I
Стах не может думать первые два урока. С каникул он вышел, как из глубокого запоя. Когда ему задают вопросы по теме, он не в состоянии ответить. Антоша смотрит на него, как мать обычно на фразе: «Мы его теряем». На завтраке, когда все идут в столовую, Стах ретируется в северное крыло. Поднимается на верхний этаж и тут же слетает вниз, никого не обнаружив. Уносится в библиотеку. — Софья Валерьевна, — пугает с порога, — Тимофей заходил? — Ну началось… — утомляется она заранее, кивает в сторону стеллажей. Бросает вслед без надежды: — Рыжий? Ты шоколадки когда донесешь? И, видимо, она произносит это слишком громко, потому что Тим выходит навстречу раньше, чем Стах минует половину стеллажей до конечного пункта встречи. Слетает пульс, без того не особо исправный, и Стах застывает на месте. Тим тушуется и тянет уголок губ. Стаху не смешно и не забавно совсем, но улыбка так и лезет — он ничего не может с собой сделать, даже если кусать губы и щеки с внутренней стороны. — Привет, Котофей. Тим слабо кивает, опускает голову, прячется, потому что тоже — улыбается. Как будто за радость выписывают штрафы и даже сажают. Он отворачивается, идет вдоль стеллажей. Стах — за ним, равняется шагом. — Ты как?.. Сильно досталось? — Да я особо не заметил. Не курорт, конечно, но жить можно. А как твои прошли каникулы? — Ничего… — это как традиция какая-то праздничная, Тимова. Он замедляется: — Арис?.. Вытягивает руку тыльной стороной ладони вверх — с кольцом брелка на указательном пальце. Болтается на цепочке самолет. Стах снимает с Тима кольцо, уже откровенно счастливый. Тим извиняется тоном: — Я ничего не подарил тебе… на Новый год… — Спасибо… Стах рассматривает, уложив на ладонь. Стоит, млеет. Тим прыскает с него и, смущенный реакцией, возобновляет шаг. Стах догоняет и пихает его плечом. Тим инертно отплывает, но стыкуется обратно, больше прижимается, чем толкает. Отлипает. Приземляется в их углу библиотеки и не протестует, когда Стах садится рядом вплотную. Они все еще по-идиотски скалят зубы. — Арис?.. — Да, Котофей? — Ты сегодня будешь?.. после уроков? — А что? — усмехается. — Ты физикой решил заняться? — Кажется… — Серьезно? — а спрашивает с такой физиономией, как будто — нет, и Тим кивает — с такой же, отворачивает голову. — Не понял. — Это из-за Соколова… — А что он? — Стах умеряет улыбку. — Да н… — Тим тоже серьезнеет. — На педсовете. Стах вспоминает «статистику». — Что он сказал? — Поручился за меня. Как классный руководитель… — Соколов? — не верит. — Сказал: если подставлю — сам меня выгонит. — Уже больше похоже, — усмехается. — Все-таки достался ему ваш «мяч футбольный»? — Угу… — Ты расстроился? Тим пожимает плечами. Говорит куда-то в сторону: — Кажется, уже все равно… Стах внимательно разглядывает сникшего Тима. Зачем-то именно сейчас вспоминает дурацкую ночь. Загорается. Чувствует и не знает, как отвертеться, если попадется. Он отворачивается, ищет, чего бы схватить с полки. Находит старый учебник по геометрии, съезжает вниз, бездумно листает страницы. — Ты не ответил… — говорит Тим. — На что? — Придешь или нет… — А когда не приходил? — уставляется и щурится обличительно. Тим тянет уголок губ, крутит ремешок часов вокруг запястья. Периодически косит на Стаха. Тот не отводит взгляда. — Что? — Перестань. — Что?.. — Грузиться перестань. — Я не… — Перестань. — Арис… — Котофей. Тим запрокидывает голову, улыбается. Стах резюмирует: — Другое дело, — и снова увлекается учебником. — Что это такое? — Без понятия, — сознается. — Ты что-нибудь читал на каникулах? Потому что у меня только учебники были. Я почти чувствую, как интеллектуально и духовно иссох. — Это как? — прыскает. Им обоим слишком