Круг Магов

      Зимний Бал состоялся двадцать второго смереля, в самый короткий день в году, и никакие фарфоровые ночи не могли помешать этому великому событию.       Еще утром, до того, как улицы успели наполниться народом, Ричард и Роланд уже были на пороге дома Даниэля. Аусдис, гувернантка, уже была проинструктирована о том, зачем эти молодые люди прибыли, и сразу же провела их в комнату Даниэля. Тот был еще в постели, в помещении стоял тяжелый, спертый воздух, окна были закрыты, повсюду валялась грязная и мятая одежда, а сам хозяин этого места не утруждал себя даже ношением штанов; но ничто в тот момент не могло огорчить Ричарда, словно он частично ослеп и прекратил замечать все минусы этого мира.       В комнату заглянула Агнесса, и только ее появление заставило Даниэля одеться.       — Я сегодня свободна! — поделилась она, обращаясь преимущественно к Роланду. — И заночую здесь! Поспим вместе?       — Вам не разрешено приглашать гостей на ночь, ваше высочество, — припомнила ей Аусдис. — Всем посетителям нужно будет покинуть дом до полуночи.       — Я просто Золушка, — счастливо произнес Ричард, едва удерживая свое веселье в рамках приличия. — Уйти с бала до полуночи! Это… Это сказка!       Все посмеялись, но никто не стал отвечать.       Аусдис очень привычными движениями раздела Ричарда и принялась прилаживать к нему сложный дорогой костюм, состоявший из бесчисленного количества кусочков ткани, платочков и тряпочек на замочках, которые удивительным образом в итоге складывались в торжественный наряд, поистине достойный принца.       Агнесса сперва долго наблюдала за этим делом, заинтересованная, а потом опомнилась, ойкнула и отвернулась, закрыв ладошками глаза. Ричард посмеялся, дернул плечом, получил укол иголкой и немедленно успокоился.       Одевание новоявленного принца заняло более четырех часов. Хотя костюм и был слегка великоват, и брюки пришлось подкрепить булавками снизу, Ричарду, как и всякому подлецу, к лицу была любая одежда. Когда на его плечи был наконец-то закреплен длинный бархатный плащ, приятного темно-бордового цвета, он был уже готов упасть без сил от усталости, но его лицо было таким счастливым, что прямо завидно было смотреть. Аусдис хотела прикрепить на его грудь крупную золотую цепь, но вмешался Даниэль, пояснивший, что это — регалии принца Морана, и Ричард не может носить их, а чтобы на одежде не оставалось пустой петли, предложил закрепить в ней ярко-алый цветок кактуса, который как раз цвел в разгар зимы. Это радушие со стороны не самого близкого друга удивило Ричарда, но весь сегодняшний день казался ему таким удивительным и необычным, что можно было поверить в любые чудеса.       — А что та твоя дама, которую тебе сосватала моя дорогая сестрица? — поинтересовался Даниэль, закрепляя на голове Ричарда золотую диадему, утопавшую в его шелковых кудрях. — Ты ее уже видел?       — Кимберли сказала, что мы увидимся уже перед балом, — спокойно пояснил Ричард, жадно рассматривая свое отражение в зеркале и представляя, как от его феноменальной красоты у всех на балу будет замирать сердце.       — А что, если она окажется жирная и страшная, как война с демонами?       — Какая мне разница? Она нужна только для соблюдения приличий.       Даниэль хмыкнул и взял со своего туалетного стола иглу.       — Теперь ори.       — Зачем орать?       — Надо, — довольно ответил он и без предупреждения пронзил иглой мочку уха Ричарда. Игла прошла на удивление легко.       — А-а, да ты аристократ, — уязвленно потянул Даниэль. — У тебя ухо проколото было. Ну-ка, ну-ка…       Несмотря на сопротивление Ричарда, Даниэль нащупал на его ухе три заросших отверстия для серег, и удивленно присвистнул. Четвертое бы уже означало принца.       — Я сам надену серьги, — строго ответил Ричард, вставая. — И не трогай больше мои уши!       — Не стану, не гневайтесь, князь. Или герцог? Как вас величать? — Даниэль смеялся, зля Ричарда еще больше, и чувствовалось, что он за этим смехом тоже скрывает гнев; впрочем, не желая собственноручно разрушить великолепие этого дня, Ричард спустил ему его поведение, сам залез в его шкатулки и вдел сережки во все три прокола в своем правом ухе, лишь немного поморщившись от боли.       Аусдис помогла ему облачить руки в тонкие белые перчатки — чтобы не бросалось в глаза отсутствие краски на ногтях — и объявила, что карета подана.       — Ну… Мне пора, — задыхаясь, произнес Ричард. — Роланд…       — Я буду с Агни, — улыбнулся мальчик, вытирая рукавом нос. — Повеселись там, ну… Как положено!       — И помните, что по правилам все гости должны покинуть дом до полуночи, — напомнила Аусдис.       — Я знаю, я знаю… Друзья! Вы даже не представляете, как много…       — Провались уже, — попросил Даниэль. — Барон.       Ричард покраснел, поджал губы и поторопился уйти.       У порога этого дома стояла глазурованная светлая карета, запряженная тройкой белых лошадей, и соседи Даниэля и Агнессы с любопытством выглядывали из окон, рассматривая ее и гадая, откуда в их доме взялась фигура с таким экипажем (сами де Роз обычно подобной роскошью не выделялись). Когда Ричард, окруженный своим обычным сиянием и украшенный парчой и золотом, появился на улице, необычайная его красота вызвала волну шепота среди наблюдателей и даже несколько отчаянных вздохов. Особенно нервная девушка даже потеряла сознание от восторга. Эта реакция, это обсуждение и восхищение придали ему такой необычайной самоуверенности, что последние остатки волнения выветрились, и, садясь в карету, Ричард уже был более чем уверен в своем очаровании и в том, что на этом Зимнем балу именно он станет главной достопримечательностью.       По договору с Кимберли Ричард должен был остановиться в паре улиц от Убежища Невинных и встретиться там с ее подругой. На указанном месте его уже ждал небольшой экипаж, судя по количеству снега на крыше, прибывший сильно заранее; в панике Ричард подумал, что мог и опоздать, но, бросив взгляд на выданные Даниэлем карманные часы в золотой оправе, убедился, что это дама прибыла слишком рано, и вышел из кареты, приготовив для своей спутницы самый обворожительный из своих обворожительных взглядов.       Она, похоже, ждала его очень напряженно, и сразу же, как только дверь его кареты отворилась, выскочила на улицу.       Это была трогательная леди его лет, с точеными белыми плечами и нежной фарфоровой грудью, которую весьма откровенно открывал глубокий вырез пышного и воздушного голубого платья; ее вьющиеся сиреневые волосы были собраны в высокую прическу, украшенную крошечной серебряной тиарой с ярким сапфиром посередине, на милом круглом лице был великолепный макияж в пастельных тонах, бледно-голубые глаза восторженно блестели, белые жемчужные зубки нервно кусали подкрашенные розовой помадой губы; увидев своего божественного спутника, она присела в изящном реверансе и прошептала:       — Вы ждали… меня?       — Тебя, Кимберли, — ответил Ричард, и Кимберли чуть не лишилась чувств.       Поймав ее тонкое тело, Ричард ощутил сильный холод, шедший от него, и еще раз убедился, что угадал. Кимберли прижалась к нему, не открывая зажмуренных глаз, опустила холодные руки на его плечи, и беззвучно спросила, как он угадал, трепеща, словно маленькая птичка. Ричард наклонился к ее нежному ушку, украшенному перламутровыми серьгами:       — Минус двадцать на улице, сопли прямо в носу замерзают, а ты с голыми плечами, — с легкой иронией произнес он. — Но, если бы не это, то я и в самом деле бы не узнал тебя. Ты покрасила волосы? Очень красиво, но твои голубые я люблю больше.       И, отпустив растерянную, но счастливую даму, он поцеловал ее руку с белыми ногтями и неспешно повел к Убежищу, вокруг которого уже собрались сливки общества Анэзии.       — Не ожидал, что это будешь ты, — по пути рассказывал Ричард. — У тебя был билет?       — На самом деле, я каждый год хожу, — голос Кимберли звучал ровно, спокойно и уверенно. — За всем этим макияжем на своем лице я чувствую себя кем-то другим, и могу немного расслабиться, повеселиться.       — Ты можешь расслабиться и повеселиться в любой момент.       — Нет… Не будем больше, — она достала билет из маленькой сумочки, повязанной, как диктовала мода, на талию. — Сегодня я не Кимберли де Роз, прошу тебя…       — Хорошо. Сегодня ты — моя принцесса, — он снова поцеловал ее руку и достал свой билет, помятый, но оттого не менее драгоценный.       Пройдя через большие двери, они оказались в необъятном круглом зале, под высоким куполом, украшенным мозаикой, который, казалось, в любой момент был готов обрушиться и погрести под собою всю ту прекрасную, надушенную, разодетую толпу, что собралась здесь на самый прекрасный бал планеты.       