I
Стах заглядывает в холодильник, заботливо набитый продуктами. — Ты не голодный? Тим чахнет за столом и отрицательно мотает головой. Стах смотрит, какой он худющий, и думает, как было бы здорово забрать его с собой в Питер, где бабушка бы столько всего наготовила — и не мучила бы Тима расспросами, и он бы разомлел от дедушкиного кабинета и их огромной библиотеки. От высоких потолков, от просторной квартиры — и от комнаты, где Стаху так спокойно спится… — Котофей? Давай свалим в Питер? Тим тянет уголок губ и молчит. — Я не шучу. Тим перестает улыбаться. — На что? — Что «на что»? — Поедем на что? — Я тут на каникулах работал. На дорогу туда хватит. — А обратно? — А ты хочешь? — Арис, у меня здесь… — Что? Что у тебя здесь? — Дом. Мой дом. Папа… учеба. — Его нет с тобой в Новый год. Он даже не звонит. Учебу ты ненавидишь. Твои одноклассники — скоты. Учителям наплевать. Дом… что дом?.. Что этот дом? Только дом — что это такое? Только крыша, только стены — это о чем?.. Тим поджимает губы и отворачивается. — Тиша… давай уедем. Тим уставляется на него, как впервые видит. Стах ежится под его взглядом, потому что… уже знает Тима таким. Чужим. Решительным. Бескомпромиссным. Тим спрашивает холодно, свысока, отгораживается баррикадами: — И ты вот… думаешь, что можешь… вот так? ворваться и сказать: твоя жизнь — это о чем?.. — Я не это сказал… Тим многозначительно кивает. Поднимается с места. — Тимофей? Черный затылок теряется в полумраке коридора. Тихо захлопывается дверь в Тимову комнату. Тихо захлопывается дверь…II
Позлившись на пустую обиду для проформы, Стах слышит вырезку из всего: «Только крыша, только стены — твоя жизнь — это о чем?» Становится паршиво и тоскливо. Он стучится. В комнате горит настольная лампа. Тим лежит на боку, подтянув колени, лицом к стене. Стах, недолго думая, вернее — не думая, падает рядом, подложив под голову руку. Палит в потолок. Как бы домой пробраться за деньгами? Чтобы купить билеты и сорваться в другой мир… Не спрашивать у Тима: он не согласится. Просто что-то сделать. Здесь и сейчас. — Хочу, чтобы было легче. Хотя бы немного. А ты снова грустный. Может, даже еще хуже, чем до моего прихода. Тим не возражает. Стах сносит. Мнит себя везде виноватым. Думает: зря пришел, зря наворотил, с матерью — зря. Оплошал по всем пунктам. Еще и последствий хлебнет — будь здоров. — Я не ожидал… что ты придешь… — А я мог иначе? Я еще после педсовета думал поговорить с тобой. Не вышло. Или я не так уж старался. — Ты? — улыбается. — Постоянно лажаю, — заверяет. — Без конца. Тим молчит. Может, пытается как-то исправить ситуацию, потому что вспоминает: — Мне брелок понравился. На тебя похож. — Одно лицо. Надо его повесить. — Без почета. — Без. — Может, он тоже не понимает почета. — Думаешь, я не понимаю? — Кажется… Стах лежит задумчиво несколько секунд. — Мне нравится дело ради дела. На конференции когда были, я только закончил — и меня отпустило. Еле досидел. Награждение оказалось той еще фигней. — А какое бы ты хотел?.. награждение? — Не знаю. Делегировал бы его к черту, — усмехается. — Кто бы слышал… — По-моему, это… — Что? Тупость? — Нет… наоборот. По-моему, здорово. Очень. Самодостаточно. — Ага. Отцу моему скажи. Он меня вздернет. — Он еще хуже матери?.. — Или лучше. Тут как посмотреть. Он человек дела — сразу берет ремень. — Он тебя бьет?.. — Он всех бьет, не я один особенный. — Арис… — Да перестань, Котофей, такое ощущение, что тебе не доставалось. — Не доставалось… — Никогда? Даже подзатыльника? — Никогда… — Ты