Круг Магов

      В компании с Даей школьные каникулы пролетели даже быстрее, чем обычно.       Каждый день этой волшебной недели Джули усиленно делала вид перед мамой, что все в порядке, ничего не случилось. Более того, она усиленно пыталась показать, что взялась за ум: выполняла свои домашние обязанности (и даже демонстративно порешала алгебраические упражнение в тетрадке, разумеется, сидя на кухне, чтобы госпожа Пурус видела, какая у нее прилежная и хорошая дочь), а к обеду отпрашивалась на прогулку, крайне вежливо и невинно, и до самого вечера сидела с Даей в подвале Рыжей Лисицы, обменивалась с ней рассказами, ела приготовленную Августом и Алисой еду, пила горький, пахнущий сливками кофе, и была счастлива. Посиделки в Лисице были для нее не просто формой досуга — для нее это был глоток свободы, возможность хотя бы недолго не выслуживаться перед матерью и не сгорать от зависти к сестре.       Разумеется, ничего полезного, или хотя бы связанного с Кругом и пари, девочки за эту неделю не предприняли. Самым волшебным, что они сделали за все время, был пучок на макушке Даи, почти с локоть высотой, который они сооружали час и три часа пытались расплести, ругаясь, фыркая и хохоча, причем на это дело ушло почти пятьдесят заколок, половина из которых бесследно пропала. Зато к концу этой волшебной недели они вдруг оказались близкими подругами, и Дая осознала, что ненавидит госпожу Пурус, а Джули поняла, что очень любит госпожу де Данан, хоть обе и не видели ни разу в жизни объекты этих чувств.       Но все хорошее когда-то кончается: кофе в чашке не бесконечен, суп в миске вполне исчерпаем; и настал день, когда Джули разбудил крик госпожи Пурус, сообщавший, что ей пора собираться в школу.       Сев в постели и обидев этим действием Мяту, сопевшую под ее боком, Джули несколько минут находилась в полусонном состоянии, не осознавая всей фатальности ситуации, но затем, как по щелчку придя в себя, тихонечко вскрикнула и вскочила на ноги.       Как и многие подростки, она даже не думала, что школа настанет так резко и так неожиданно, и чувствовала себя так, словно школьный день мог стоить ей жизни.       Сбежав по лестнице на кухню, Джули в тихой панике принялась завтракать, стараясь сделать перед госпожой Пурус вид, что все под контролем, что она выполнила, как хорошая девочка, все домашние задания и рада началу нового триместра. Затем, так же нервно, она почистила зубы и расчесала тоненькой расческой свои волосы, влезла в измятую школьную форму (которая пролежала на кресле у письменного стола всю неделю, грязная, скомканная, позабытая), принялась собирать сумку, и тут обнаружила пропажу своих тетрадей.       На пороге ее комнаты уже стояла Адриана, выглядевшая, как ученица с брошюры о правилах поведения в Академии Слепого Дракона (ее форма была так тщательно отпарена и так хорошо сидела, словно была надета не на живую девочку, а на манекен), и держала тетради Джули в руках. Джули быстро вырвала их у сестры, попутно на нее ругаясь за то, что трогает чужое, раскрыла тетрадь по математике в конце, вспоминая, сколько там примеров она успела решить, и шокировано воззрилась на полностью выполненное задание, но выполненное отнюдь не ею.       Адриана сложила руки за спиной и неспешно перекатывалась с носочков на пятки.       — Я не поддерживаю твою лень, — заявила она. — И на контрольной работе ты получишь двойку. Но мне в субботу было так скучно, я, я сделала уже все свои дела, и даже вышила себе фартук новыми узорами; и в итоге я подумала, что могу порешать твои примеры, ведь ты вряд ли будешь против… ты не против?       Джули была сконфужена тем, что ее младшая сестра понимает математику лучше, чем она сама, но против не была.       Попрощавшись с госпожой Пурус (та поцеловала Адриану и холодно кивнула Джули), сестры дель Драгон покинули дом на улице Виверн, прошли по площади Бесконечности, вышли на проспект Саламандры и запрыгнули на трамвай, мирно тянувшийся по проложенным на проспекте путям. «Проспект Саламандры», крикнул человек в красивой синей фуражке с золотым значком, стоявший у дверей и открывавший их на каждой остановке. Водитель ответил мелодичным звоном, трамвай хрюкнул, стукнул, плюнул и неспешно потащился вперед, как гусеница по листу.       Академия Слепого Дракона располагалась совсем рядом с Убежищем Невинных, и путь от дома У Виверны до нее отнимал у сестер дель Драгон два часа пятнадцать минут ежедневно. Это был огромный, просто необъятный по меркам города комплекс строений, включавший в себя более пятнадцати корпусов, причем пеший путь от корпуса Один до корпуса Пятнадцать занимал более получаса. Многие жители города настаивали на неразумности такого использования места — ведь вместо Академии можно было возвести огромное количество высоких жилых домов — но Король-Дракон, сидевший в Убежище Невинных и, по словам многих учителей, наблюдавший оттуда за нерадивыми учениками, отвечал на эту критику тем, что количество инвестиций, поступавших в казну Слепого Дракона от благодарных родителей, серьезно превышало даже доход с налогообложения, и вот отказываться от такой прибыли было бы действительно неразумно. Однажды в какой-то газете написали, что есть лишь два способа для молодого анэзийца попасть в Слепой Дракон: быть полным подонком или быть учеником Академии; Джулиана дель Драгон, после прочтения этой статьи, с иронией подумала, что госпожа Пурус вовсе не школьница.       