Взгляды дам то и дело останавливались на Ричарде, и те страсть и обожание, которыми эти взгляды были полны, заставляли его эгоистичную душу ликовать; в толпе людей с белыми ногтями и звенящими серьгами в ушах сильно выделялась фигура князя Алессандр Аю, высшего эльфа, настолько высокого, что другие мужчины буквально дышали ему в живот и смотрели почтительно, снизу вверх; в другой части круглого зала возвышался богатый трон, усыпанный жемчугом и позолоченными раковинами, на котором, подперев голову кулаком, скучал Король-Дракон, молодой и обаятельный мужчина тридцати лет с неприятным и ленивым выражением красивого лица; кругом него уже собралась толпа, но он не слушал ни обращенных к нему слов, ни приветствий, и только продолжал наблюдать за входившими в зал. При виде Ричарда его лицо переменилось, взор вспыхнул гневом, верхняя губа приподнялась, обнажая белые зубы, и Ричард испытал невероятный приступ радости оттого, что сам король завидовал его красоте; несколько девушек, одна другой краше и наряднее, приблизились к нему, привлекая внимание, но Ричард отвечал им холодно и демонстративно уделял свое внимание одной лишь своей даме, радуясь гневу и ревности этих женщин, наслаждаясь их завистью, их страстью, их восхищением. Кимберли положила свою холодную руку на его запястье и глазами указала в сторону, шепча:       — Взгляни-ка. Это Орин Ром, лучшая подруга Джули.       Орин Ром была по-настоящему хороша в своем тщательно продуманном, до мелочей подобранном образе. Ее элегантное красное платье, отороченное черными кружевами, выгодно подчеркивало ее стройную фигуру, ее свежепостриженные черные волосы эффектно очерчивали овал худого лица; ее спутник, прибывший специально из Дракониса по данному случаю, похоже, подбирал свой костюм под ее платье, так что вместе они смотрелись поистине идеально, как картинка, иллюстрация к глупому дамскому роману; но все же взгляд девушки был прикован к Ричарду, и Ричард был счастлив, чертовски счастлив из-за этого внимания и чувствовал, что он лучше и желаннее всякого мужчины на этом балу.       Кимберли снова коснулась его руки и указала в другую часть зала.       — А девочка в зеленом — это Адриана, — тихо пояснила она, — младшая сестричка Джули. Она много работала, чтобы сюда попасть.       В своем простом, собственноручно сшитом платье и дешевых украшениях, Адриана дель Драгон резко выделялась на фоне других дам и была почти смешна. Ее спутник был богат, и его дорогой, хорошо сидевший костюмчик делал скромное платье дамы еще нелепее и скромнее; кругом этой парочки не утихали разговоры и смешки, на бедную Адриану то и дело бросались снисходительные взоры, и даже тон Орин Ром, которая подошла к ней чтобы поздороваться, был высокомерным и насмешливым, полным осознания собственного великолепия и дороговизны своего костюма; Ричард наблюдал за этим несколько минут, стоя у своей дамы, а затем негодующе покачал головой и отошел к столу, чтобы принести Кимберли напиток.       Она осталась стоять на месте, но не выглядела потерянной, а, наоборот, казалась идеально подходящей для этого места и этого общества, и, когда Ричард вернулся с бокалами, подле нее уже вился какой-то напыщенный франт, немедленно смотавший удочки при виде очарования ее спутника.       Объявили о заходе солнца; гости засуетились, зашуршали юбки и плащи, оркестр расселся на свои места, и грянул первый танец. Готовясь к этому дню, Ричард повторил те танцевальные па, которые помнил, но до последнего боялся за свою неловкость; к высшему его удивлению выяснилось, что его таинственная ледяная спутница чувствует себя в танце более чем уверенно, как рыба в воде, и ее самоуверенность и ловкость оказались столь заразительны, что ноги Ричарда сами собой двигались верно и едва ли не против его воли чисто выполняли движения. Кружась вместе с настоящей прекрасной принцессой, Ричард чувствовал, что задыхается, чувствовал, что зал плывет и скачет перед глазами, в висках кипит его кровь, тело необычайно легко, а на сердце необыкновенно радостно, и мир казался ему солнечным и ярким, люди кругом — добрыми и благодетельными, его дама — прекрасной, он сам себе — божественным, и в этот момент для Ричарда Артцен в целом свете не осталось ничего грустного, неприятного или мерзкого, и он даже думать забыл о том, что в полночь его ждут младший брат и подвал разрушенного дома в квартале Горностаев.       Танец кончился. Кимберли перевела дух, Ричард снова принес ей напиток, опрокинул в себя целый бокал, и ощутил, как это питье дает в голову и придает телу еще большую легкость. Кимберли осторожно взяла его за рукав:       — Ричард, осторожно, алкоголь…       — Я в порядке! — с удвоенной силой, с вдвойне прекрасной улыбкой сказал он, сжав ее руку своими. — Кимберли, так хорошо, хорошо!.. Словно я умер, и теперь!..       