как из другой страны. Откуда-нибудь из Европы. — Это дома… — Да. За порогом у тебя сплошная Россия. — Можешь ко мне иногда эмигрировать. — Я — уже, — усмехается. У Тима по потолку пошла трещина. Прямо над кроватью. Стах изучает ее взглядом. И слушает чужое дыхание. Кроме него — ничего. — Ты бы хотел куда-нибудь? В другую страну? — Нет… кажется, нет. Там все чужое… — Как по мне, и здесь — такое же чужое, просто более понятное. — Может… Я не люблю перемены. — А стихийное любишь? — Да… когда само по себе. — Инертный ты, Обломов. — Зато ты слишком деятельный, Штольц. Стах усмехается. Расслабленно прикрывает глаза. — Надо как-то ко мне пробраться. За деньгами. Я тебя в Питер увезу. Надолго. — Арис… — Нет, серьезно, Тиша, поехали в Питер. — Мне дома хорошо… — Ты дома один. — Я сам так решил. — Ты дурак, а он не остался. — Он был бы дурак, если бы остался. Ты не понимаешь… — Объясни мне. Тим тяжело вздыхает. Зависает на полминуты. Говорит: — Он ни с кем почти не был после мамы… Это первый раз, когда серьезно. Они уже два года вместе. — И это повод тебя бросать в Новый год? — Никто меня не бросал. — Почему вы не хотите отмечать вместе? — Это я не хочу. У нее дочка. Тринадцати лет. Она папу-то терпеть не может, а меня — и подавно… — И почему ты жертва? — Потому что я могу это сделать. Это мое решение. — Как по-христиански. По моему опыту, позиция жертвы еще никого до добра не довела. Это надо было понять, когда Иисуса распяли, но нет же: все лезут на крест. — Ты неправильные какие-то выводы делаешь… — говорит ему Тим. — Я думаю: жертва обесценивает личность. — А я думаю, что возвышает. — Могила никого не возвышает. Цель не оправдывает смерть. Да и мертвецам уже все равно: они мертвы. — Иногда умереть означает больше, чем выжить. — Тиша, это провальная политика: ты жертвуешь и надеешься, что мир благодаря этому изменится, что люди что-то осознают, что они сделают твои эти «правильные выводы». Но люди не меняются и помнят о твоей жертве только тогда, когда им помнить о ней удобно. Не нужно надеяться на других. Нужно надеяться на себя. Тим поворачивается к нему, улыбается расстроенно и ласково: — Я вдруг понял, что ты веришь в людей меньше, чем я… Он поднимает руку и касается пальцами плеча Стаха. Перестает шевелиться. Весь боевой настрой сливается в бешеный пульс. Стах краснеет, но усмехается и держится бодрячком.III
Они стоят на кухне и оба пялятся в холодильник. Стах к пятнадцати годам осознал, что не понимает — а чего делать с продуктами без инструкции?.. Тим спрашивает: — Что ты хочешь? — Не знаю. Что на Новый год готовят? Салаты? — Кажется… Это не банально? — Ты же не любишь перемены. Тим пожимает плечами. Думает вслух: — Зависит от перемен… А какие салаты? — Оливье? Винегрет? Тим слабо морщится. — Только не винегрет. И свеклы у нас нет. — А винегрет чем не угодил тебе? Тим замыкается и пару секунд хранит страшный секрет. Потом говорит Стаху шепотом: — Я не ем ничего красного. Это очень стыдно?.. — …Это очень странно, — теряется Стах — больше от того, что Тим вообще сказал. — Красных всех оттенков? Или только темных? Или только особенных красных оттенков? Тим выразительно на него смотрит. Стах серьезнеет. Неврозом меньше, неврозом больше… — Не ешь так не ешь…IV
