Круг Магов

      Ричард, Роланд и Даниэль, перетирая что-то весьма агрессивными голосами, ждали внизу; когда Джули и Кимберли спустились, Даниэль был все еще не одет, но стыдливо кутался в одеяло; Джули довольно громко спросила, собирается ли он в школу, тот уверенно и довольно ответил, что в таком виде его вряд ли впустят, так что извините, Джули из-за этого заявления сильно расстроилась, но триумф был недолгим: Алиса приняла Агнессу, которая, краснея и смотря в пол, всунула брату в руки сложенную форму, по ее же словам, принесенную прямо из дома.       Джули очень злорадно засмеялась.       — Агнесса, — Даниэль сунул сложенную форму под мышку и попытался взять сестру за руки, — Агнесса, послушай меня…       По ее румяному лицу было ясно, что она испытывает тяжелую феерию чувств, в основе которой лежало отвращение, хорошо приправленное затаенной любовью.       — Я не хочу тебя слушать, — через силу произнесла она. — И видеть не хочу. Я хочу жить здесь, с Алисой, и видеться с друзьями, а тебя — не хочу! И убери от меня свои…       Роланд, пригнувшись, прошел под вытянутыми руками Даниэля, извернулся и со всей своей силы ударил его чуть пониже ребер, отталкивая, отчего не ожидавший такой атаки Даниэль ахнул и попятился, пока не наткнулся спиной на Ричарда.       — Ах ты, мелкий!..       — Пойдем, Агни, — Роланд с серьезным видом взял подружку за руку и повел куда-то в сторону, — ты поешь, и вы пойдете в школу, а судак пойдет один. Не бойся, он тебя не обидит! 'асскажи, а как это — ходить в школу?       Дети ушли, причем Даниэль даже не пытался их остановить; Джули подумала, что, должно быть, он просто доверяет Роланду больше, чем Ричарду, и отметила про себя, что в такой расстановке приоритетов есть своя логика; а после, объединив силы с Кимберли, они вытолкали Даниэля из Лисицы, перекинулись парой чашечек чая с Агнессой, обсудили три-четыре раза события вчерашнего вечера, перемыли косточки некоторым одноклассницам (это занятие пришлось особенно по душе Ричарду, который веселился так, словно они травили анекдоты), и, наконец, с опозданием в пару-тройку часов, оказались на уроках.       Джули была приятно удивлена тем, что от Лисицы до Академии было всего полчаса прямого пути, а не два с копейками, как из дома, и она даже подумала о возможном переезде по соседству с Агнессой, но вспомнила о матери и сестре, почувствовала сильный укор совести, огорчилась и решила пока остаться дома.       Даниэль на уроки не явился.       Орин с беззаботным видом о чем-то рассказывала, даже не спрашивая особо, почему их не было на первых занятиях, Джули не менее беззаботно слушала и поддакивала, иногда перехватывая слово и начиная рассказывать что-то о себе, проявляя несвойственное ей красноречие и непривычную словоохотливость; отправляясь на обед, она позвала с собой и Кимберли (та была безумно рада), и, к тому моменту, когда они дошли до столовой, Кимберли даже успела рассказать им с Орин какую-то короткую историю, стоившую стеснительной девушке немалых сил, но вызвавшую огромный восторг у Ром, ведь в этой истории было упомянуто слово «принцесса».       — Точно, ты же принцесса! А каково это, быть дочерью короля? Ты носишь дома платья или нормальную одежду? Я — только платья! А корона? У тебя есть настоящая корона? Есть?! Как здорово, Кимберли! И ты участвуешь во всех балах, которые устраивает твой отец, да? И ты танцуешь? И у тебя огромная кровать с балдахином? Без балдахина? Ну, все равно, это очень здорово!       Кимберли была вся розовая, ее глаза смущенно блестели, но при этом выглядела она очень счастливой.       В столовой болтовня не прекратилась; после, перекусив скудной школьной едой, новоявленные подруги неспешно направились обратно в класс, и по дороге Орин все что-то говорила, Джули доедала кусок очень вкусного черного хлеба, Кимберли молчала и просто источала счастье. На лестнице Джули задел плечом какой-то ученик, усиленно мчавшийся мимо, но никто этого не заметил; в коридорах было шумно и многолюдно, поэтому Орин повысила голос, чтобы ее наверняка все слышали; Кимберли внимательно следила за ее словами, еще не привыкшая к тому, что процентов семьдесят из потока ее речи можно было смело пропускать мимо ушей, а Джули совершенно без зазрения совести разглядывала картину, у которой они стояли. На этом полотне древняя богиня Паари, сияющая, как звезда Нами, золотым светом, глядела с неприступных гор на Слепой Дракон, на тот Слепой Дракон, каким его когда-то давно нашел Большой Мир, и каким он очень скоро перестал быть; и в сердце Джули при взгляде на крупный купол Убежища Невинных и на несколько прямых улиц, расходившихся от него, как лучи звезды, вдруг щелкнуло какое-то странное предчувствие, предвкушение понимания, предвиденье разгадки; но дойти до этой разгадки она не сумела, мысли ее скоро были сбиты с правильного пути и насильно возвращены к делам земным, и причиной этого стало ее собственное имя, слишком громко прозвучавшее над шумом коридора:       — Джули.       И, более него, та глухая тишина, что повисла кругом.       Обернувшись, Джули увидела Даниэля.       — Что, Абети, какого черта, это что, ты, что тебе надо? — скороговоркой проговорила она, снизу-вверх глядя на него и чувствуя, что злится.       Он молча протянул ей что-то свернутое:       — Вот.       И Джули с трудом узнала свое старое пальто, которое когда-то потеряла… Где?       — Где? — спросила она, опустив значительную часть цепочки собственных мыслей.       — Да неважно, — почему-то не захотел напоминать ей Даниэль. — Я давно хотел отдать тебе, но… А, забей, Джули. Держи, увидимся, и спасибо, конечно, за вчера.       Он отдал ей пальто и со спокойным видом ушел; Джули некоторое время глядела ему вслед, чувствуя сильную растерянность и неприятное покалывание во всем теле оттого, что все взгляды кругом были устремлены на нее; а затем Орин Ром, очевидно, видя ее состояние и желая помочь, воскликнула:       — А! Я гляжу, ты решила дружить со всеми де Роз? Это не удивительно, вас Авалон познакомил?       