весело, даже если на деле — творится откровенная ерунда. Стах корчится, крючится и изображает свою скоропостижную кончину от обезвоживания. Тим сдавленно смеется, закрывает лицо руками, подглядывает через пальцы, делает вывод: — Дурак… — Вот и я о том же. Отупел совсем. — За девять дней? — А ты как думал? Эрудиция — эффект накопительный. — Эффект? — переспрашивает. — Эффект, — Стах рисует всеми пятью растопыренными пальцами сферу перед собой. — Гипнотический, — и убежденно уставляется. — Работает? Тим смеется, съезжает, валится на него. Поуспокоившись, отнимает от лица руки, но не щеки — от плеча Стаха. Трогает пожелтевшие страницы. Стах открывает на методах координат в пространстве. Тим наблюдает векторы, корни и «рисунки». — Что может быть хуже геометрии?.. — Начертательная геометрия? — бросает Стах навскидку. — Замолчи, — просит Тим в ужасе, шепотом. — Это мой любимый раздел. — У тебя извращенные вкусы. — Много ты понимаешь, естественник, — бросает беззлобно. — Вот, между прочим, Тимофей, в науки о природе же еще и физика входит, а ты ее игнорируешь. А вот она тебя нет. Иначе бы уже гравитация с тобой из принципа справляться перестала — и улетел бы ты куда-нибудь в космос. Тим подозрительно отмалчивается. Стах на всякий случай говорит: — Только не обижайся. — Обижусь. Навсегда, — отзывается лениво. — Я не верю в твои «навсегда» и «никогда». — Кажется, я даже знаю почему… — И почему? — увлекается. — Их не измерить. Роботам такое не по вкусу. Стах восхищается и улыбается, как дурак, со словами: — Тимофей, ты негодяй. — Ага… Может, я учусь у лучших… Стах замирает задумчиво, уставившись в потолок: — Блин, даже не возразить. Против себя-то, — усмехается. — Дурак, — смеется. — Что ты все время обзываешься? — Сопротивляюсь, наверное… твоему раздутому эго. — Котофей, да ты что сегодня?.. — вконец очаровывается. Звенит звонок. Тим мученически стонет. Без охоты отлипает от Стаха. Стекает на пол и болезненно морщится. — Не хочу… — Давай, Тимофей, соберись, Соколов поручился. А он не синоптик, чтобы в прогнозах ошибаться. Стах поднимается и протягивает Тиму руку. Тот лениво склоняет набок голову. Стах копирует, вызволяет его из приступа лености, и они выходят из библиотеки.II
Стах молчит о том, что все еще наказан — и оставаться после уроков ему настрого запретили. Молчит из гордости. И потому, что все-таки — это не проблемы Тима, у него и своих хватает. Весь урок Стах размышляет, что бы сделать: обмануть мать или все-таки поговорить с ней… Выбирает меньшее из зол. Вопрос только в том, как ей соврать, чтобы поверила. Особенно теперь, когда он по всем фронтам подставился. Решение приходит простое и изящное. Стах стоит у стенда с измененным расписанием. Подозрительные понедельник с четвергом отменяются сами по себе. На физике он садится за первую парту перед Соколовым, переплетает пальцы, говорит: — Андрей Васильевич, поставьте нам с Лаксиным официальные занятия после уроков во вторник и субботу. Типа факультатива. Для отчетности: вы же за него на педсовете поручились. Стах и до этого оставался: либо физикой занимался, либо чем-то своим — главное, чтобы не дома и чтобы официально. У Соколова все равно бумажной волокиты — на год вперед, он в гимназии так и так задерживается. Но в этот раз он смотрит на Стаха выразительно и смешливо, прячет улыбку в уголках губ. Молчит почти демонстративно, листает журнал. Наконец, произносит: — Вот мне делать-то после уроков больше нечего, Лофицкий, как слушать вашу болтовню не по физике. Знаю я, какие вы мне тут «факультативы» устроите. — Нам в этот раз болтать невыгодно. — Ну куда ты лезешь? Тебе своих хлопот мало? У нас вот с тобой олимпиада на