Стах доделывает скворечник, пока варятся овощи. Выпиливает вход. Сыплет на разложенные под это дело газеты древесной пылью. Тим, наполовину в пыли, наполовину в газетах, валяется на полу. У него какие-то свои чудны́е дела с конфетой. Между ними взаимное недовольство: один косится, а другая чернеет в ответ от укусов. Потом Тим, заскучав, пристает с этой конфетой к Стаху. Тот активно сопротивляется. В конце концов, Тим измазывает его шоколадом. — Тимофей, блин… — Извини… Тим, подавляя смех, вытирает ему щеку костяшками пальцев. Стах косится на него подозрительно. Касание становится мягче и медленней. Улыбка убавляется следом. Стах напрягается. Спрашивает: — Все? Тим слабо кивает. Стах отворачивается, и он роняет руку. Полежав немного уже без веселья, Тим поднимается и уходит в кухню.V
Тима нет долго. Стах успевает закончить и поставить стенку со входом обратно в каркас. Несет показывать Тиму. Тот чистит овощи, пачкая белые пальцы, и только кивает. Стах не понимает: — Это не то, что ты хотел? Он настолько попадает в точку, что Тим сначала, не задумываясь, отвечает ему: — Да, — и в тот момент, как отвечает, осознает. Смотрит испуганно, исправляется: — Нет… Я не… Стах не знает, как на него реагировать, и собирается обратно. Тим бросает ему вслед: — Арис, я не о скворечнике… Он хороший… — О чем? Стах оборачивается и смотрит на него в ожидании. Тим мнется, пялится на картошку и продолжает колупать ее пальцами. Потом он вдруг — поразительно — находит, на что обидеться, поджимает губы и сваливает к раковине. Стах возвращается. Ставит на стол скворечник. Интересуется: — Как это понимать? — Не надо это понимать. — Ты прикалываешься, что ли?.. Тим ничего не отвечает. Стах честно ждет минуту — и честно не дожидается. Прячет раздражение, спрашивает: — Тебе помочь? — Нет. Еще лучше. Стах забирает дурацкий скворечник и уходит в комнату. Еще час они тупо обижаются друг на друга, каждый занятый своим делом.VI
Потом Стах заканчивает свое. Ставит на стол возле Ила. Жалеет о нем, заклеенном пластырями, трогает пальцами. Замечает: торчит уголок записки в закрытой тетради. Открывает, чтобы не потерять место, откуда вытаскивает записку. Там, внутри тетради, все исписано Тимовым жутким почерком и схематично нарисованы птицы. Стах увлекается, трогает страницы, выпуклые от арабской вязи с двух сторон. Он читает: там рассказ об эндемике попугае какапо, он отправился в горы звать любовь. Стах усмехается и уже выдумывает шутку, как вдруг осознает: он прочитал-то без разрешения. Стах вспоминает о записке, исписанной в два почерка. Когда разворачивает, понимает, что листка два: на одном из них куча надписей «Арис» — с фамилией и без. С имитацией каллиграфического почерка Стаха. И еще какие-то странные надписи — те же «Арис», вполовину рисованные, аккуратные, не то что обычно, с широкими и тонкими линиями букв. Стаху это странно и как-то… не по себе. Пока у него срывается все, что может сорваться вниз, он понимает, что сделал что-то не то, и убирает, как было. Наверное, он совсем кретин, потому что, когда он возвращается к Тиму в кухню, он смотрит на него, обиженного, долго и задумчиво, а потом рискует спросить: — Тиш, а что у тебя за тетрадь на столе лежит? Тим замирает и уставляется на него с претензией. — Ты читал? — Не особенно. Я сначала подумал, что по какому-то предмету, потом понял, что нет. — Зачем ты вообще ее трогал?.. — Скворечник на стол поставил, смотрю: тетрадь. Там что-то личное? — Нет, там… — Тим смягчается, когда понимает, что он не сильно влезал. — Там просто рассказы. — Рассказы? — Ну… там… — он тушуется, поднимает взгляд, отслеживает реакцию. — Ты спрашивал о моем хобби… Орнитология. Там о птицах. — А… Здорово. Я тоже увлекаюсь птицами. Только железными. Будем знакомы, — усмехается. Тим тянет уголок губ. Кивает. Отходит — психологически. Стах чувствует, поэтому садится с ним рядом за стол. — Давай помогу. — Я почти все… Немного осталось. — Хоть так. Тим в этот раз соглашается и отдает ему доску с ножом.VII