Джули медленно повернулась к ней, все еще чувствуя себя растерянной.       — Да… Можно и так…       — Чудно! Я бы тоже хотела подружиться с вашей семьей, — обратилась та уже конкретно к Кимберли. — Не потому, что вы королевской крови, нет! Просто, я смотрела в Драконисе один фильм, и там было про Моран, и вот мне стало очень интересно, Кимберли, скажи…       Ее обычная болтовня заполнила коридор, и была так привычна его стенам, что все внимание окружающих постепенно перестало быть приковано к Джули; и хотя Орин разговаривала без остановки почти все время, в этот раз Джули чувствовала, что ее речи искусственны, понимала, что подруга просто хотела помочь ей изменить ход ситуации, и это понимание вызывало в Джули такую сильную благодарность, что она была готова слушать речи Орин двадцать часов без перерыва.       Но, к счастью, на уроке говорить было нельзя.       Когда прозвенел долгожданный звонок, Джули, обернувшись, увидела, что Кимберли де Роз намеревается подойти к ней, и постаралась как можно скорее увести Орин, чтобы поговорить наедине — но та вдруг заявила, что у нее есть важные дела в комитете организации выпускного бала в школе, и что ей уже пора. Джули хотела спросить, как Ром умудряется совмещать возню с выпускным и с Зимним балом, но не успела, а вскоре и вовсе забыла об этом.       Тогда она нагнала Ким, спрашивая:       — О! Ты идешь в Лисицу, да?       И снова была разочарована:       — Извини. У меня еще есть некоторые дела, так что, думаю, я приду позже…       — А, это совсем не страшно, — Джули постаралась улыбнуться. — Может быть, я тоже по дороге где-нибудь задержусь!       Кимберли еще раз извинилась и ушла, как-то слишком поспешно.       Джули вдруг кольнуло неприятное ощущение собственного глухого одиночества, и она усиленно принялась убеждать себя, что все в порядке, что она не одна, что скоро она придет в Лисицу, там будет кто-то из друзей, и на душе снова станет легко; но город кругом давил на нее, прохожие, сновавшие туда-сюда, делали одиночество еще ужаснее, ведь никто из них не знал, кто такая Джули дель Драгон, и их незнание превращало их в бездушные стены. Несколько раз Джули, испытывая сильное раздражение, нарочно задевала людей плечом или наступала им на ноги, но всем все равно не было до нее дела, а белый, бледный город дышал морозом и хотел сожрать ее, словно настоящий дракон. Невесть откуда взявшийся страх сковал члены и прошелся холодком по спине, и шаги ее стали во много раз быстрее и стремительнее, и в висках ее стучало непонятное, не к месту явившееся ощущение паники; а в дверях таверны «У Рыжей Лисицы» ждал Даниэль.       Джули увидела его и взвизгнула от неожиданности. Даниэль озадаченно пощупал свое лицо и потянул:       — Ну, может, я немного опух от вчерашнего, но не настолько же…       — Ты не «опух», ты лопух! — набросилась на него Джули. — Что ты тут делаешь? Что тебе нужно?       — Черта ли ты на меня кричишь? — поморщился Даниэль. — Разве я не могу приходить сюда, как все твои друзья и мое семейство?       — Не можешь, потому что тебя сюда никто не звал!       — И давно в этот рассадник клопов требуется специальное приглашение?       Джули злилась на него так сильно, что практически не чувствовала ног, хоть в глубине своей души и понимала, что ее гнев иррационально велик.       — Сдохни, Даниэль! Я не пойду внутрь, если ты будешь там!       Сжав со всех сил кулаки, она обернулась и, не разбирая дороги, куда-то пошла; ее ноги скрипели на снегу, с улицы доносился скрип колес телеги, но несмотря на все это, она все равно слышала, что Даниэль шел за нею, и сама его навязчивость, более того, само существование его под этими небесами вызывало в ней непереносимую, почти животную ненависть.       Резко остановившись, Джули обернулась и в крайне вульгарных выражениях объяснила ему, куда он должен сейчас пойти. Даниэль присвистнул и не послушался.       — Слушай, дель Драгон, — его голос звучал беззаботно и весело, издевательски, — я не отстану от тебя до тех пор, пока не верну должок. Так уж я был воспитан: если…       — Если бы ты был воспитан! — фыркнула Джули, запрыгивая на заледеневшие ступени какого-то дома и вышагивая по ним. — Ты не понимаешь, во что влезаешь, Даниэль! Если ты не оставишь меня — нас всех — в покое, то совсем скоро окажешься по уши в дерьме.       — Я верно понимаю, что дерьмом ты называешь бесплатную еду и того сладкоголосого сатира с кудряшками? — Даниэль покружил пальцем у себя над головой, накручивая воображаемые кудри. Джули парировала:       — Нет, я называю дерьмом потерю частей тела — глаз, например, сестер и, возможно, жизни! Знаешь, Даниэль, я не тешу себя верой в то, что такой мужлан, как ты, может думать головой, а не яйцами, но позаботься хотя бы о них, родимых, и иди домой, пока цел!       — Частота упоминания моих яиц за последние пару дней превысила все санитарные нормы. Что, Ричард не справляется с вами, дамы, раз вы постоянно об этом заговариваете?       Джули стеснительно покраснела, громко и максимально пренебрежительно фыркнула, спрыгнула с порога и заскользила на льду, но была учтиво поймана своим неприятным спутником.       — Спасибо, — через силу сказала она, забирая свою руку. — Даниэль! Ты пойми: на наши жизни ведется охота!       — Твое «НАШИ» включает мою сестру — поэтому я не могу уйти.       — Мы же грязный сброд, а ты — принц!       — Это моих сестер и брата ты в сброд записала? У нас одна кровь, значит, я вполне впишусь в ваше общество.       — Да черт подери, я повешусь, если ты не исчезнешь отсюда! — не сдержалась Джули. — Я и так вижу тебя каждый день, куда уж даль…       Она прервалась на полуслове, почувствовав, что земля опять уходит из-под ног; Даниэль снова попытался удержать ее, но сам потерял равновесие, и завалился сверху, сильно ударив Джули локтем в живот и знатно придавив.       От боли потемнело в глазах.       — А-ах!..       — О Абети, Джулиана! — он попытался подняться, но его колени скользили по оголенному льду, и отчаянные попытки найти равновесие привели только к новым ударам, пришедшимся на бедную Джули. — Джулиана!       Джули уперлась руками в его голову, толкнула, сваливая с себя, отодвинула ногой, села, поднялась на колени и вцепилась холодными пальцами в его шею, почти не получая сопротивления:       — Меня зовут Джули!       И увидела кровь на его лице.       — Что такое? — он уловил ее обеспокоенный взгляд и принялся ощупывать свою голову. — Что ты вдруг так переменилась? А? А!       Его нос сильно кровоточил; видимо, падая, он задел головой ступени дома — падать на узких улицах было особенно опасно — но тонкие косточки, кажется, не пострадали.       — Не шевелись, гамадрил, — почти спокойно попросила Джули, берясь пальцами за его нос. — Да не шевелись ты! Я это тысячу раз делала, и мне делали…       Даниэль уперся руками в ее плечи, но не пытался оттолкнуть; Джули осторожно ощупала хрящи, убедилась в рамках своих знаний предмета, что все в порядке, осторожно встала на четвереньки, схватила Даниэля за руку и протащила его по льду до того места, где было немного снега, и можно было встать.       Даниэль мужественно постанывал и жаловался на жизнь.       — Да заткнись ты, — фыркнула Джули, — воешь, как девчонка!       — А ты ругаешься, как пацан, — обиделся он, — вообще, тебе, как барышне, надо…       — Барышни — это твои сестры-принцессы, Даня, а я на драконском льду три раза себе ноги ломала, и уже привыкла, — крепко взяв его за руку, заявила Джули, начиная уверенно двигаться к широкой улице — на более оживленных частях города лед не успевал нарасти благодаря усилию множества ног. — Но из окон карет, конечно, не получишь такой бесценный опыт!       На проспекте было шумно и многолюдно, а на и без того не слишком широких пешеходных его частях появились наскоро сколоченные палатки, продававшие горячую выпечку и напитки, поэтому идти приходилось в плотном потоке прохожих, обтираясь плечами о чужие плечи; Джули замолчала, полагая, что вести диалог в такой обстановке неприлично, но Даниэлю приличия были неведомы, и скоро она услышала его громкий голос:       — Эй, дель Драгон! Джули! А куда мы идем?       — А я тебя с собой не звала! — вместо ответа крикнула она, опять краснея из-за того, что несколько прохожих обернулись на ее голос.       — Ну, Джули, ты меня за руку держишь! — напомнил Даниэль, а когда она резко разжала свои пальцы, он схватился за ее рукав. — Скажи, мне же просто интересно!       — Мы идем… Мы идем в квартал… Мы идем в квартал Фабрик!       — А что мы там забыли?       — Ты — ничего, а что я — не твое дело!       Даниэль ничего не ответил, и на мгновение Джули понадеялась, что он потерялся в толпе и отстал, но ее надежды развеялись, когда, выйдя из толпы, она снова увидела его позади.       — Значит, в квартал Фабрик, — улыбнулся он. — Как скажешь, Джули. А по пути расскажи мне, что это за тайное общество у вас, и чем вы занимаетесь?       Джули засунула руки в карманы пальто и нервно передернула плечами.       — Мы… Мы Круг Магов! Мы, наверное, боремся со злом… И учим магию… И… И прочие вещи, которые обычно делают герои! Например, спасаем утопленников.       — И этот твой, Ричард… Он тоже с вами, да?       — Соусакана… Не важно, кто это, не спрашивай! Так вот, Соусакана говорила, что нас должно быть одиннадцать человек. Пока что есть семь: я, твои сестры и брат, Дая, и еще братья Артцен. Понимаешь, выходит что-то вроде того, что наши судьбы связаны, и нам было предначертано встретиться и вместе бороться за свет, добро и тому подобную ерунду; и даже если Агнесса уйдет от нас, то путь ее судьбы все равно приведет ее обратно, и… И всякое такое! И, поскольку мы герои, нас всю жизнь будут преследовать беды, монстры, опасности и связанные со всем этим подвиги; и я спрашивала, нельзя ли как-то этого избежать, но Соусакана говорила, что нельзя, то есть, до самой своей смерти я…       Даниэль нагло перебил ее:       — А что, если и мне было суждено присоединиться к вам?       — Ой, нет, мерзость какая! — разозлилась Джули. — Как мы с тобой можем быть союзниками? Ты меня ударил!       — Иногда такое случается, — громко хохотнул он. — Но подумай сама. Мы с тобой в одном классе.       — Это же не повод: Артцен и Дая вообще не посещают школу!       — И мои родители отправили меня именно в Слепой Дракон…       — Это уж точно не аргумент, иначе пришлось бы принимать в команду весь город!       — Мы постоянно случайно с тобой встречаемся! Тогда, в квартале Горностаев, и…       — И все, да? — усмехнулась Джули. — Квартал Горностаев крошечный. Такой же крошечный, как и твой мозг, раз ты не понимаешь, во что лезешь.       — Размер не… — Даниэль прервался, замер посреди шага и схватил Джули за руку, помешав и ей идти дальше. Кругом была тишина, на крыши домов ложились вечерние сумерки, морозный воздух был прозрачным и звенящим, а неподалеку, лениво переваливаясь с ноги на ногу, ползал голубь, разыскивая в снегу пропитание; оглядевшись, Джули гневно посмотрела на Даниэля, без слов спрашивая, что ему в голову стукнуло, а тот вдруг наклонился к ней и обеспокоенно зашептал:       — Мне кажется, я слышал крик.       — Кто-то увидел твою окровавленную морду и умер от страха?       — Перестань хоть на секунду! Я серьезно. Кто-то кричал. Это же квартал Фабрик!       — А ты противник прогресса?       — Джули! Это криминальные места. Уж поверь мне, я-то знаю.       — Криминальные? — Джули напряглась. — На что ты намекаешь?       — На банды, которые живут в коллекторе под фабриками. Ты уверена, что нам нужно в эту задницу?       — Если все так, то…       Над синими крышами домов раздался женский визг, и у Джули в животе похолодело.       — Кимберли!       