Кимберли тепло улыбнулась ему и мимолетно прижала его горячую руку к своей напудренной щеке. Он наклонился, коснулся губами ее завитых налаченных волос, вдохнул их косметический запах, запах высшего общества, танца и королей, и в самом деле захотел умереть в этот момент, умереть счастливым, прекрасным и на своем месте, том месте, что было предначертано ему судьбой еще до рождения.       Объявили следующий танец; Ким сказала, что хочет передохнуть, а Ричарда немедленно заангажировала другая дама, и, танцуя ее, он чувствовал, как от томных желаний в его руках дрожит ее тело, читал страсть и восхищение в ее взгляде, влечение в ее жестах, чувствовал себя не просто желанным, а, как воздух, страстно, жизненно необходимым, и вновь был счастлив и доволен собой.       Следующий танец снова был отдан Кимберли — она не была так откровенна с ним, не была так возбуждена, но и в ее поведении он читал любовь и привязанность — а затем была взята небольшая пауза, и, расположившись на узкой тахте, они с Ким решили немного перекусить.       Ричард чувствовал на себе тысячи взглядов; князь Алессандро Аю обменялся с ним парой слов — Ричард вел себя достойно, но в груди у него все замерло от волнения — Король-Дракон, сойдя со своего трона, поинтересовался его именем, но Ричард отшутился, соврав, что его невеста не захочет видеть его в списках присутствующих на этом балу; Орин Ром намеревалась подойти к нему, но ее карманный спутник увел ее в другую часть зала, очевидно, ревнуя; дамы и господа все продолжали и продолжали подходить, восхищаться, заговаривать, и, слегка отвыкший от такого внимания, Ричард даже начал уставать; Кимберли чувствовала это, замечала его утомленность, и стала перенимать на себя большую часть разговоров и вопросов, давая ему глоток свежего воздуха и время на утоление голода; а затем объявили новый танец.       — Если ты устал, то ты не обязан, — шепнула ему Ким.       — Нет уж! Может быть, это последний бал в моей жизни! — возразил Ричард, вставая. — Пожалуйста, пойдем!       Играли старинный народный танец, и среди оркестра появились певец и певица. Исполняемая ими песня была печальной и протяжной, и танцевали ее чуть иначе, чем другие; танцующие выстраивались в две шеренги, господа в одну, а дамы в другую, и каждый мог выбрать себе любого партнера, независимо от того, с кем пришел на бал; Ричард, понятное дело, был самой желанной парой для всех женщин. Он мог выбрать любую, и наслаждался этой возможностью. Когда все эти дорогие туалеты и томные взгляды оказались в зоне его обзора, он сказал себе, что выберет самую лучшую, и пустился в первые шаги, изучая и примеряясь; мимо него в ритме музыки проплыло несколько дам, Орин Ром, другие, Кимберли, и снова другие, но ни одной он не коснулся; тогда некоторые женщины решили подойти к нему повторно, но их опередила Адриана дель Драгон, которая, впрочем, не глядела на него; ее движения были слегка резкими и неловкими, глаза устремлены в пол, и Ричард присущим мужчинам чутьем почувствовал, что она как будто плачет. Вскоре стало ясно, что Адриана ищет удобный момент, чтобы выйти из танца, и то ли алкоголь ударил в его голову, то ли те частицы доброты, что можно было разыскать в его злой душонке, взяли над всем другим верх, и, подплыв к ней, Ричард обхватил крохотные ручки девочки и с улыбкой встретил ее испуганный, мокрый взгляд.       Он не ошибся — слезы уже смочили ее щеки, губки отчаянно дрожали и были готовы вот-вот растянуться в гримасе плача, хотя она пыталась сдержаться, личико было бледным; улыбнувшись ей так нежно и тепло, как только мог, Ричард осторожно положил свою руку на ее крохотную детскую талию, привлек девочку к себе, сплел свои пальцы с ее маленькими жесткими пальчиками и увлек в танец. Адриана спотыкалась, путалась в подоле платья, рыдала и задыхалась, но невероятная красота мужчины — он казался ей настоящим взрослым мужчиной — который обратил на нее внимание и его неописуемая улыбка вселяли в нее некоторую уверенность, а когда после смены пар он снова поймал ее, весь мир, казалось, затанцевал перед ее глазами.       Дрожащими губами Адриана сказала:       — Вы хотите обидеть меня?       А Ричард, наклонившись к ней, ответил:       — Разве я могу обидеть самую прекрасную леди на этом балу?       