носу: пришли бумажки опять, — а ты все печешься о своем Лаксине, таскаешься по педсоветам, волнуешь мать. — Она и вам звонила, что ли?.. — вздыхает тяжело, морщит нос и трет пальцами лоб — это со стыда, наверное. — Она, Лофицкий, весь педсостав подняла из-за тебя на уши, мол, как там ее «Аристаша» учится. Я ее спрашиваю: «Дорогуша, вы его оценки за четверть видели? На конференции нашей были?» А она: «Что мне оценки, это разве показатель»… — Вы ей сказали?.. — Что? — О Тимофее моем. — Нет. О твоем Тимофее ничего не сказал: мало ли Тимофеев, с которыми ты общаешься. Но она спросила. Я, знаешь, Лофицкий, к своему огорчению, никак не потеряю в людей веры — и убежден, что ты парень мыслящий, ни во что не вляпаешься дурное. Но ты не вляпаешься, а другой — нет гарантий, и потянет тебя за собой. Ты же включай мозги, надо к окружению относиться грамотно, рационально. — У меня с окружением иначе не получится, Андрей Васильевич: на дураков аллергия. Соколов улыбается и качает головой. Записывает в журнал первую тему. Отвлекается, спрашивает шепотом, с ухмылкой: — Лофицкий, а Лаксин-то твой умный? — Зависит от того, чем вы ум определяете. Оценками или способностью рассуждать. — А способность рассуждать — это разве не один из критериев оценки? Лаксин у нас не рассуждает, а зубрит. — Вы на него просто через раму физики смотрите. — Я учитель. — Так я без претензий. Соколов усмехается, говорит: — Ладно. Дам вам добро: занимайтесь. Только, Лофицкий, чтобы как мыши. А то придется тебе объясняться с матерью и другое место для ваших «факультативов» искать. Матери, кстати, привет. Я ей сказал, но ты еще напомни: в законный выходной всегда не рад ее слышать. — А я говорил ей. — Охотно верю: мне кажется, она к словам невосприимчива. Нужно что-то еще. Что-то убедительней. — Бумажки хорошо на нее действуют. Распишетесь? — и раскрывает дневник с уже заранее прописанными после уроков факультативами. — Бортануть бы тебя как-нибудь, чтобы сбить самоуверенность… — улыбается Соколов, но автографы ставит.III
Стах залетает в северное крыло и планирует ждать Тима еще минут пять минимум, но тот уже там… Это обычный Тим — без утренней радости — утомленный и поникший. Стах замедляется на последних ступенях и усмиряет улыбку. Он спрашивает без былого энтузиазма: — Ты не был на этом уроке?.. Тим качает головой отрицательно, смотрит в книгу — незряче, ковыряет страницы пальцами. Стах опускается рядом. «Ты же не думаешь, что ему мало шансов давали? Мало сочувствовали? Считай, Лаксин — провальный эксперимент: что бы ты ни делал, он не меняет позиции — не ходит и все». — Дело не в учебе? — Не в ней… — соглашается Тим. Стах прижимается затылком к стене и стихает. Они не будут обсуждать это. На характер Стаха — они не будут: он бы сам не признался, если бы его травили. Много он жалуется о своей семье? Слышал ли кто-нибудь, как ему живется среди чужой родни? Кроме Тима… — А я выбил нам физику, — говорит спокойно. — По вторникам и субботам. Нам же поменяли расписание. — А… — Тим кивает. — Почему «выбил»?.. — Займем кабинет Соколова. Будет курировать нас, — усмехается. Тим становится еще несчастнее, чем раньше. Спрашивает тише: — А библиотека?.. Стах некстати вспоминает: он не любит перемены. Поворачивает к нему голову, говорит со слабой усмешкой: — Мы все еще видимся там. Тим не реагирует, пристает к ремешку часов. Стах не отнимает от него внимания, зовет: — Тимофей, — чтобы он поднял взгляд. Заявляет убежденно: — Я влюблю тебя в физику. Тим застывает. Размыкает губы потерянно. Потом прыскает, отводит взгляд, резюмирует: — Дурак. Стах цокает и несильно пихает его в бок. Они улыбаются еще с минуту. Но легче не становится.