Вообще, обычно такие, как сестры дель Драгон, не учились в Академии Слепого Дракона. Среднее образование (восемь классов, с семи до пятнадцати лет) было, согласно декрету Архиграда, обязательно для всех жителей СИСТ (их учили считать, писать и знать что-то о выживании в окружающем мире), но большинство юных жителей Слепого Дракона посещали более простые и маленькие учебные заведения. Позади городской библиотеки, совсем близко от улицы Виверн, стояла такая школа, где в настоящее время училось всего от силы тридцать человек, а ученицы носили красивые голубые платья; и Джули была бы не прочь перевестись туда, да только против была госпожа Пурус. Применив настойчивость своего характера, крепость нервов и силу деловой хватки, она смогла когда-то договориться с директором Академии о приеме своих дочерей, хотя это влетало в копеечку каждый месяц, и не могла позволить Джули спустить все эти усилия на ветер. Обучение в столь элитном заведении, среди принцев, принцесс и прочего подобного сброда, должно было благодатно повлиять на ее невоспитанных, диких девочек, обратить их в девиц, достойных своего имени. С Адрианой, безусловно, сработало. С Джулианой было сложнее. С Джулианой всегда все было сложнее.       Сейчас она молча глядела в окно, на укутанный осенним рассветом город, а Адриана тихо спала у нее на плече, сложив на коленках ручки. Чем ближе трамвай подъезжал к Академии, тем больше в нем появлялось учеников. Их всех можно было узнать по единой школьной форме, кирпичного цвета, с редкими продольными серыми полосами: девочки были в приталенных пиджаках и строгих юбках-карандашах, мальчики в похожих пиджаках, но прямых, и брюках со стрелками. Рассевшись по трамваю, они общались, смеялись, улыбались, обменивались событиями, произошедшими на каникулах, делились тем, кто куда ездил и что видел. Джули же молча наблюдала за всем этим праздником юности и чувствовала себя чужой, чуждой, словно пришедшей из другого мира, где никто не ездит на каникулы в соседнюю Империю, где человек (или не-человек) прочно заперт в пыльных стенах красного дома, и сшивает из остатков старых тетрадей новые, в то время как все его одноклассники спокойно покупают чистые в магазинах, а исписанные наполовину выбрасывают или топят ими камин. Тетради. Спасибо школьной форме, внешний вид не мог выдать, богат ли ученик или беден, но зато перешитые тетради выдавали их с Адрианой с потрохами. Желая создать для дочерей счастливое будущее, госпожа Пурус превратила в кошмар их настоящее.       Время утекло, как остатки дождя с тротуара, трамвай звякнул и остановился, мужчина в синей фуражке громко прокричал: «Академия Слепого Дракона». Адриана подняла голову, сонно поморгала и встала, медленно проходя к дверям, остальные ученики потянулись за нею. Джули выждала минуту, пока трамвай не опустел, и, наконец, вышла сама, вдохнув мокрый утренний воздух. Убежище Невинных было таким же величественным и белоснежным, как и всегда, Академия Слепого Дракона была просто такой же душно-красной, как и прежде. У ее ворот двое стражников молча следили, чтобы не прошел кто-то подозрительный, не поднимая забрало шлемов; кирпичные пиджачки неспешно протекали между ними, шумя и треща на все лады, Адриана затерялась где-то среди них. Джули помялась минуту, стоя на остановке трамвая, но затем, сделав тяжелый вдох, собралась с силами и пошла вперед. Школа неумолимо приближалась.       Территория Академии была окружена высоким красным забором, корпуса были также выкрашены в этот цвет, но от времени стали различаться оттенками. Здание, где происходило обучение выпускных классов, было терракотовое, и стояло недалеко от ворот, возле просторного поля, засаженного мелкой травкой, где проводились физические тренировки учеников. У ворот этого здания была выведена крупная цифра шесть, а ниже была приделана доска, где перечислялось восемьдесят три имени известных анэзийцев, учившихся здесь, и девиз Академии: «Время сотрет наши лица, но наши голоса будут жить».       Джули не до конца понимала, что имеется ввиду, но не особо задумывалась об этом.       Холл корпуса номер шесть был просторный, светлый; под потолком висела огромная золотая люстра, стены были завешены старинными гобеленами и картинами. Влево и вправо расходились два коридора, напротив дверей раскинулась широкая, устланная красным ковром бежевая лестница, ведшая на второй этаж. Джули неспешно поднялась по ней, считая ступеньки («один… два… восемнадцать… двадцать три»), повернула налево, прошлась по узкому коридорчику, полному кирпично-полосатых учеников, завернула за угол, остановилась у приоткрытой двери класса «8-И», сделала еще один тяжелый вздох и вошла.       