Сложно было представить не то, что визг, но даже просто громкий говор из уст Кимберли, но, если предположить, что она может кричать, то, без сомнений, этот крик был ее. Это был ее голос, полный отчаяния и обезображенный испугом, но все равно ее, и этот голос даже дрожал, как и всегда; Джули обвела окружающие дома взглядом, пытаясь опознать, откуда он доносился, а холодный воздух вдруг оказался пронизан еще одним отчаянным воплем, который, обратившись в визг, вдруг перешел в гортанный хрип где-то неподалеку и затух, а Джули вдруг оказалась абсолютно сражена осознанием.       — Даниэль! К мебельной фабрике, к мебельной фабрике!       — Что? Да нафига? — попытался возмутиться тот, но Джули так резко и так уверенно сорвалась с места, что он почему-то не смог не последовать за ней.       У ворот мебельной фабрики было пусто, никаких кричащих девушек, а землю охватил вездесущий лед, но, подняв взгляд на окна, Джули ясно увидела синие крылья, трепетавшие за стеклом, и ощутила, как ее сердце обливается кровью от страха и отчаяния.       Даниэль сказал какую-то глупость, которую Джули и не расслышала, и не поняла, а почти черное вечернее небо вдруг показалось ей невероятно низким и давящим на плечи, словно тяжелый мешок.       Даниэль толкнул ее:       — Джули, раздери тебя конь! Зачем мы сюда пришли?       Джули подняла на него стеклянные глаза и прошептала:       — Спасти…       — Да кого? Она была там, не здесь!       На секунду Джули поверила, что просчиталась, но в следующий момент на дороге появились две фигуры, укутанные в мешковатые шубы, и интуиция подсказала Джули, что она все-таки угадала.       Фигуры несли что-то; это что-то было голубо-красным и безжизненным, бездвижным, но Джули все равно не нужно было напрягать зрение, чтобы узнать в их руках Кимберли де Роз.       Даниэль, похоже, узнал тоже.       — Джули, — прошептал он, как истукан стоя на месте. — Что они делают…       — Собираются накормить ее горячим ужином и набрать ванну, — со злым сарказмом прошипела сквозь зубы Джули. — Дурак ты!       Даниэля передернуло, его глаза испуганно забегали из стороны в сторону, а ноги сами собой понесли его назад, к отступлению, но этому маневру серьезно помешали стены Мебельной фабрики, оказавшейся за его спиной.       Люди, несшие Кимберли, являли собой весьма забавное зрелище. Один из них был необычайно высок и широкоплеч, другой — удивительно низок и сух. Один из них шагал широкими, размашистыми шагами, другой же семенил, как мышка; один был бородат, и борода его почти сливалась по цвету с шубой, второй же был гладко выбрит, и, в отличие от своего спутника, был, кажется, слепым; но, несмотря на разительные различия этих двоих, впечатление у Джули от обоих сложилось одинаковое, неприятное, как о бедняках и попрошайках, не гнушающихся разбоем.       Заметив ненужных свидетелей, мужчины остановились посреди улицы и начали чуть слышно переговариваться, бросая на них задумчивые взгляды. Внимательный взор того, что сперва показался незрячим, так пристально и ясно скользил по Джули, что не осталось и сомнения в его способности видеть; затем он, отпустив Кимберли и оставив своего большего союзника позади, пошел к ней и поинтересовался, мерзким и скрипучим голосом, что она тут делает.       Джули начала говорить какой-то бред, который сама не понимала, и идти навстречу человеку. Он немного растерялся, но не замедлился, и, когда они оказались близко друг к другу, схватил ее за плечо, пытаясь убрать с дороги. Джули, давно к этому подготовившаяся, выхватила из-под пальто свой нож и со всей силы всадила его в бок мужчины — через шубу и одежду лезвие не могло нанести много урона, но все же царапнуло его по ребрам, отчего человек вскрикнул и на несколько шагов отбежал.       Джули сжала нож обеими руками и наставила на второго человека, который, бросив Кимберли на лед, побежал на нее, занося кулаки, но неуклюже двигаясь из-за тяжелых зимних сапог.       Уворачиваясь от его ударов, Джули пыталась улучить момент и уколоть или порезать его, но лишь несколько раз махнула своим смешным оружием по воздуху. В ее пользу играл лед, лежавший под ногами, на котором ей явно было комфортнее, чем обоим ее противникам; но ни числом, ни силой, ни опытом Джули похвастаться не могла.       Удар большего человека в грудь на мгновение лишил ее возможности дышать, и, согнувшись, Джули выронила нож; низкий нападающий в тот же момент ударил ее по голове и в спину, заваливая на землю; высокий принялся пинать ее, и глаза его при этом были совершенно пустыми, кукольными, не выражавшими ни злобы, ни гнева, ничего. Низкий что-то кричал ей в лицо и прижимал мокрую подошву своих ботинок к щеке, но чувства боли и унижения были столь привычны и знакомы, что почти не ощущались, и только бесконечный несломленный разум Джули продолжал улавливать и фиксировать какие-то неважные, но отчаянно занимавшие его моменты: что у большего глаза были зеленые, а у меньшего — настолько светло-голубые, что и казались невидящими, и что шубы у обоих были собачьи, а румянец на щеках пурпурно-розовым, а на черном небе уже зажигались звезды, и кругом не было видно ничего, даже стен фабрик, и только снег все падал и падал, ложась на всклоченную бороду одного из мужчин; а за широкой, могучей, сильной спиной его вдруг сверкнули зубы огромного медведя.       Джули взвизгнула и закрыла глаза руками.       На языке она ощущала вкус крови, ее лицо и тело терзала тупая боль, мышцы и кости ломило, но даже сквозь всю феерию своих чувств она смогла почувствовать, как ее кожу опалила чужая кровь.       Сквозь стук собственного сердца, бившего словно по барабанным перепонкам, Джули слышала крики мужчин, слышала хруст их костей и отчаянные хрипы, а затем что-то тяжелое и мокрое упало ей на ноги (она, не выдержав, завизжала и разрыдалась), что-то пушистое и горячее дотронулось до руки, обхватило, потянуло, и, распахнув в ужасе глаза, она обнаружила себя в лапах этого ужасного медведя, безвольно лежащей, как сломанная кукла в руках капризного ребенка; и встретилась глазами с налитыми кровью очами зверя.       