Круг Магов

      Паника охватила ее до такой степени, что, вбежав в Лисицу, Джули квакала, ахала и задыхалась, а сказать толком ничего не могла. Алиса, не менее напуганная этим поведением, схватила ее за плечи и отвела обратно в подвал, где растерянные друзья долгих пятнадцать минут приводили Джули в чувства, а она осознавала, что время уходит, нервничала из-за этого больше прежнего и оттого вновь и вновь не могла собраться с мыслями и объяснить, что срочно нужна помощь.       В конце концов Даниэль, не выдержав этих плясок с бубном вокруг истеричной маленькой женщины, влепил ей такую пощечину, что на губах выступила кровь, а в голове настала пронзительная пустота.       — Ну! — требовательно крикнул он, взяв Джули за щеки и заставив смотреть на себя. — Скажи уже, что случилось, черт бы тебя побрал, Джулиана!       Джули широко распахнула глаза и хотела начать, но было уже поздно.       Сперва в подвал сбежала Алиса, еще более взволнованная и бледная, и воскликнула дрожащим голосом:       — На улице какой-то хаос! Крики, шум, борьба… Соускана…       Джули захлебнулась собственным дыханием и замахала руками. Даниэль закатил глаза, схватил ее за пояс и вылетел из подвала, больно оттолкнув Алису со своего пути. Агнесса спешила за братом. Участливый Лони помог Алисе подняться, но затем все же побежал за братом; Дая еще недолго стояла на месте, растерянно моргая, но тоже побежала следом, побоявшись, что если она останется в стороне от событий, то после ей будет не о чем с друзьями поговорить.       Впрочем, скоро она пожалела о своем решении.       На улице поистине царил хаос. Улицы были покрыты снегом, но снег казался синим от множества бабочек, сидевших повсюду. Бабочки странно хрустели под подошвами ботинок и оставались синей пылью на щеках и одежде, волосы Даи тоже быстро посинели. Джули указала пальцем направление, Даниэль все еще тащил ее под мышкой, а у нее не было ни сил, ни отваги на то, чтобы вырваться из его рук. Бабочки устилали зимний город сплошным ковром, бесконечным синим ковром, от которого кружилась голова; впереди синее море бабочек перемежалось красными пятнами.       Даниэль встал, Джули выдохнула и оказалась на земле, но даже не попыталась встать.       Все произошло так быстро, что никто не успел даже подумать, не говоря уже о том, чтобы что-то сделать; Соусакана отлетела, покатилась по синему ковру, оставляя на нем красные пятна своей крови, бабочки мялись и ломались под ее телом, но быстро восстанавливались, уву будто поедая ее жизненную силу. Та, что назвалась Венерой, высокая и кудрявая, стояла на месте, и ее кудри продолжали превращаться в насекомых; кругом должна была уже собраться толпа, но не было видно, даже ни единого стражника.       Раскрытые крылья Соусаканы трепетали, словно крылья осточертевших бабочек, из правого торчала белая кость, перья слиплись, но сама Соусакана по-прежнему пыталась подняться, изо всех сил пыталась подняться.       Венера медленно перевела взгляд на ребят, а они даже не пытались спрятаться, не веря в то, что укрыться от нее вообще можно, и попросту забыв от шока о безопасности.       — Привет, — спокойно сказала Венера. Маленькая синяя бабочка подлетела к голове Даниэля, и Джули схватила ее, сжала в кулаке, разламывая крылья в пыль, бросила пыль на снег. На пальцах осталось неприятное ощущение жара.       — Мой хозяин просил, чтобы я передала тебе кое-что, — продолжала Венера совершенно спокойно. — Даже два сообщения, если ты позволишь. Вот первое: господин думает, ты слышала о маленьком происшествии в Архиграде…       Джули поняла, что стоит позади Даниэля, прячась за его плечом, и вышла вперед, хотя это было нелепое и опасное решение.       — Господин надеется, что тебя это достаточно впечатлило, — продолжила Венера. — Господин так же тебя предупреждает, что это будет продолжаться. Увы! Отныне этому миру не видеть покоя, не видать благоденствия. Кровь заполонит улицы…       Лони понял, что забыл обуться, и мрачно посмотрел на свои мокрые от снега ноги. На его голове сидело три бабочки, Агнесса осторожно принялась снимать их с его волос, бросать на снег и топтать.       — Если ты хочешь, чтобы все прекратилось, — продолжала Венера. — Если ты хочешь, чтобы мир вернулся на эту планету… То ты должна играть по правилам. Надень кольцо и одолей все испытания, предназначенные тебе, поведи за собой свою команду, и тогда господин будет даровать тебе периоды отдыха, и тогда…       — Кто этот «господин»?       Даниэль спросил это, не отводя взгляда от Венеры; Венера взглянула на него, заулыбалась, покачала головой, смеясь такому наивному вопросу; а Джули, поняв, что это шанс, бросилась вперед, скользя на льду, схватила красную кувалду Соусаканы, оставленную лежать на земле, замахнулась ею, едва удерживая тяжелое оружие тонкими руками…       Венера не посмотрела на нее; она вдруг обратилась в стаю бабочек, и Джули смогла только раздавить несколько из них, да сама растянулась на животе, больно ударившись подбородком о лед. Соусакана выдохнула, откинулась на спину, закатила глаза; Дая растерянно посмотрела в ее сторону, пискнула, словно мышка, и со всех ног понеслась обратно в Лисицу.       — Дружелюбные у тебя знакомые, — Даниэль шагнул вперед, хотел помочь Джули, но его удержало странное зрелище: синие бабочки огромной стаей поднялись вверх, полетели в небо, исчезли в его зимней синеве, а на тех местах, где прежде сидели синие крылатые сугробы, теперь остались видны обугленные трупы. На ближайшем к Даниэлю теле была фуражка стражника; он спихнул ее с черной головы носком ботинка и покачал головой:       — Свидетелей она не оставляет.       — Она демонстрирует, — прошептал Лони. — Она убила бы и Соусакану, если бы хотела…       Дая, красная и испуганная, вернулась к друзьям, крича:       — Доктор! Доктор сейчас будет! Алисоктор… Доктолиса…       — Нам нужно убираться, — выдохнул Даниэль на это известие. — Если меня поймает доктор рядом с изувеченной женщиной, я точно окажусь на нарах…       Джули все еще лежала на ледяном снегу, сжимая в руках красное древко кувалды; Даниэль поднял ее за шкирку, как котенка, поставил на ноги и потащил прочь.       — Ты своим мычанием ей не поможешь, — заявил он строго. — Ты лучше поможешь ей, если уберешься, потому что если доктору придется еще и тебя приводить в чувства, то он свихнется! Ну же, Джулиана, глупая ты баба, приходи в себя…       Руки все еще болели от ледяного и тяжелого оружия, в висках стучало, словно кто-то рвался изнутри, но мало-помалу холодный воздух и укусы мороза за нос привели ее в чувства. Оглядевшись, Джули увидела рядом всех своих друзей и потрясла головой, отгоняя недавние воспоминания как страшный сон.       Убедившись, что она немного пришла в себя, Даниэль спросил:       — Кто эта странная крылатая тетка?       — Соусакана, — ответила Джули.       — Да я понял. Дурацкое имя. Я спрашиваю: кто эта Кетчупокана для вас? За что ее так поломали?       — Она вроде что-то знает о Круге Магов и тренирует меня перед встречей с Ураном, главой тех мерзких синих бабочек, — пояснила Джули, невесело посмеиваясь над глупой шуткой Даниэля. — Но я не особо ее люблю, если честно. Она неприятная. И непонятная. И вечно говорит загадками. Прямо как эта кудрявая сейчас…       — Хорошее соусом не назовут, — усмехнулся Даниэль. — Кудрявая вообще какая-то сумасшедшая, мне показалось…       — Тебе показалось? Да по ней желтый дом не то, что плачет, а белугой ревет! Что она мне наговорила? Ничего не поняла!       — Я тоже мало что понял, — тихо произнес Лони. — Но мне кажется, это был очень важный разговор. Хотя осознаем мы все только позже…       — Мне кажется, я не хотел бы осознавать, — ответил мрачно Даниэль. — Меня это все до чертиков напугало… Там осталась куча обугленных трупов! Как будто у Агнессы эти дни…       — Ты можешь быть мерзким даже перед лицом смерти! — воскликнула Агнесса обидчиво. — Что нам теперь делать? Что нам предпринять?       — Заткнуться, — посоветовал Даниэль нежно. — Нам всем нужно прийти в себя, а потом собраться снова и обсудить, каков дальнейший план. Джули, ты идти можешь, припадочная?       