Не особенно умевшая танцевать, Адриана наступала ему на ноги и почти висла на руках, но он старался ничем не выдавать своего недовольства. Ошибка Адрианы была ясна: она думала, что купить билет на Зимний бал достаточно, чтобы повеселиться на нем как следует, но на деле ее простое платье и открытые голые ногти выдавали в ней девочку из бедноты, всего одна пара сережек в ушах говорила, что никакого титула у нее нет, а испуганный овечий взор сделал бедняжку хорошей мишенью для насмешек, и совсем скоро после начала бала ее кавалер покинул ее, переметнувшись к другой даме, старшие и более богатые гостьи обсмеяли ее костюм, и в итоге, оттанцевав только первый танец, Адриана была вынуждена сидеть на диване в стороне от всех, надеясь, что кто-нибудь все же пригласит ее, но постепенно разочаровываясь в своих надеждах. Силой заставив себя подняться ради этого танца, Адриана думала, что сама выберет кавалера, но те, к кому она приближалась, не хотели танцевать с ней; а в момент, когда от отчаяния она была готова броситься в окно, появился Ричард, и все на свете перевернулось с ног на голову. Она доверительно прильнула к его большому телу и восторженно разглядывала красивое лицо.       — Вы ангел…       — Я всего лишь человек, не сумевший пройти мимо вас.       Вальсируя, они проплыли мимо Орин Ром, и та, вывернув голову им вслед, покраснела от злости. На деле она очень хорошо относилась к Адриане, и не хотела ее огорчать или навредить ей, но будучи дамой из самого высшего общества Слепого Дракона, не могла себе позволить осквернить честь своей семьи демонстрацией дружбы с этой простушкой, а сейчас попросту приревновала ее к загадочному прекрасному дворянину, который отказался танцевать с ней, но взялся танцевать с нищенкой Адрианой. В обход всех правил этикета, Орин отпустила руки своего спутника — они танцевали вместе — и, расталкивая другие пары, направилась прямо к Ричарду, намереваясь при первой же смене пар перехватить его и принудить танцевать с собою; Ричард видел, что она направляется к нему, и почувствовал, что ничего хорошего это не предвещает.       Адриана заметила перемену в его лице.       — Принц?..       — Простите, принцесса, — быстро ответил он ей, крепче сжимая ее талию рукой, — позвольте…       Он принялся пододвигать Адриану к выходу на балкон, надеясь таким образом сбежать от Орин, но та приближалась крайне быстро; на спасение всей этой ситуации вмешаться решила Кимберли, танцевавшая с неким молодым человеком, и нарочно сделавшая такой шаг, чтобы Орин Ром столкнулась с нею. Запнувшись о собственные юбки, Орин упала на ее холодные руки, вспыхнула от стыда, выпрямилась и оскалилась, мгновенно возненавидев эту наглую девчонку в голубом платье и не узнав ее круглое лицо из-за макияжа. Спутник Орин пытался пробраться к ней, чтобы перехватить, а Орин попыталась оттолкнуть Кимберли, чтобы все-таки нагнать Ричарда и во что бы то ни стало закончить танец с ним; Кимберли схватила ее за плечи, не пропуская, и под громкое звонкое пение певицы их взоры столкнулись, лицо Орин побледнело, губы произнесли: «Кимберли»; прочитав свое имя, она перепугалась, выпустила девушку и бросилась бежать вон из танца; Орин оправила платье и сделала несколько шагов к выходу, но музыка уже завершилась, красавец и Адриана исчезли из виду, а позади ее уже нагонял спутник, крайне разозленный тем, что его так просто оттолкнули.       Ричард и Адриана вышли на балкон.       — Простите, — искренне и честно попросил Ричард. — Я испортил вам танец…       — О чем вы, — счастливая и улыбающаяся, Адриана вытерла остатки слез, слегка размазав все равно неудачный макияж, и с восторгом взглянула на своего кавалера. — Это был самый чудесный танец во всей моей жизни!       — Полагаю, он также был одним из первых, — Ричард приблизился к ней, достав платок, и осторожно стер следы растекшейся туши с уголков ее глаз. — Вы удивительно юны, принцесса.       — Ах, я не принцесса, — Адриана указала на свои уши, будто в самом деле решив, что ее приняли за королевскую особу. — А вы?       — А я не принц, — Ричард тем же жестом указал на свои три сережки, — только вот отнюдь не украшения делают нас благородными.       — Вы говорите?       — Я утверждаю.       Поймав ее за руку, Ричард поцеловал ее крохотные пальчики, а затем обнял узкие плечи, увидев, что снаружи она зябнет.       — Вы разрешите мне угостить вас чем-нибудь, а после позволить себе потребовать еще один танец?       Адриана была вне себя от счастья и могла лишь кивать.       