-два-три...