Класс шумел, и вовсе не думал прекращать шум из-за появления Джули дель Драгон. Одноклассники сидели за столами или на столах, закинув ноги на собственные стулья. Их голоса смешивались в неразборчивый шум, гул, их лица мелькали перед взором Джули, как чуть ранее мелькали дома за окном трамвая; наконец, она остановилась у своего места (радуясь, что никто с ней не заговорил), повесила сумку на прикрепленный к столу резной крючок и села, тут же наклоняясь, чтобы достать учебники, и как бы невзначай, как бы равнодушно говоря:       — Орин.       Орин с тем же напускным равнодушием подняла глаза от раскрытой книги и поглядела на Джули.       — Джули.       Подруги засмеялись и крепко обнялись.       — Я была в Драконисе, — рассказывала Орин, подперев голову узкой белой рукой и забавно щуря свои большие карие глаза. — Мы ездили на экскурсию в обитель драконов. Это было очень здорово! Черный дракон разрешил мне потрогать свой нос…       — Он был холодный и мокрый?       — Он был сухой и покрытый чешуей.       Джули усмехнулась и сделала вид, что ни капельки не завидует.       — А я была дома! Работала в магазине, уроки делала…       Орин молча открыла тетрадь Джули, лежавшую на столе, и констатировала:       — Руками Адрианы. Я ни капельки в тебе не сомневалась, Джули.       Джули пожала плечами.       Они с Орин были подругами еще с младших классов. Орин Ром была дочерью коренных жителей Слепого Дракона, и проживала в доме, построенном около трехсот лет назад ее предком, недалеко от Академии. Ее отец был успешным купцом, владевшим пятью кораблями, возившими товар от берегов Дракона к Вечной Сули и обратно; мать же танцевала в местном театре и слыла одной из первых красавиц города. На приемы в дом семьи Ром нередко заглядывал даже король-дракон, но при этом Орин не была избалована или горделива. Более того, она очень неохотно говорила о своей семье и мечтала уехать после школы в Драконис, и стать укротительницей драконов, оставив дело отца своему брату.       В детстве одноклассники дразнили ее, обзывая «Ромовой Бабой» и вообще всячески потешаясь над говорящей фамилией, что и привело к дружбе Ром и дель Драгон, которой с этим тоже не очень повезло. Но затем, буквально за одно какое-то лето, Орин превратилась из дурнушки в писаную красавицу, и теперь пользовалась всеобщим восхищением, купалась во внимании и любовных письмах. Джули думала, что теперь Орин возгордится и не захочет дружить с ней, но, как ни странно, этого не произошло. Даже когда ее блестящие черные волосы и туманные красно-карие глаза стали предметом зависти всех сколь-нибудь завистливых девиц Академии, душа Орин, по сути, осталась душой обыкновенной, запуганной насмешками девочки с большими планами на жизнь.       Джули действительно это ценила.       Учитель равнодушно поздравил класс с концом школьных каникул. Джули развлекала себя мыслями об отвлеченных от математики вещах; Орин, напротив, выглядела заинтересованной и что-то с серьезным видком писала в тетрадке. Джули подумала, что подруга снова знатно переменилась за каникулы (до этого она едва ли проявляла такое рвение к учебе), но выводы делать не стала. Урок медленно, нехотя полз к концу, каждая минута длилась полчаса.       В подобном ключе время подошло к обеду, на который Джули не пошла (ведь ее ждала бесплатная еда в Лисице), отдав предпочтение прогулке по коридорам. Увешанные картинами стены привлекали ее внимание, приковывали к себе ее любопытный взгляд. Остановившись у необъятного полотна, изображавшего строительство Дороги на Слепой Дракон, Джули несколько минут разглядывала запечатленных на нем магов, при помощи волшебства заставлявших горы разойтись, замерших с вытянутыми вперед руками, напряженными лицами, серьезными взглядами, и в красивых нарядах, какие могли позволить себе только самые богатые дворяне. В центре композиции выделялась высокая, узкая фигура мужчины с огромными сине-голубыми глазами, чей взгляд был полон огня и рвения. Его бледно-розовая, широкая рука была простерта к скалам, и художник удивительно четко передал ту силу, что исходила от его пальцев, и то, как другие маги держались чуть позади него, уважая и немного опасаясь; внизу картины, на серых скалах, были начертаны имена волшебников, проложивших Дорогу, и под ногами этой, центральной фигуры, было написано «Итадайо Арио».       Если бы Джули увидела Итадайо Арио лично, то спросила бы, о чем он подумал, когда последний камень был убран с пути, и таинственный, самобытный Слепой Дракон раскинулся перед его яростным и могучим взором, впервые в истории соединившись с большим миром, предвещая начало новой эпохи в жизни Анэзии — эпохи, которую Итадайо Арио построил своими собственными руками.       От созерцания картины Джули отвлек шум, донесшийся откуда-то слева. Двинувшись с места, она осторожно заглянула за угол, опасаясь, что любопытство доведет ее до беды, и растерянно взглянула на сцену, развернувшуюся перед кабинетом «8-И». Восемь молодых юношей, все из разных параллелей, собрались вокруг двери в класс, в этот час традиционно запертой, и громко что-то от кого-то требовали; девятый, очевидно, тоже их друг, стоял в сторонке, скрестив руки на груди и приняв максимально беззаботный вид, и, приглядевшись, Джули узнала в этом парне своего одноклассника.       Даниэль де Роз.       