Когда они, замерзшие и припорошенные снегом, вернулись в зал, Ричард первым делом нашел глазами Кимберли. Вокруг нее вилась стайка господ, и, перехватив его взор, она с милым видом ему кивнула, давая полную свободу. Орин Ром в зале не было видно — она стояла в отдалении и ругалась со своим кавалером, который был крайне возмущен ее невежливым поступком во время танца, поэтому, не встретив никаких препятствий, Ричард подвел Адриану к столу, подал ей угощение и питье. После нескольких глотков взгляд ее затуманился, и Ричард поздно вспомнил, что напиток был с алкоголем, и мысленно посетовал на организаторов, которые продавали билеты детям и ставили на стол только спиртное; отяжелевшая, опьяневшая Адриана прильнула к его груди, уже начиная дремать, но при первых же звуках музыки пробудилась и утянула его в еще более неловкий, нетрезвый танец, во время которого ее косолапые шаги и неаккуратные движения вызывали откровенный смех. Ричард чувствовал одновременно и смущение за неловкость партнерши, и стыд за то, что сам являлся причиной этой неловкости; наконец, оттанцевав, он попытался уговорить Адриану отправиться домой, но девочка сопротивлялась, говорила, что хочет остаться до утра, и вынуждала своего Принца снова и снова танцевать с ней, не отпуская ни на секунду от себя; но не успели часы на куполе пробить одиннадцать раз, как Адриана дель Драгон, присев на диване рядом с Ричардом, беспробудно уснула.       Кимберли при первой же возможности подошла к ним.       — Они никогда не дают даже воду, — сказала она, присаживаясь. — Только алкоголь. Мне кажется, Королю-Дракону нравится смотреть на то, как пьянеют дети.       — Что мне с ней теперь делать? — нервно и недовольно спросил Ричард, чувствуя определенную брезгливость из-за пьяного ребенка, лежавшего на его боку, и уже жалея, что зачем-то решил поиграть в доброго принца.       — Я отвезу ее домой, — заметив его недовольство, предложила Кимберли. — Только помоги донести до дверей…       — Брось, бал длится до утра! Ты же не хочешь уехать так рано? — удивился Ричард.       — Нет, я не собираюсь оставаться до победного, — покачала головой Кимберли. — Я хочу остаться голодной, а не то и этот бал потеряет для меня всякую прелесть, как скучные балы Морана…       Ричард осторожно взял ее руку в свою.       — Однажды ты расскажешь мне обо всем.       Она крепко стиснула своими холодными пальцами его.       — Тебе, Ричард, все на свете расскажу…       Шум, запахи потных тел и духов, гром музыки — все смешалось кругом, все слилось в сплошную какофонию чувств и впечатлений, словно обратилось в непробиваемую стену, окружившую диван, на котором они сидели, отделившую их от других гостей; и, опомнившись, Ричард ощутил прикосновение ее ледяных губ на своих губах, почувствовал веяние холода, шедшее от ее лица, и то, как ее ледяная рука жгла его плечо; так же придя в себя и перепугавшись, Кимберли подскочила с дивана и поспешила к выходу, а Ричард, держа в руках спящую Адриану, глядел ей в след, рассматривал ее открытую белую спину, и смутно осознавал, что в эту торжественную ночь они, похоже, в чем-то друг другу признались, и между ними, получается, теперь что-то есть.       Вынеся Адриану наружу, он посадил ее в карету Кимберли, попрощавшись со своей дамой одним многозначительным взглядом, и на несколько минут задержался у дверей Убежища Невинных, из стен которого все еще доносилась музыка.       Эта музыка не стихнет до рассвета, до рассвета все будут искать его глазами и обсуждать его исчезновение, Орин Ром будет разыскивать его и Кимберли по всему залу, ее спутник будет гневаться и ругаться, Король-Дракон будет рад, что он исчез, Алессандр Аю о нем и не вспомнит; а кругом будет валить снег, белые стены Убежища будут погребены под ним, кучера будут замерзать во сне, сидя у карет своих господ, и кто-нибудь непременно потеряет сознание от усталости, и в зале станет нечем дышать; но все это Ричард уже не увидит, потому что его маленькая сказка закончилась навсегда.       И с этой мыслью к нему пришли такие печаль и отчаяние, что его пьяное тело едва устояло на ногах под их тяжестью.       Вернувшись в свою карету, он приказал ехать к дому Даниэля, и на протяжении всего пути его не покидало тяжелое, неприятное чувство разочарования и огорчения, камнем лежавшее на сердце. В какой-то момент его охватил невероятной силы порыв, желание прямо сейчас отворить дверь кареты и броситься под колеса, лишь бы не возвращаться в свой мир, свой жалкий дом и свою жалкую жизнь; но если во всем Ричарде и было что-то доброе и светлое, то этим чем-то была, безусловно, его любовь к младшему брату, и только из-за младшего брата он решил продолжать жить.       