Страх навалился, словно ледяная лавина, страх комком засел в горле, слезами бежал по красному лицу, а крупная, когтистая лапа медведя вдруг коснулась ее щеки, осторожно стирая кровь, и из глубины его мерзкой глотки вырвалось тихое, похожее на мурлыканье рычание; и лишь тогда, словно пробудившись из некого транса, Джули догадалась обернуться к стене Мебельной фабрики, и, напрягши глаза, разглядела рыжеющую школьную форму, лежавшую на земле.       — Даниэль! — попыталась сказать она, но сама удивилась тому, сколько боли эта попытка принесла ей.       Медведь развернулся и сделал несколько неловких шагов к тому месту, где голубела Кимберли, но Джули замахала руками и кое-как, пропуская половину звуков, сказала, что не нужно оставлять здесь его одежду.       Зверь махнул лапой, которой держал ее, и закинул на свою спину, обращаясь с телом девушки чуть аккуратнее, чем обращаются с холщовым мешком; подобрав свою одежду, он так же кинул ее через плечо — Джули одной рукой держалась за густую, мокрую от снега шерсть на медвежьем загривке, а другой схватила тряпки, и, подтянувшись из последних сил, прошептала на медвежье ухо:       — Если ты так же швырнешь Кимберли, я сделаю из тебя медвежью колбасу, Даниэль.       И ей почудилось, что медведь в ответ рассмеялся.       Кимберли лежала на земле, и белая кожа ее почти сливалась со снегом, а голубые волосы казались сотканными изо льда, и только темно-красная, почти бардовая кровь, выступившая на ее губах и виске, выделялись на этом зимнем пейзаже; медведь, чуть нагнувшись, обхватил ее за плечо и потащил наверх — она не открыла глаз, не пошевелилась — и, положив ее тело на свою лапу, медведь на трех ногах побрел в город, фыркая и забавно шевеля ушами.       Прохожие, встречавшиеся им на пути, иногда оглядывали огромного медведя и его ношу с легким недоумением, но ничего из ряда вон выходящего в этой картине не было, так что, на счастье детей, никто не стал их ни о чем спрашивать, даже стражник, дремавший над стаканом горячего вина, только повертел пальцем у бритого виска и строго нахмурил брови, прося школьников не баловаться, а Джули, увидев это, уткнулась лицом в шею своего пушистого коня и весело рассмеялась. Хорошее все-таки место, этот Слепой Дракон! Столько сюда съезжается магов из разных краев, что уже и не знаешь, чем его жителей можно по-настоящему впечатлить.       Вскоре стало понятно, что Даниэль нес их в Рыжую Лисицу.       Протиснувшись в узкий переулок и подобравшись к дверям трактира, медведь толкнул его носом, но дверь оказалась заперта. Джули про себя подивилась тому, что Алиса закрывает свое заведение так рано, и хотела попросить зверя отнести себя домой, но не успела — он начал со всей силы бить лапой по дверям, оставляя на них глубокие царапины, и менее чем через минуту на втором этаже зажегся свет, и в окне появилась Алиса, растрепанная и заспанная. Взглянув вниз и увидев двух своих девочек и одного ужасающего медведя, она взвизгнула и упала без чувств; под ее весом дрогнул подоконник, и женщина полетела вниз, навстречу оледеневшей твердой земле — но встретилась лишь с пушистой шерстью медведя, успевшего подставить под нее лапу.       — Бабопад, — прошептала на ухо медведю Джули. — Сегодня явно твой день, Даниэль.       Двери трактира распахнулись.       Господин Август Сокол, растерянный, но вооруженный и настроенный решительно, направил на грудь медведя ухват, который, видимо, схватил на кухне; но медведь спокойно отодвинул орудие от себя, бросил взволнованному мужу бесчувственную супругу, оттолкнул его от входа и попытался пролезть через двери, но был настолько велик размером, что Джули ударилась о верхний косяк двери головой и неожиданно громко потребовала, чтобы он уже стал собой.       И все вокруг нее вдруг оказалось охвачено красно-оранжевым свечением.       Мягкая шерсть, к которой она уже успела привыкнуть, вдруг исчезла, а затем и могучая спина, на которой она лежала, испарилась, и на мгновение Джули очутилась в свободном падении — но была успешно поймана Даниэлем, который уже стоял на полу человеческими ногами, и одной рукой держал сестру, а другой — одноклассницу.       Джули посмотрела на господина Августа и почему-то сказала:       — Если я сегодня не приду домой, моя младшая сестра сойдет с ума.       — Если ты покажешь ей свое распухшее лицо, она вряд ли тоже будет рада, — заявил Даниэль, стараясь выглядеть серьезным, но не сумев сдержать улыбки. — Но, знаешь, Джули, я восхищаюсь тобой. С одним ножом против двоих мужчин!       — С одним ножом и тридцатью зубами, — вздохнула она, языком нащупывая просвет за своей щекой и печально вздыхая. — Теперь ты мне веришь? Веришь, что это все не шутки?       — Я верю, что ты чокнутая, — Даниэль отпустил Джули и осторожно положил Кимберли на один из столов. — И верю, что я нужен вам.       Джули хотела возмутиться, но у нее не хватило на это силы.       — Спасибо, что спас меня. Мишка у тебя очень симпатичный получился. А теперь мне пора.       — Какое пора? — он обернулся и очень удивленно на нее поглядел. — Ты совсем с катушек съехала, дель Драгон? На тебе живого места нет!       — Моя сестра волнуется, — возразила Джули. — Позовите лекаря для Кимберли, а со мной все будет хорошо. Со мной бывало и хуже. Не переживай, Даниэль.       Сжав дрожащую руку в кулак, Джули боднула ей Даниэля в плечо, помахала, прощаясь, и побрела прочь, почти не замечая, как качается, и как дрожат ноги.       Даниэль смотрел ей в след и думал о том, что совершенно не понимает женщин.       Дома Джули оказалась лишь в начале девятого часа вечера. В кухне сладко пахло ужином, на стойке магазина лежали заполненные Адрианой бланки переучета, а сама девочка сидела в своей комнате и занималась уроками. Джули мысленно благодарила судьбу за то, что госпожа Эжени еще не была в городе, забросила портфель к себе и заперлась в ванной, где смыла с лица грязь и кровь, поменяла одежду, порадовалась еще и тому, что следы бойни почти не навредили школьной форме, а то все-таки казенная, жалко; и, собрав в кулак все свои душевные силы, сама пошла к сестре.       — Представляешь, Адриана!..       