Эта встреча не сулила ничего хорошего. Даниэль де Роз был, можно сказать, бичом Академии Слепого Дракона, обстоятельством, которое портило нервы всем учителям и родителям. Ему было шестнадцать, ведь однажды он вылетел из Академии за серьезное преступление, и был вынужден поступать заново, на тот год, который не окончил. Ходили небезосновательные слухи, что Даниэля еще не выгнали взашей лишь потому, что его отец, его величество король Морана Мельхиор де Роз, водил крайне тесную дружбу с директором и выделял огромное финансирование школе ежегодно.       Было дело, шутили, что Даниэля специально оставят на еще один год, чтобы не лишиться этих денег, но Даниэль разбил всем этим шутникам морды, и шутка перестала быть смешной.       Теперь же, подпирая своей широкой спиной окно, он наблюдал за тем, как восемь его товарищей — вернее, «шестерок» — вжимают кого-то в стену и чего-то весьма агрессивно требуют. Было странно, что он не участвует в нападении, ведь обычно он обожал доводить всех вокруг до слез собственноручно; но, когда один из восьмерых прижался плечом к стене и открыл для нее личность жертвы, Джули стало ясно, в чем тут дело, и перед глазами все потемнело от гнева. Шестерки Даниэля напали на его кузину. На его двоюродную сестру.       Голубоволосая, голубоглазая и бледная, Кимберли де Роз была самым незаметным существом из всех, кого Джули видывала за всю свою жизнь. Тихая, неразговорчивая, она никогда не привлекала к себе внимание; более того, на ней буквально не было лица: бледно-голубые брови терялись на белом лбу, светло-розовые губы можно было разглядеть лишь очень сильно приблизившись, маленький узкий нос тоже было легко не заметить. Она напоминала безликого призрака из страшилок, и, что еще страннее, она круглый год, и зимой, и летом, не меняла одежды, всегда появляясь только в школьной форме, колготках и черных лакированных туфлях — это когда остальные ученики в шубах дрожали от холода и носили по трое шерстяных рейтуз! И никто никогда не слышал от нее ни слова, на уроках она отвечать боялась, друзей не имела, в глаза старалась не смотреть; все это превращало Кимберли в хорошую мишень для насмешек и издевок, ведь она никогда бы не пожаловалась ни одному взрослому. А даже если заплачет, вряд ли кто-то это разглядит. Вряд ли кто-то защитит ее, одиночку, вряд ли кто-то вообще заметит, что Кимберли обижают.       Парень, что прижался плечом к стене, повернул свою пустую голову к Даниэлю и громко крикнул:       — Что ты там встал? Боишься? Иди сюда!       Даниэль покачал головой, зарывшись пальцами в свои терракотовые рыжие волосы, и небрежно воскликнул, обаятельно улыбаясь: — С ума сошел? Дядя Бальтазар мне потом так присоединится, что месяц буду спать на животе. Он у нас мужик суровый.       От прикосновения пальцев его коротко остриженные волосы встали неопрятным ежиком, а в следующую секунду Джули вдруг оказалась перед его смуглым, веснушчатым лицом, громко говоря:       — Тогда почему бы тебе не защитить ее?       И сама ужаснулась, не до конца понимая, какая муха ее укусила, и что она вообще делает рядом с этим парнем, и почему, собственно, не бросилась, как нормальный человек, бежать, сверкая пятками.       Даниэль, похоже, тоже был шокирован и обескуражен, поэтому ответил лишь после небольшого промедления.       — А это твое вообще дело? Чеши отсюда, дель Драгон, пока на ее месте не оказалась!       Джули чувствовала, как в нее уперлись взоры девяти пар глаз — восьми хулиганов и одной безликой жертвы.       — Если… — она задыхалась от страха, но не собиралась отступать, — если вы не прекратите, я позову учителей!       — Ох, у меня уже коленки дрожат от страха, — Даниэль насмешливо улыбнулся, смотря на Джули как на маленькую карманную собачку, тявкающую на слона. — Последнее предупреждение, дель Драгон.       — Отлично! Я иду звать учителя! — Джули демонстративно развернулась и сделала вид, что уходит. — Советую вам убегать!       Что-то резко дернуло ее за руку, земля ушла из-под ног; следом она ощутила, как ее голова с гулом встречается со стеной, отчего по лбу и вискам резко ударила боль, а затем ее тело безвольно упало на пол. В плече было странное чувство, словно кость вышла из него.       Открыв глаза, она поняла, что лежит, что очень больно, и что Даниэль стоит над ней, склонившись и улыбаясь победоносно, нагло.       — Ну, что ты легла? Беги за учителями. Ори, что тебя тут убивают. Уже бежишь? Что-то уж очень неспешно.       Хотя шутка была плоской и несмешной, восемь парней начали дружно хохотать, поддерживая заводилу; но тут в коридоре и в самом деле показался взрослый человек, при виде которого хулиганы мигом развернулись и, трусливо поджав фразеологические хвосты, поспешили удалиться. Учитель зашел в кабинет «8-З», не заметив, что в коридоре кто-то лежал, а Джули попыталась подняться, схватившись рукой за подоконник. Она чувствовала, как из ее носа бежит кровь.       Кимберли де Роз медленно, на дрожащих тонких ножках приблизилась к ней и присела на корточки, касаясь холодными руками локтя и пытаясь помочь подняться.       — Не надо, — тихо попросила Джули, зажмурив глаза в надежде, что это уменьшит боль. — Я сама…       Кимберли не ответила, но и не послушалась.       