Стаху надо было порезать только огурцы. Огурцы — это не пальцы. Очень простая миссия. Проще некуда. Тим, когда видит, что он с собой наделал, зажимает нос тыльной стороной ладони. Отворачивается и закатывает глаза — не так, как если бы он театрально закатил глаза, а так, как если бы он почувствовал себя плохо. — Ты крови боишься? — не понимает Стах. — Кажется… Стах поднимается к раковине, подставляет палец под струю холодной воды. Вспоминает Тима с разбитым носом. Он тогда от ужаса чуть не откинулся… Стах понимает теперь, когда достаточно с ним знаком. Он усмехается: — А красные продукты — это из той же серии? Тим поднимает на него затравленный взгляд. Тот момент, когда шутка настолько не удалась, что оказалась правдой. — Занятно… Они замолкают. Стах отслеживает, как там поживает палец без воды. Без воды поживает плохо — и приходится отправить его обратно. Стах интересуется между делом: — И давно это у тебя? Тим прикидывает: — С класса седьмого?.. Что-то встает у Стаха в голове — и он уставляется перед собой в одну точку, перестает моргать. Оборачивается на Тима: — Тиш?.. Тот напрягается. — А ты же тогда перестал ходить в столовую? Тим поджимает губы и ничего не отвечает.VIII
Отмечать планируют в зале. Тим зажигает елку и включает телевизор. Свет никто не трогает. Даже стол они накрывают в полумраке. Тим притаскивает восхитительно мягкий на ощупь плед и две подушки. Они забираются на диван с ногами. Стах растекается и ленится даже тарелку себе взять. — Что ты будешь? Стах пожимает плечами. Тим накладывает им разные салаты и подает. Это странно: у Стаха мать всего кладет понемногу, чтобы можно было все сразу попробовать. Но — как хозяин скажет, так и будет. Стах пробует, жмурится, мычит Тиму о том, что вкусно. Тот тянет уголок губ. Стах в ответ набирает салат со словами: — Попробуй. Тим косится с сомнением. — Чего, брезгуешь? Возьми своей вилкой. — Да нет. Тим обхватывает его руку холодными пальцами. Долго примеряется, прежде чем решиться. Кошки меньше думают, когда надо совершить особенно сложный прыжок. — Что ты там высматриваешь? Ты же сам готовил. Тим обхватывает губами только самый краешек вилки. Прожевывает, внимательно прислушиваясь к себе. Потом говорит: — Я понимаю. Но все равно меня клинит. — Что такого в столовой произошло?.. Тим выжидает обиженную паузу, запивает соком, говорит: — Не хочу об этом в Новый год. — Как скажешь, — Стах не претендует на его секреты.IX
Играет какой-то новогодний концерт. Стах не пялится, как избирательно Тим ковыряется в тарелке. Сам он с салатом не церемонится и уплетает вторую порцию. Тим не комментирует. Как появляется президент, Стах подает Тиму бокал с соком, берет свой, говорит очень пафосно: — С Новым годом, Тимофей Алексеич. Тим смотрит на него несколько секунд, облизывает губы, чокается, произносит чуть слышно: — С Новым… — и уходит в себя.X
Тим засыпает прямо на диване, свернувшись калачиком. Какое-то время он смотрел телевизор, потом отключился. Стах не знает, куда себя деть. Гасит концерт — не может под него спать, забирается в другой угол дивана. Здесь неудобно и тесно, но ему хорошо. Спокойно. Как будто они все-таки уехали, как будто он на своем месте. Он смотрит на Тима какое-то время, пока глаза не закрываются сами.