Дорога до дома оказалась до обидного короткой.       Поднявшись по лестнице к нужной квартире, Ричард нехотя, с раздражением постучал, пытаясь убедить себя, что ничего уже в любом случае не вернешь; взялся за косяк двери, чтобы не упасть, чувствуя слабость в ногах, и мутными глазами воззрился на бледное, вытянутое лицо Даниэля, появившееся в дверях.       Сперва это лицо не показалось ему странным.       — Ричард! — воскликнул Даниэль. Ричард в ответ шумно выдохнул, и по тому, как его собеседник поморщился и отшатнулся, понял, что дыхание его не было свежим.       — Нахрен ты так нажрался? — разозлился Даниэль, но сразу же вновь побледнел и вытянул свое дурацкое, уродливое лицо. — Ричард, у нас беда…       — Какая к ч’рту… Что?       Даниэль нервно схватил его за холодную руку.       — Роланд!..       И при звуке этого имени весь хмель как по щелчку пальцев выветрился из крови Ричарда.       — Что Роланд?!       — Я не знаю! Они играли, потом Агнесса ушла домой, в смысле, в ее комнату в Лисице; я накормил его, мы перебросились в карты, а потом он сказал, что устал, ушел спать, а через пару часов Аусдис сказала, что он горит! И в самом деле, Ричард, пацан мокрый, горячий, как из печи достали!       Ричард был в ужасе.       Оттолкнув Даниэля от двери, он вбежал в комнату, волоча за собой намокший от снега плащ, и принялся распахивать все двери, разыскивая брата. В слабо освещенной красной лампой гостиной он увидел диван, накрытый толстым лоскутным одеялом, и разглядел черные кудри на диванной подушке; приблизившись, он схватил мальчика за висевшую безвольно ручку, ахнул, ощутив, как пылали жаром его пальцы, и попытался разыскать в куче спутанных волос лицо брата.       Роланд открыл черные, нездорово блестевшие глазки, посмотрел в любимые глаза, вздохнул и снова закрыл их, а его карамельная кожа блестела от пота. Содрогаясь от страха и паники, Ричард прижал голову брата к своей груди и, натурально задыхаясь, обвел комнату взглядом затравленного льва. Ребенок лежал в его руках как марионетка без нитей, безвольный, слабый, горячий, и каждый вдох, казалось, давался ему с трудом. Даниэль и служанка Аусдис вошли тоже.       — Мы позовем врача, — предложил Даниэль, — я бы позвал раньше, но я подумал, что без тебя не стоит…       За это «подумал» Ричард хотел бы превратить его морду в кровавую кашу, но не имел на это сил.       Аусдис выступила вперед:       — По правилам, все гости должны покинуть дом до полуночи. Прошу вас, господин…       — Ты свихнулась?! — не выдержал Ричард. — У меня заболел ребенок! Куда ты нас посылаешь!       — По правилам, все гости…       — Тупая сука! — Даниэль занес руку и с такой силой ударил служанку в лицо, что ее тело с грохотом полетело на пол. — Смени свою драную пластинку!       Ричард был слегка шокирован. Он тоже злился на бесчувственную гувернантку, но не мог спустить насилие против женщины; поэтому, опустив голову братца обратно на диванную подушку, он встал, повернулся к Даниэлю и хотел уже сделать ему выговор, но Аусдис вдруг поднялась, и при взгляде на ее едва видное в полутьме лицо его чуть не вырвало.       Лицо Аусдис напоминало необожженную глиняную маску, которую кто-то смял. Глаза уплыли в сторону, щека, на которую пришелся удар, растянулась, вторая, наоборот, смялась и лежала складками, нос был почти горизонтален; тем не менее, Аусдис, казалось, была в полном порядке, и всего через пару мгновений черты ее лица поплыли, возвращаясь на свои места и снов приобретая вполне человеческий вид.       Ричард растерянно прошептал:       — Голем… Твоя служанка — голем? Это же так дорого!       — Ну, знаешь, — Даниэль самодовольно рассмеялся, — живые слуги не способны терпеть меня более полугода, а эту один раз купил — и больше на нее не тратишься…       Ричард тоже рассмеялся, но этот смех был лишен всякого оттенка веселости.       Аусдис вернула своему рту вид рта и сказала:       — Сейчас без трех минут полночь, мену Артцен. Я настоятельно рекомендую вам…       — Глиняная потаскуха, — сказал ей Ричард, осторожно поднимая брата на руки, — заткни свой фонтан. Мы уже уходим.       — Ты уверен? — засуетился Даниэль. — Пойдете в больницу?       — Мы пойдем в Лисицу, — пояснил Ричард, прижимая ребенка к себе и поплотнее запахивая на нем покрывало, — и уже туда позовем врача. Алиса нас не прогонит.       Даниэль кивнул и сам пошел закрыть за ними дверь.       — Хочешь, я сломаю Аусдис? — предложил он, но это предложение, этот акт мести показался Ричарду настолько ничтожным по сравнению с ужасом его возможной потери, по сравнению со смертью его любимого брата, что он даже не стал ничего отвечать, и молча побрел по лестнице вниз.       Как он и предрекал, снег шел до рассвета.       Проваливаясь бальными туфлями в сугробы, чувствуя непомерную тяжесть плаща на плечах, Ричард из последних сил полз к Лисице, не выпуская Роланда из рук, когда мальчик вдруг проснулся, выбрался из кокона покрывала, посмотрел сонно на брата и тихо прошептал в морозную ночь:       — Я уми’аю.       Его слова влагой оседали на дорогом красном костюме. Ричард знал, что Роланд сказал правду, но не хотел в это верить.       — Какая глупость. Ты не умрешь.       — Нет, я уми’аю, — капризно, настойчиво повторил Роланд. — Это хо’ошо, что я уми’аю. Я ум’у, и ты уйдешь домой.       — Замолчи, — прикрикнул на него Ричард, но вдруг не встретил послушания.       — Это хо’ошо, Ричард, — шептал Роланд, и его дыхание клубами дыма касалось лица брата, — ты оставишь Д’акон и ве’нешься домой. Б’ат, я должен был уме’еть еще тогда, когда твой папа…       — Я не хочу об этом говорить, — чуть жестче ответил Ричард, но Роланд снова не сдался.       — Когда твой папа хотел этого. Ты должен был остаться дома, Ричард, и тепе’ь… тепе’ь ты ве’нешься…       Ричард в расстроенных чувствах накинул покрывало на его лицо и прибавил шагу. Лисица была закрыта, но на втором этаже горел свет — должно быть, семья Сокол тоже праздновала Зимний праздник. Остановившись у дверей, Ричард принялся колотить по ней ногами, надеясь, что его услышат; и, к счастью, уже через пятнадцать минут послышались шаги, дверь отворилась, и Алиса, нарядная, в красивом платье и прелестной прическе, выглянула на улицу.       — Ах, Ричард! Что ты здесь?       — Пожалуйста, Алиса, пусти нас, — взмолился Ричард, хоть и гадко было молить о чем-то женщину, — Роланд умирает!       Алиса осмотрела их испуганно, крепко держась за ручку двери, но когда Ричард сделал шаг на порог, она вскрикнула и прикрыла дверь, оставив лишь небольшую щелку:       — Он ранен?       — Ранен? Нет, он заболел…       — Тогда я никак не могу вас впустить! — прошептала рыжая Алиса одними губами. — Прости меня, Ричард, но никак нельзя!       — У тебя что, крыша съехала? — не выдержал Ричард, дрожащими руками прижимая к себе брата. — Ты оглохла или башкой ударилась, Алиса?! Я говорю: Роланд умирает!       — Я слышу! — со слезами в голосе ответила женщина. — Но в Лисицу нельзя больным, ни в коем случае нельзя!       — Да ты, — Ричард очень-очень экспрессивно и грязно сказал, что Алиса не в себе, и пнул дверь, — ты оставишь нас здесь подыхать?       — Пожалуйста, милый, Ричард, дружок, — Алиса окончательно закрыла дверь, и ее раздираемый рыданиями голос казался глухим и далеким, — отнеси его сразу в больницу! Когда у тебя будут дети, ты поймешь меня…       — Сегодня чертов Зимний праздник, больницы откроются только завтра! — рявкнул Ричард, со всей силы пиная дверь, задыхаясь в глухой истерике. — Ненавижу, ненавижу тебя! Чтоб ты сдохла, Алиса, чтоб ты сдохла, ты и вся твоя гребанная семья!       И, плюнув на ее порог, Ричард развернулся и со своей горячей ношей побрел прочь, бесцельно, не зная, куда теперь идти.       Он понимал, что до дома уже не дойдет, а адреса других друзей, к кому можно было бы пойти, не знал. Он был совершенно лишен всех сил, не чувствовал ног, и только гнев, только ярость, вызванные поступком Алисы, придавали ему сил идти; но разум говорил, что этих сил хватит еще совсем не на долго, и что далеко уйти он не сумеет. Холод пожирал его, зима околдовывала и кружила голову, тяжесть тела Роланда и бального платья гнула уставшие кости. Пройдя несколько улиц, несколько раз поскользнувшись и в кровь разбив колени, Ричард нашел арку, в которой было более-менее сухо, и с глухим стоном упал на землю, из последних сил прижимая брата к себе. Мысли о смерти вернулись к нему, но теперь все его естество противилось им, каждая клеточка его несравненного тела желала жить, все инстинкты боролись за выживание, и на какое-то жалкое мгновение он даже был готов бросить брата и спасти себя — себя, это ведь тоже кто-то, себя, ведь хочется жить, жить, жить, жить — но одного взгляда на выбившиеся из-под покрывала черные кудри хватило, чтобы эти эгоистичные мысли ушли, тело ослабло, и Ричард упал на собственный промокший плащ, сделал глубокий вдох и отключился.       С рассветом прекратился снег.