Подняв Джули на ноги, она обняла ее под мышками, позволяя опереться на свою руку, и медленно повела по коридору, не сообщая, куда и зачем. Джули хотела воспротивиться, но сил не было, голова кружилась. Она чувствовала слабый запах шампуня, исходивший от длинных голубых волос, и сильный холод, источаемый белым телом, будто Кимберли де Роз была не девочкой, а ледяной скульптурой. Коридор плыл перед глазами, ноги были ватные, и, если бы не Кимберли, то она наверняка опять бы упала. Затем Джули на секунду закрыла глаза, почувствовала непривычную легкость во всем теле, а открыв, вдруг обнаружила себя лежащей в медпункте школы.       Через окно лился свет, должно быть, было уже довольно поздно. Бело-кремовый медпункт, казалось, светился в лучах Нами, местного «солнца»; невдалеке, за столом, сидел медбрат, что-то заполняя. Его руки были облачены в перчатки, взгляд рассеянным и туманным, но добрым; Джули не могла припомнить, как его зовут, но все равно отчего-то была рада видеть.       Она попыталась встать, не ожидая, что ей это удастся. Удалось. Медбрат отложил ручку и повернулся к ней, обаятельно улыбаясь.       — Вы очнулись. Я рад это видеть.       Джули задумчиво осматривалась, пытаясь осознать, насколько паршиво она себя чувствовала. «Нисколько не паршиво», подсказывало подсознание.       — Юмено дель Драгон, — медбрат привлек к себе ее внимание. — Скажите мне, юмено дель Драгон, что с вами произошло? Мы должны докладывать обо всех травмах учеников дирекции.       Джули сглотнула и уставилась на свои колени.       — Я бежала, споткнулась, и ударилась головой об стену.       Чувствовалось, что медбрат не верит, но, по всей видимости, этого объяснения ему было вполне достаточно.       — Вы должны быть благодарны вашей подруге. Благодаря ей, мы успели обратить вашу травму, — он встал, подошел к Джули и положил руки на ее голову, надавливая большими пальцами на лоб. — Но, если вы будете чувствовать какое-либо недомогание, вы непременно должны обратиться к ближайшему лекарю.       Этот мужчина был колдуном. Те, кто изучал магию жизни, были способны излечить любую травму — даже восстановить потерянную часть тела — при соблюдении двух условий, одним из которых было состояние биологической жизни пациента, а вторым возраст травмы, не пересекший отметку в пятнадцать минут. Все более старые повреждения приходилось лечить иначе, а то и вовсе не лечить, ставя на больного клеймо инвалидности. Очевидно, Джули действительно повезло, и Кимберли успела притащить ее в медпункт до того, как истекли роковые минуты. Иначе неизвестно, что бы с нею стало.       Если это было ее благодарностью за неудачную попытку спасения, то это чертовски несоизмеримые вещи. Джули ей, фактически, осталась должна. Очень мило.       Медбрат спросил, нужно ли сообщить о случившемся родителям юмено дель Драгон; юмено дель Драгон ответила, что не нужно, горячо поблагодарила его за помощь, забрала документ, объяснявший ее отсутствие на уроках, и покинула медкабинет.       Коридоры были полны учеников, значит, сейчас перемена. На лестнице, ведшей на второй этаж, Джули увидела Орин, окруженную стайкой поклонников. Девушка неспешно ступала по ступенькам, мило улыбаясь да вполуха слушая болтовню, что ей активно заливали в уши. На Джули она не поглядела, да Джули и не хотела привлекать к себе ее внимание, решив, что обо всем случившемся расскажет завтра. Часы, висевшие в холле, показывали полчаса после полудня, значит, уроки подошли к концу. Ужаснувшись, что опаздывает на обед, она бросилась на улицу, к трамваю, который должен был унести ее к Рыжей Лисице, Дае, и миру, где никто не кидает девочек в стену и не смеется над ними.       Но этот необычный день и не думал становится обычным.       Выбежав на площадь перед Убежищем Невинных, Джули хотела уже пересечь ее и помчаться к нужным трамваям, как вдруг ее взор зацепился за что-то знакомое в толпе. Остановившись, она пригляделась, и с некоторым удивлением узнала Даю, что стояла в куче людей, раскинув свои не заплетенные космы в стороны, и на что-то увлеченно смотрела. Ее тонкие светлые волосы лезли прохожим в лица, на концах были измазаны в грязи и висели сосульками — ну точно Дая, не спутаешь.       Притормозив, Джули неспешно пошла к ней, дотронулась до плеча и окликнула, хоть и не была уверена в том, что ее услышат сквозь гул толпы:       — Дая.       Дая оглянулась и поприветствовала подругу широкой улыбкой:       — Джули! Ах, какая встреча! А я тут на актеров смотрю.       В центре площади, окруженная зеваками, группа бродячих артистов усиленно демонстрировала чудеса своей ловкости и силы. Кто-то жонглировал, ходил на руках, глотал сабли или пламя; на задних лапах стоял рыжий медведь, совсем такой же, как на иллюстрациях учебника природоведения, возле него скакала и звенела браслетами девица, разодетая, словно люстра; а перед всей этой вакханалией стоял юноша с вымазанным сажей черным лицом, и показывал фокусы, то заставляя полностью исчезнуть кисть своей руки, то возвращая ее, а иногда и вытаскивая у восторженных зрителей мелкие деньги из всяких щелей. Толпа была впечатлена и громкими криками подбадривала артистов, а после особенно удачного танца медведь отвесил глубокий поклон, что вызвало новую волну счастливых воплей и летящих в сторону актеров монет.       