Хотя бы раз в жизни

Капли дождя бьют по лобовому стеклу. Они сидят в машине, остановившись перед домом Дэвида. Сидят и молчат. Неделя пролетела слишком быстро, вот они и в Лондоне. Вечно холодном, вечно дождливом, встречающим их своими улицами, на которых ничего не изменилось, сумасшедшим графиком, требующим незамедлительного возвращения к работе, новыми концертами и записями, тысячами фанатов, группами, семьями, наконец. Дэвид исчезнет за стеной дождя. А Мик поедет домой, к любимой как-никак жене и дочери. Они заранее так решили, договорились, что проведут целую неделю вместе, а потом навсегда разойдутся, чтобы окончательно не потеряться друг в друге, не лишиться контроля. У них слишком бурная жизнь, в которой нет времени на тайные отношения, а если сделать всё достоянием общественности, бесконечное внимание, обсуждения, слухи, скандалы – всё это убьёт хрупкую тайну между ними, оставив мучения. Они не могут давать друг другу редкий ничего не значащий секс, не резкуя слишком сильно привязаться, и не могут бросить семьи, чтобы принадлежать друг другу полностью. Чёртов тупик. Тупик, в котором, если не покончить со всем сейчас, они потеряются, лишившись рассудка. Им страшно любить. Они не должны. Мик зажигает очередную сигарету. Смотрит на Дэвида. Лицо того задумчиво. Последнее, что им обоим хочется – прощаться. Однако оба понимают неизбежность. Джаггер протягивает руку, чтобы коснуться лица Дэвида, а потом, резко передумав, убирает её. Сейчас он выйдет под проклятый лондонский ливень, а Мик останется один в салоне, чтобы смотреть, как он скрывается за дверью своего подъезда. Дверь закроется. И Дэвида больше не будет рядом. Всё закончится быстро, буквально за пару секунд. Но пока что он ещё здесь. – Скажи что-нибудь, – неожиданно просит Дэвид, потому что молчание давит со всех сторон. – Что сказать? Мик мог бы пригласить его как-нибудь заглянуть на обед, заранее зная, что Дэвид, конечно, не придёт. Мог бы сказать, что погода нынче отвратительная. Мог бы сообщить, что у него завтра крупный концерт, Дэвид может увидеть его по телевизору. Мог бы произнести тысячи ничего не значащих глупостей. Только всё это не нужно. – Понятия не имею, – вздыхает Боуи. – Просто нужно поставить какую-то точку. В школе на уроках английского языка во время написаний сочинений Мик всегда страдал, потому что у него вечно были ошибки в знаках препинания. Он ненавидел ставить точки. С тех пор ничего не изменилось. – Не хочу. Мик берёт Дэвида за подбородок, поворачивает к себе, стремясь прочитать в его чертах желание передумать. Мик не хочет верить. Он не думает, а лишь чувствует. Неужели всё закончится? Неужели больше никогда не... Не проведёшь нежно рукой по его щеке, заглядывая в глаза, деля одну тайну на двоих. Не прижмёшь к себе, пытаясь унять бешеный темп сердца, не почувствуешь родной запах сигарет и чего-то мятного. Не коснёшься своими губами его, каждый раз, как последний. – Неужели, ты можешь... Можешь всё прекратить? Можешь сказать, что ничего больше нет? Можешь забыть? Дэвид не смотрит ему в глаза. Упорно прячет взгляд. А в следующий миг вдруг глядит прямо. И Мик видит блеснувшие слёзы. – Нет! Не могу! – кричит Дэвид. Громко, отчаянно, так, чтобы весь чёртов мир услышал. – Не могу... – шепчет уже тихо. Это всё, что он сказал. Он никогда не говорил, что любит. И Мик тоже не говорил. Возможно, стоило? Хотя это бы всё ещё больше усложнило. Дэвид сейчас испытывает слишком многое: отчаяние из-за того что кому-то из них первому придётся уйти, и, очевидно, это будет он, потому что Мик способен беззаветно отдаться моменту и сотворить любую глупость, а Дэвид должен думать головой; боль, потому что они оба никогда не забудут. Дэвид ничего не говорит. Он тянется к Мику, хватает того за шею ледяными пальцами и целует, вкладывая в движения губ боль, струящуюся по жилам. Не поцелуешь – умрёшь. Это потребность, последний крик душ двух безумцев, который потонет в заунывном плаче дождя. Дэвид отстраняется, резко разрывая тонкую нить. Поспешно распахивает дверь машины. Потому что ещё немного и он сдастся, не сможет уйти. Не оглядывается назад, спешит к подъезду, даже не раскрывая над головой зонт, только бы быстрее исчезнуть. Мик остаётся один в пустом салоне. Дверь ещё открыта. И он бросает в пространство наполненное горечью: – Дейв! Только Дэвид уже не слышит. Дождь всё заглушает, выкрик растворяется в сыром воздухе. Мик заводит машину, захлопывает дверь, жмёт на педаль и, больше не медля, исчезает во мраке ночных улиц.