Адриана посмотрела на ее опухшее, избитое лицо, выронила ручку и, неловко вскочив, уронила стул, на котором сидела; Джули попыталась что-то искусно соврать, но ей совершенно не пришлось этого делать:       — Ты тоже была там! — испуганно воскликнула Адриана.       Джули сначала очень уверенно кивнула, а потом спросила:       — Где?       — На Зеленой площади! — пролепетала Адриана, задирая рукав платья и оголяя руку, на которой растекался большой сине-зеленый синяк. — Это было так страшно, правда?       — Да, очень страшно! — активно закивала Джули. — Так страшно, что я даже не помню, что именно было. Драка?       — Драка? Столкновение! Столкновение стражи короля-дракона и революционеров! — испуганно говорила Адриана, оглядываясь по сторонам, будто их могли подслушать. — Столько мирных людей пострадало, и мы с тобой в том числе! Меня… Меня толкнули! Прямо на лед! Я упала, и!..       Заново переживая в своей голове весь ужас произошедшего, Адриана начала плакать, а Джули, мгновенно обо всем на свете позабыв, подошла к ней, крепко обняла ее миниатюрное стройное тельце, и принялась гладить по волосам, целовать и утешать, уже не думая о своей собственной боли.       Из сбивчивого рассказа Адрианы стало понятно, что она пошла с подругой на Зеленую площадь чтобы купить продуктов домой, и обнаружила там демонстрацию людей, радевших за смену правительства; скоро утихомиривать их пришла стража, и завязалась масштабная потасовка, в которой были опрокинуты многие лотки, ранены многие люди, и, кажется, дело даже не обошлось без жертв. Джули было страшно думать о том, что в ее всегда мирном Слепом Драконе происходят такие вещи, но в то же время она была немного рада, что ей есть, чем оправдать свое лицо и состояние. Наконец, когда все слезы были выплаканы, сестры поужинали, Адриана нанесла на раны Джули лечебную мазь, поцеловала ее и простилась. Ночь обе провели в тревожном сне, который неоднократно прерывался, и в три часа, когда, казалось, весь город уже умер, они встретились на кухне, где выпили ночной чай в ночных сорочках, зябко поджимая к себе босые ноги и сидя как можно ближе друг к другу, шепотом переговариваясь о школьной жизни и прочей ерунде; тогда Адриана спросила, как прошла ночевка у Орин, и уточнила, что была сильно удивлена, что Джули решила сообщить о своих планах ей с помощью записки, а Джули догадалась, что записку подложили ее друзья, чтобы объяснить ее отсутствие дома прошлой ночью, и в красках описала любую свою ночевку в доме Ром, радуясь, что оправдание было таким удачным и понятным. После, несколько утолив свое беспокойство, они разошлись по кроватям и встретили рассвет во сне, а, пробудившись, обе чувствовали себя не слишком хорошо.       Джули взглянула на себя в зеркало, попыталась умыться, надеясь, что холодная вода скроет следы вчерашних событий, убедилась, что все бесполезно, и решила, что в школу в таком виде и соваться нельзя.       Адриана испуганно вскрикнула при одном только взгляде на нее и согласилась со всеми аргументами.       Простившись с сестрой, Джули вернулась в свою спальню и забралась под одеяло. В руки как-то сама собой попалась книга, которую когда-то одолжил Ричард; Джули попыталась припомнить срок, когда ее нужно будет вернуть, не сумела и махнула на это рукой, взявшись за чтение. За окном висело тяжелое серое небо, валил снег, было тихо и пусто; в такую погоду в магазине не бывало посетителей, и можно было его даже не открывать, поэтому ничто не нарушала мирного безделья Джули.       После полудня она начала чувствовать голод. На кухне еды не оказалось, готовить она не захотела, так что, найдя какую-то дырявую шапку и максимально надвинув ее на лицо да подняв воротник пальто, она отправилась в Лисицу, эгоистично не подумав позаботиться об Адриане. Некоторые особенно сердобольные прохожие оборачивались, глядя на ее изуродованное лицо, но Джули игнорировала их, сильнее куталась в воротник пальто и раз за разом ощупывала языком то место, где теперь не было зубов.       И торопилась в Лисицу.       К ее огромному удивлению, заведение было закрыто. Испытав неприятное разочарование, она в сердцах пнула дверь ногой и собиралась уйти, но внутри вдруг послышалась возня, шаги, и дверь быстро открылась; на пороге стояла Алиса, с распущенными волосами, в скромном, почти целомудренном платье, с неожиданно бледным и некрасивым лицом. Увидев, кто пришел, она радостно всплеснула руками, обняла Джули, крепко прижав к своему телу, словно родную дочь, расцеловала в голову, чуть сдвинув для этого шапку, и пробормотала что-то о том, как же радостно было ее видеть.       Джули не понимала, что творится, но чувствовала счастье и приятное тепло на душе.       Взяв ее за руку и ничего не объясняя, Алиса провела Джули через кухню, где не горела печь, в подвал, где, оказывается, уже собрались все ее друзья; стол был уставлен тарелками с едой и чашками с напитками, слабо горела свеча, а на лицах всех присутствующих были страх и беспокойство; когда Алиса привела недостающего члена, Ричард встал со своего места, чтобы поприветствовать Джули, но его в этом начинании опередила Кимберли, повисшая на ее шее и умывавшая ее слезами. Голова Кимберли была обмотана бинтами, подбородок заклеен пластырем, на левой руке была шина, а на правой повязка, губы разбиты; осмотрев ее, Джули со злой самоиронией подумала о том, какая она сама, должно быть, сейчас красавица, и с ничем не примечательным видом принялась обнимать по очереди всех присутствующих и выслушивать их слова сочувствия.       Ричард не стал обнимать ее, но перехватил ее руку и поцеловал пальцы; Джули с отчетливой гримасой брезгливости вытерла их о свою рубашку и села за стол.       — Итак, — сказала она, оглядывая собравшихся, — давайте все-таки разберемся, что произошло вчера, а то я так и не поняла…       — Разберемся, разберемся, — ворковала Алиса, крутясь вокруг и пододвигая к ней всякие тарелочки, — непременно, только ты покушай, белочка, покушай, ах, как же тебя сильно-то, ах, боги…       Джули не стала заставлять себя уговаривать и немедленно набила рот. Все друзья внимательно наблюдали за тем, как она ела, практически не сводя глаз, но голод был настолько силен, что это пристальное внимание не смущало и не отвращало ее; наконец, немного успокоив себя и свой живот, Джули решила вернуться к поднятому вопросу:       — Так что же? Кимберли!       Кимберли, сидевшая со склоненной головой, принялась нервно дергать себя за пальцы, но Авалон, бывший сегодня удивительно близко к ней, обхватил ее перебинтованные руки своими крохотными пальчиками и прекратил это.       Она неуверенно пробормотала:       — Вчера… Когда я…       Ее голос дрогнул, глаза наполнились слезами; Авалон обнял ее с одного бока, а с другого подошел Ричард и осторожно склонил ее голову себе на грудь; Джули задумчиво наблюдала за тем, как Кимберли жалась к нему и терлась щекой о пуговицы на его кофте, будто получая от этого занятия успокоение и силу.       И тогда Кимберли заговорила:       — Я пошла на встречу… Мне было нужно пойти. И там был, там, ты знаешь, на площади, там был слепой, и он просил подаяния; я подала, а он начал, он, знаешь, там начал рассказывать такую грустную и печальную историю… Что у него дети, что они умирают… Он спросил, не помогу ли я, и я сказала, что, да, что я помогу…       Джули с нежностью подумала о том, до чего же эта Кимберли добрая дура, но вслух ничего не сказала.       — А потом меня ударили! Ударили сзади! — ее начало трясти, и Ричарду пришлось схватить ее за обе руки, потому что она снова принялась дергать и теребить пальцы. — И я потеряла сознание, а потом меня куда-то несли, и я просыпалась! А они били! И я не знаю, и били, и я, и, и…       Ее мысли окончательно перепутались, руки затряслись в приступе истерики, разум помутился; Лони перехватил ее дрожащие ладони, Ричард прижал к себе ее голову, и несколько минут, показавшихся бесконечностью, в подвале было тихо, только Кимберли что-то бормотала и все дергала руками.       Затем, впрочем, истерика успокоилась.       — И потом вас принес этот странный мальчик, — вступила Алиса. — Мы сильно измучились за вечер и уже спали, когда он разбудил нас своим рыком и прочим шумом; и он принес Кимберли, а ты просто взяла и ушла, а я потеряла сознание… Джули! Как ты могла уйти в таком состоянии!       — Я должна была прийти домой из-за сестры, — спокойно пояснила та. — Я не могу заставлять ее волноваться! А почему вы все так рано легли?       — Это не важно, — отмахнулась Алиса. — Что важнее, так это твое лицо! Если бы ты осталась, я смогла бы хоть немного тебе…       — Да брось, это все пройдет, — отмахнулась Джули, осторожно ощупывая пальцами свои гематомы. — Что мне, в первый раз, что ли? Вот за Ким я больше…       Неожиданно Кимберли подскочила, яростно сверкая голубыми глазами, и набрала в грудь столько воздуха, словно собиралась сказать что-то громко и внятно, но не успела. За ее спиной раздался другой голос:       — Если вы будете так прогуливать школу, ребята, то вас все-ех исключат.       Кимберли в ужасе отпрыгнула за спину Ричарда; на лестнице стоял Даниэль.       — А! Ты! — воскликнула Джули, нахмурив брови. — Тебе что?       — Я не закрыла дверь? — испугалась Алиса, но Даниэль в ответ на ее восклицание лишь засмеялся и быстро пояснил:       — Я закинул в окно свою одежду и сам залетел в форме шмеля. Все у тебя закрыто, не мельтеши. Ух ты, Джули! Ярко светишь, солнышко.       Джули фыркнула, сложила руки на груди и отвернулась.       Даниэль спустился с лестницы, подошел к столу и спокойно сел на то место, где прежде сидела Кимберли, между Авалоном и Ричардом. Последний смотрел на него угрюмо и враждебно, а из-за его плеча выглядывала испуганная Ким; Даниэль подмигнул ей, зачем-то показал язык Ричарду и принялся пододвигать к себе тарелки с заинтересовавшим его кушаньем. Все взгляды теперь были устремлены на него, но он был слишком непринужденной личностью, чтобы волноваться из-за них.       Агнесса, плохо сдерживая гнев, поинтересовалась, чего он хочет.       — Что? Я теперь часть вашей команды, не знала? — хмыкнул он, густо мажа паштет на толстый кусок хлеба. — Союзник, товарищ, все дела, р-р-р, ату-ату.       — Не говори глупостей, — фыркнула Джули, все еще демонстративно не глядя на него, — нам не нужен ты, и не нужны твои трюки.       — Послушай, Джули, — Ричард недовольно покосился на Даниэля и очень трагично вздохнул, — кроме шуток. Он нам нужен.       — Надо же, твой рот умеет говорить толковые вещи. Обучи этому на досуге своего сморчка.       — Я знаю, он тебе не нравится — мне тоже, — Ричард гневно оскалился, но не тронул Даниэля. — Однако, подумай сама: что бы от тебя осталось, если бы он не спас тебя вчера?       Джули ничего не ответила, но ее молчание более чем ясно говорило, что ответ она прекрасно знает.       — Он нужен нам, потому что мы пока не слишком можем позаботиться о себе сами, — продолжал Ричард. — Если он присоединится к… к команде… к Кругу Магов, Джули, то у нас будет хотя бы иллюзорный шанс на то, чтобы выжить.       — Соусакана тренирует меня, и я…       — И ты можешь помахать ножом и покричать оскорбления, — не сдержавшись, гневно воскликнул он, но тут же взял себя в руки, сделал глубокий вдох и вернул себе спокойные интонации. — Но этого ведь недостаточно, Джули. Нам нужно преимущество.       — Я ваше преимущество, — хохотнул Даниэль, от радости даже хлопнув себя по коленке. — Я нужен вам, как пчелкам нужен мед!       Агнесса почему-то вспыхнула и пнула от избытка чувств стол, но никто особенно не придал этому значения. Даниэль поднялся со своего места, на ходу доедая хлеб с паштетом, прошелся по подвалу и встал за спиной Джули. —       К тому же, — потянул он, наклоняясь к ней, — к тому же, ты меня очень заинтересовала, дель Драгон. Давненько я не встречал такой горячей девчонки.       — От тебя воняет, — честно ответила Джули, смахивая со своего плеча крошки, летевшие из его рта. — И даже если мы с тобой будем союзниками, друзьями мы не станем.       — Это чудесно, — улыбнулся он. — Потому что меня не интересует дружба.       Джули не поняла, что это должно означать, встала и беззаботно перешла к другой части стола, к Дае и Роланду. Даниэль, по видимому, был слегка обижен этим жестом; доев свой хлеб, он сел на недавно покинутый Джули стул и снова запустил свои руки в угощения.       — Кстати, у тех вчерашних ребят — ну, тех двоих, которых я разорвал на кусочки — были одинаковые кулоны. Вы не знаете, это новый модный тренд?       В помещении повисла напряженная атмосфера.       — Какие кулоны? — с легкой дрожью спросил Ричард.       — Да, дурацкие такие. Я еще, помню, подумал: вроде бы мужики, а девчачьи штуки носят… Знаешь, в форме бабочек. Таких… Синих! И от прикосновения они рассыпались в пыль.       Дая прижалась к Джули и испуганно зашептала:       — Это же…       Кимберли едва не упала без чувств, но Авалон предотвратил обморок нежным ударом по лицу.       Джули внимательно поглядела на Даю, перевела взор на Алису, затем — на потолок, и произнесла:       — Я надеялась, что никогда в жизни не скажу этого, но… нам нужна Соусакана.       Дая испуганно закрыла лицо ладонями, Роланд погладил ее по волосам, не поднимая глаз от пола; Даниэль не понимал, почему его слова внесли в ряды товарищей столько смятения, но все равно чувствовал, что сказал это не зря.       И тогда, глядя на них всех, глядя на их худые, измученные лица, синяки и тот безумный, нечеловеческий страх, что читался в каждом взгляде, он всего на мгновение пожалел, что вмешался во все это и не ушел, пока еще мог.       На мгновение пожалел — и до самой своей смерти больше не возвращался к этой мысли. * * *       В Империи Пустынь существовало поверье, что холодные ночи, когда небо особенно высоко и особенно темно, всегда предвещают то, что грядущий день окропится кровью. Сора была уверена, что это так же верно, как и связь черных кошек с неудачей, жасмина в доме — со смертью, а разбитой посуды — со скорым счастьем, и чем дольше Сора существовала, тем более крепла ее вера во все это. И сегодняшней ночью небо было таким высоким и таким синим, что нельзя было и сомневаться — завтра будет катастрофа.       Утомленная долгим ритуалом, Дану полулежала в глубоком кресле, ее глаза были закрыты, но морщинистые веки так истончились, что казалось, будто даже через них она может видеть. Розовая кровь жертвенного животного стекала по старому каменному алтарю, от ароматической палочки поднимался тонкий, стройный и вертлявый дымок, похожий на кобру, танцующую перед заклинателем змей. Сора хотела бы знать, чем пахнет благовоние. Надо будет спросить кого-нибудь из сестер.       — Госпожа де Данан.       В старом лице Дану, казалось, сосредоточилась вся усталость мира, ее фиалковые глаза безразлично скользили по фигуре Соры, по ее длинным рукам, по молодому лицу. Могла ли она, старуха, завидовать ее вечно свежему виду? Наверное, могла.       — Да, Сорина?       — Получила сообщение от шпиона, — Сора чувствовала, что Дану хочет побыть одна, и поэтому старалась излагаться коротко, быстро, только по делу. — Осейн Пу видели в компании Архиепископа Архиградского. Судя по всему, они заключили договор.       — Договор?       Сора вытащила длинную ленту, на которой было напечатано зашифрованное сообщение от шпиона — удобная система передачи информации, изобретенная одной из сестер, чтобы не пользоваться обычным телеграфом.       — Он совершил нападение на семью Архиепископа, но затем вернул к жизни его дочь. Почему? Вероятно, они заключили договор. Мы не представляем, что мемориалу может быть нужно от смертного политика, но другого объяснения произошедшему не видим. К сожалению, выйти с ним в контакт шпион не успел.       Дану серьезно кивнула и коротким жестом поблагодарила Сору за отчет. Она хорошо знала Осейн Пу и знала, что если ему пришло в голову вернуть какому-то существу жизнь, то за этим точно стояла какая-то личная выгода. Всемогущий. властный, он никогда не страдал такими смертными глупостями, как альтруизм, зато был известным любителем заключать сделки. Только на это и была надежда.       — Молодец. Пусть продолжают слежку.       Сора подняла глаза от текста и снова уставилась на нее, старательно игнорируя ощущение, что ей не рады.       — А что мы от него хотим? — спросила она, сворачивая ленту с сообщением и снова убирая в карман широких брюк. — Для чего мы ловим мемориала? У нас есть какая-то цель, или мы просто тратим свое время?       — Тебе, бессмертная, жалко времени? Послушай, Сора: для достижения нашей цели мне нужен договор с ним, и поэтому я ищу с ним встречи. Но просто так он на контакт не пойдет, я знаю; поэтому нужны твои шпионы. Если понять, чего он пытается добиться, мы сможем предугадать, где он объявится в следующий момент. Архиепископ Архиградский, хм?..       — Вы очень самонадеянны, если думаете, что сможете предсказать решение мемориала.       — Ты очень самонадеянна, если думаешь, что можешь так разговаривать со мной.       Сора ничего не ответила, только развела руками и низко поклонилась в качестве извинения. А что говорить? Дану обещала им всем дом, место, где они могли бы расслабиться, куда хотелось бы вернуться; но неужели она на самом деле хотела лишь помочь одиноким душам обрести убежище? Могла ли она действовать от чистого сердца, не ища собственной выгоды? Могла ли мотаться по миру, разыскивая сильнейших волшебниц, лишь затем, чтобы они все вместе жили в одном доме и по вечерам пили в общей комнате горький (сестры сказали, что горький) чай? Пожалуй, что нет, этого быть не могло; и раз даже Нами по утрам выкатывается из-за горизонта не просто так, а из-за договора между богами, то и Дану когда-то собрала их орден для какой-то своей выгоды.       Какой? Стоило бы хотеть узнать, но вот беда: народу Соры совершенно не было свойственно любопытство. Приближался рассвет, холодно-красный, как и многие зимние рассветы; и оставалось только ждать, какие ужасы этому миру он принесет.