Джули и Дая были захвачены и восхищены представлением не меньше других, а то и поболе. Медведь начал плясать вприсядку, удерживая рассевшуюся на своих плечах девицу в пестром платье, фокусник хлопнул в ладоши и вытащил у себя из шляпы обезьянку, а Джули, не выдержав восторга, сняла с плеча сумку, открыла ее, и вытащила из припрятанного в тайном кармане кошелька несколько монет, беспечно бросив кошелек в общее отделение с книгами.       — Я хочу подать им, — воскликнула она срывающимся от восторга голоса. — Так здорово выступают! Гляди, медведь сейчас наденет шляпу!       Дая вполне разделяла ее восторг, забрала у подруги деньги, и, замахнувшись, легко закинула их в толпу, попала прямо рядом с глотателем шпаги, и была вознаграждена благодарной его улыбкой и кокетливым подмигиванием. От восторга хотелось визжать и плакать одновременно, и толпа вокруг тоже кричала и улюлюкала изо всех сил.       Джули приподнялась на цыпочки, чтобы получше разглядеть следующий фокус, но вдруг почувствовала легкий тычок в спину. Обернувшись, она увидела низенькую, маленькую фигуру в грязном серо-коричневом плаще, что усиленно давала деру; а, сунув в сумку руку, обнаружила, что там больше нет кошелька.       — Дая! — воскликнула она чуть ли не со слезами на глазах, до боли впившись пальцами в плечо подруги. — Вон тот коротышка украл мой кошелек!       Дая мигом перестала хлопать в ладоши и пританцовывать вместе с медведем, обернулась, бросая взгляд на убегавшего воришку, и привычным жестом обернула свои грязные волосы вокруг своей шеи, чтобы не мешались под ногами:       — Бежим, мы его догоним!       — С ума сошла? Он уже на другом конце улицы!       — От того, что ты стоишь, расстояние не сокращается! Вперед!       Она сорвалась с места и пулей метнулась за воришкой, и ноги Джули сами понесли ее следом, по инерции и почти без согласия хозяйки.       Фигурка в плаще была очень легкой и улепетывала с невероятной скоростью, но и Дая не отставала. Джули же было сложнее: она чувствовала, как от бега узкая школьная юбка задралась почти до ягодиц, легкие горели от недостатка воздуха, сердце колотилось о ребра, как запертая в клетке дикая птица, а вор все не думал сбавлять шагу. Наконец, они оказались на тихой, длинной улице, где кроме их троих никого не было, и Дае, видимо, надоело вести погоню; подпрыгнув с разбега, она громко крикнула, закинула руки за голову, сплетя их в замок, и резко махнула перед собой. Воздух на мгновение содрогнулся, а затем из ниоткуда в нем появилось несколько некрупных серых камней, абсолютно невзрачных, но пришедшихся как нельзя кстати. Прежде, чем ноги Даи коснулись земли, камни дождем хлынули на вора, один попал ему по спине, другой по плечу, третьи попадали под ноги. Коротышка запнулся, закричал, замахал руками, выронив кошелек Джули, и повалился на живот, проехавшись подбородком по улице еще около полуметра. Дая остановилась, уперлась руками в колени, и принялась глубоко дышать. Джули поступила так же.       Вор лежал на земле несколько минут, пока подруги приходили в себя, а потом вдруг издал странный, похожий на кряканье звук, и негромко заплакал. Джули и Дая переглянулись. Ребенок?..       Выпрямившись, Джули отошла, подняла свой кошелек, запрятала поглубже в сумку, и пошла к дрожащему комку, прикрытому грязным плащом. Дая пошла за ней, молча и, кажется, чувствуя себя виноватой.       Наклонившись, Джули сорвала с головы вора капюшон, и растерянно воззрилась на его лицо: подбородок был разодран до кости, по щекам текли горькие грязные слезы. Кожа ребенка была смуглой, карамельной, что выдавало в нем цыгана, грязные волосы завивались в меленькие кудри, черные, как зола, черные же глазки были окружены трогательными длинными ресницами, чуть ли не загибавшимися назад. Взглянув на Джули, мальчишка плотно зажмурился, закрыл голову руками и задрожал, ожидая удара; Джули и Дая обменялись недоуменными взглядами, а затем Дая достала из кармана брюк носовой платок, и, присев, принялась аккуратно стирать грязь с окровавленного подбородка малолетнего воришки.       — Ну, ну, — пробормотала она не слишком внятно и уверено. — Полно тебе, чего реветь? Мы тебя не обидим. Это ты нас обидел, украв у моей подруги кошелек!       Джули с серьезным видом присела тоже и строго кивнула мальчишке, стараясь придать выражению своего лица как можно больше обиды и возмущения. Мальчик раскрыл свои черные глаза-блюдца и испуганно поглядел сначала на одну, а потом и на другую девушку.       — Я не на’очно, — сквозь горькие слезы пропищал он дрожащим детским голоском. — Я кушать хотел!       Джули покачала головой. Знает она, что обычно хотят воры да попрошайки. Таким предложи еду вместо денег — с потрохами сожрут, а от помощи наотрез откажутся.       — Ну, если ты хотел кушать, — Дая утерла мальчику слезы, вымазав его щеки в крови, сложила платок и убрала в карман. — То пойдем с нами, мы тебя покормим!       Джули принялась делать Дае предостерегающие жесты, пытаясь намекнуть, что не надо брать мелкого цыганского вора куда бы то ни было, но Дая полностью проигнорировала ее, обняла мальчонку за узкие плечики и помогла ему подняться, ободряюще что-то бормоча.       Мальчик испуганно возразил:       — Я никуда с вами не пойду, мне б’атик не разрешает!       — А воровать тебе братик разрешает?       По смущенному лицу мальчика было ясно, что нет.       Взяв нерадивого преступника под локти, девочки провели его к трамваю и усадили между собой, заняв втроем лишь два места. Из разбитого подбородка струилась кровь, а из черных глаз мальчишки бежали слезки, но он старался выглядеть сильным и держаться, удерживать жалобные всхлипы в груди. Дая попыталась узнать имя несчастного дитяти, но не смогла вытянуть из него ни слова. Джули же всю дорогу пыталась понять, в какой именно момент она слетела с катушек — когда согласилась помочь вору, вместо вызова стражи, или же когда пошла с Даей гулять по лесу, а не убежала, размахивая руками, от одного ее вида.       У Рыжей Лисицы проходил какой-то праздник шахтеров, и она была полна крепких мужчин, что распевали пьяные песни и травили неправдоподобные байки о говорящей змее, охраняющей огромный изумруд глубоко в горах Слепого Дракона. Мальчик-вор, увидев эту толпу, испугался и предпринял отчаянную попытку удрать, но Дая железной хваткой вцепилась в его плечи и громко позвала Алису. Никто не обратил на нее внимания, разве что один из шахтеров на минуту прервал свою песню, крякнул, и продолжил горланить. Джули подумала о том, что еще только обед и явно не время так напиваться, но, понятное дело, критиковать никого не решилась, очень уж внушительные у шахтеров были кулаки.       Алиса появилась из толпы мужла, широко улыбаясь, но улыбка быстро сошла с ее лица, стоило ей увидеть истекающего кровью мальчишку. Подхватив его, она поволокла это слабо сопротивлявшееся тельце в кухню, мимо господина Августа (он никогда ни с кем не разговаривал и всегда работал), вниз по ступенькам и, наконец, в то подвальное помещение, где Джули и Дая проводили свое свободное время последнюю неделю. Девочки неспешно шли следом, с чувством, что возвращаются к себе домой.       Мальчик был усажен на стул, и Алиса принялась вертеться вокруг него, осторожно смывая кровь и грязь, нанося на раны целебную мазь, заклеивая ее и чирикая да причитая, пытаясь отвлечь внимание ребенка от боли. Тот вел себя на удивление хорошо, сидел смирно, терпел молча и почти не хлюпал носом, то ли слишком боясь, чтобы подавать голос, то ли о чем-то задумавшись.       — Вот так, — мурлыкала Алиса. — А если будет шрамик — шрамики украшают мужчин!       Когда дитя было приведено в относительный порядок, Алиса принесла на стол три тарелки с супом, и мальчик набросился на еду так, словно не ел шесть дней. Дая и Джули были этим несколько тронуты, и Джули, не выдержав приступа жалости, отдала ему и свою порцию; ребенок даже не заметил, как съел добавку, после чего свернулся калачиком на стуле и тут же засопел. Дамы озадаченно переглянулись.       — Бедняжка, — выдохнула Алиса, подойдя к нему и взяв в руки опустошенную тарелку. — Должно быть, его семья совсем бедна.       — Да, — вздохнула Дая. — Поэтому он и стал воровать. Как трагично! Бедное дитя!       — Очень мило, — возразила Джули. — А я не была бы бедным дитем, если бы он утащил мой кошелек, и госпожа Пурус исполосовала бы мне задницу до синевы за это?       — Ты была бы сама виновата! За своими вещами нужно следить!       — Я сейчас разобью тебе нос и всем скажу, что это ты виновата, ведь нужно следить за своим носом!       Алиса покачала головой, коснулась руками внутреннего, грязного края тарелки, вызвав у Джули молчаливый шок, и тихо призвала подруг к покою.       — Белочки мои, не надо ругаться! Если этот мальчик голодает, то пусть приходит сюда, я его…       — Алиса, не быстрее ли открыть социальный центр для малоимущих? — воскликнула раздраженно Джули. — Зачем помогать по одному? Давай, приведи сюда сразу всех, кому нечего есть! Со всей СИСТ, если хочешь! Они будут сидеть друг у друга на плечах и заполнят все пространство подвала, как жидкость!       Она сама понимала, что была резка и невежлива, и готовилась услышать ругань в ответ, но Алиса не стала обращать на это внимание и лишь покачала головой, не прекращая улыбаться.       — Я ведь о вас думаю, ромашки. Этот мальчик мог бы быть членом вашего Круга.       — Нашего Круга? — на этот раз возмущение потекло из Даи. — Мой Круг — не какой-то кружок анонимных беспризорников!       Алиса снисходительно рассмеялась.       — Не стоит оценивать людей по тому, сколько у них денег, а то ведь и Джули у нас живет в том жутком доме на улице Виверн…       — Нормальный дом!       — Ка-ак скажешь. Просто попробуйте прислушаться к моим словам, котята: вам стоит поговорить с этим юным господином, когда он проснется.       — Мы поговорим, — сдалась Дая. — Черт его знает, вдруг через год окажется, что у него невероятные способности, какие не встретишь больше ни у кого в целом мире!       Джули фыркнула и закатила глаза. Ну конечно, ведь за каждым углом можно встретить случайного союзника с экстраординарными и неповторимыми талантами, который будет рад помочь их Кругу Безделья и Прокрастинации!       Алиса принесла на стол сладкий слоистый рулет с яблоками, и размышления Джули подошли к концу, ведь за поеданием такой вкуснятины думать уже не хотелось.       Мальчишка проснулся только к вечеру. Его кудрявая голова свисала со стула, смуглые, худые руки болтались, как рукава сушившейся на веревке рубашки, на щеке отпечатался след от края сидения. Разомкнув свои удивительные глазки-угольки, он задумчиво огляделся, вспоминая, где он и как тут очутился, сел, поджав коленки, и протер личико кулачками, сонно чмокая пухлыми губками. Дая подсела к нему и подвинула поближе остатки рулета. Особенного приглашения к еде мальчик ждать не стал, и не успела Джули моргнуть, как о рулете можно было писать эпитафии.       Собрав крошки от слоеного теста и зажевав их, цыганенок поглядел на Даю уже довольным, сияющим взором, и громко сказал:       — Роланд.       — Что Роланд? — растерялась Дая.       — Это мое имя! — воскликнул Роланд. — Ты же сп’ашивала! Я вот, гово’ю. Роланд!       Дая и Джули переглянулись.       — Ладно, Роланд, — Дая пожала плечами. — Знаешь, наша подруга сказала, что ты можешь приходить сюда и кушать каждый день.       — Она что, очень богатая под’уга?       — Скорее очень странная… Но это не наши деньги и не наша еда, так что мы не жалуемся…       — Я буду п’иходить! А можно, я п’иведу своего б’ата? Он тоже очень голодный, и даже может ук’асть у синеглазой кошелек, если надо! — Роланд ткнул пальцем в Джули, очевидно, связав свой плохой поступок с добротой девочек. Джули замахала руками, словно отгоняя мошкару.       — Нет! Не надо у меня ничего красть! И вообще больше никогда не воруй!       — Если у меня будет еда, мне и не придется во’овать.       — Ваши родители что, совсем вас не кормят?       — А 'одителей у нас нет.       Дая ахнула и заключила Роланда в крепкие сестринские объятия.       — Конечно, приводи и его тоже! Мы вас пригреем, бедные, бедные сиротки…       Джули повела плечом, фыркнула и закинула ноги на стол. Дети разговаривали, а ей делать было нечего, настолько нечего, что от скуки она достала тетрадь и решила несколько упражнений по математике, даже не проверяя, правильным ли был ответ.       Над Слепым Драконом показался холодный осенний Нами, клонившийся к закату, с моря потянул промозглый, соленый ветер. Витиеватые улицы украсились огнями фонарей, которые жители сами вывешивали из окон, чтобы припозднившимся мужьям и детям было легче найти свой дом в безумном переплетении углов и переулков. В верхнем зале Лисицы затеяли игру в шахматы, причем оба играющих совершенно не знали правил, и побеждал тот, чья группа поддержки громче орала и топала ногами. Роланд заскучал и попросился домой. Джули предложила проводить его, но мальчик заверил, что отлично знает, куда идти, и как сквозь землю провалился. Красный Нами скрылся за горными вершинами, оставив после себя лишь красивое розовое свечение над пиками. Джули опоздала домой.       В доме на улице Виверн Пурус Эжени сидела у окна и шила платье. Джули хотела промелькнуть мимо нее, оставшись незаметной, но ее лицо отразилось в оконном стекле, и Эжени, отложив шитье, встала. Джули остановилась, понимая, что наказания не избежать, но, когда госпожа Пурус начала снимать с себя пояс, страх подстегнул в ней отвагу, и, сглотнув, она бегло заговорила:       — Нет, госпожа Пурус, нет, не надо, пожалуйста! Позвольте, я вам все объясню!       Эжени остановилась, держа пояс в руках, и взглянула на дочь с мрачной пытливостью. Джули на ходу принялась придумывать ложь:       — Вы же всегда были недовольны моими оценками, да? Ну, вот, а я и подумала, что, ну, у меня же выпускной класс, экзамены, решается судьба моей судьбы, и, ну, я, я попросила учителей позаниматься со мной сверхурочно! Подтянуть меня по всем предметам! И они согласились, представляете, совершенно бесплатно! И сегодня я…       Опустив сумку на пол, Джули нервно открыла ее и покопалась в тетрадях. Она пропустила в этот день большую часть уроков, о чем Эжени нельзя было знать; но, к счастью, под руку попалась тетрадь по математике, схватив которую, Джули открыла выполненные днем упражнения и уверенно заявила:       — Вот! И сегодня я занималась математикой! Вы поймите, госпожа Пурус, я сделала это для собственного блага и для вашего спокойствия! Ну, и я никак не могла сообщить вам, не пойду же я на телеграф, чтобы передать домой, что задержусь после уроков, правда? Это же глупость, правда? Вы так не думаете, госпожа Пурус?       Эжени выдохнула, повязала пояс на талию и сухо поинтересовалась, как часто Джули будет задерживаться после занятий.       — О… Каждый день! — воскликнула Джули. — Ведь я отстаю вообще по всем предметам! Вот и придется взяться за ум по-настоящему… Будет, конечно, тяжело, и, может быть, мне бы стоило отказаться, а то я так устану, знаете, стоит ли оно того…       Госпожа Пурус строго отчитала дочь за лень, запретила ей даже думать об отказе от такого шанса, и уже более дружелюбно предложила ужин.       Остаток дня прошел мирно и безынтересно. Джули общалась с сестрой, тискала животных, лгала о школе и в более-менее спокойном состоянии легла в постель в положенный час. Клубника спала на зеркале, Пай пробрался под одеяло и дергал хвостиком. Понедельник подошел к концу, а новый триместр в принципе, начался.