Джули прислушалась к своим ощущениям, кивнула, заметила свою остановку трамвая неподалеку и начала прощаться. Даниэль был прав; хотелось запереться в комнате и не думать о крови на белых перьях и спутанных кудрях незнакомой женщины; хотелось верить, что все это произошло не здесь и не с ней, что завтра все снова будет спокойно и хорошо, как раньше. Даниэль, казалось, хотел что-то еще ей сказать, но так и не решился; Джули покинула его, распрощалась с друзьями и уехала домой; Дая и Авалон ушли в свою сторону, Даниэль с Агнессой — в свою; и ночь плавно укутала Слепой Дракон в свои объятия, и это была приятная, спокойная ночь.       Спокойная отнюдь не для всех.       Пояснив матери, что одна из сестер милосердия поскользнулась на льду и сломала ногу, Адриана отпросилась на ночное дежурство и осталась в больнице. Работы было мало, большинство больных спали, но ее присутствие все равно было необходимо, ведь никогда не знаешь, что может произойти за ближайшие пятнадцать минут. Сложив руки на столе и опустив на них голову, Адриана мирно спала, когда ее покой вдруг оказался прерван звоном колокольчика, означавшим просьбу одного из больных зайти; протерев глаза кулаками и определив, из какой палаты идет сигнал, Адриана побежала туда, вооружившись лампой, в слабом свете которой пустые больничные коридоры казались жутковатыми коридорами дворца вампирского короля. В серой от темноты палате, куда она вошла, лежал один одинокий ребенок, который неистово дергал за веревочку, озирался по сторонам и мелко дрожал.       — А, ты, — Адриана попыталась припомнить его имя, — Роланд! Ты что, пришел в себя?       И сама же смутилась глупости своего вопроса.       Мальчик взглянул на нее черными глазами, вытер кулаком нос, отпустил веревочку и громким, обеспокоенным шепотом сказал:       — Нет, я уме'!       — Неправда, — Адриана тепло улыбнулась, поставила лампу на прикроватную тумбочку и присела на краешек покрывала, — ты живой. Тебя спасли. Ты в больнице. Не бойся, тебя здесь подлечат и отпустят домой.       — Не-а, — упрямился Роланд. — Я уме'! Что я, не знаю, что ли? Я точно уме'!       — Ну вот, посмотри сам, — Адриана взяла его за ручку. — Что ты чувствуешь?       — Тепло.       — Правильно! А мертвые его не ощущают.       Роланд выглядел очень удивленным.       — То есть, я жив? Но зачем я жив?       — Так захотели боги.       Роланд схватился за одеяло, натянул его себе почти по самые уши и угрюмо посмотрел на девочку:       — Ду’аки твои боги. Я не хочу быть жив.       Адриана только пожала плечами — она не верила, что в этом маленьком дистрофичном теле может плескаться достаточно разума, чтобы ценить важность жизни.       — Зато, когда завтра твой брат снова к тебе придет, он будет очень рад! Ты хочешь, чтобы брат был рад?       Роланд ничего не ответил, только засопел громче и еще угрюмее посмотрел на Адриану. Она попыталась поговорить с ним еще немного, задавая разные вопросы о самочувствии и пожеланиях, но Роланд только хмурился и сопел; тогда, сдавшись, девочка уже хотела уйти, но в спину ей прилетел вопрос:       — А Джули придет?       Услышав имя сестры, Адриана встала как вкопанная и обернулась; Роланд снова сидел, мял худые пальцы и смотрел перед собой. Адриана терялась в догадках, что могло связывать ее сестру с этим мальчишкой, и даже понадеялась было, что речь о какой-то другой Джули, но на вопрос:       — О какой Джули ты говоришь?       Был дан исключающий все другие варианты ответ:       — Дель Драгон!       И Адриана смогла лишь нагородить какую-то ерунду о том, что Джули дель Драгон непременно придет, она ведь не может не навестить такого чудесного мальчика и тп; а после поспешила уйти, страшась своего чувства растерянности и неприятного липкого шока, а также опасаясь даже думать о том, какие тайны окружали ее старшую сестру, и что могло быть общего у Джулианы дель Драгон и мальчишки, умиравшем в общественной больнице.       Этот странный, таинственный эпизод породил в душе Адрианы так много вопросов и переживаний, что сомкнуть глаз в ту ночь она так и не смогла; с рассветом же, собираясь закрывать смену, она вооружилась специальной тетрадью и направилась на обход, чтобы предоставить коллегам полный отчет о состоянии пациентов утром; и все шло довольно спокойно, вплоть до тех пор, пока не настала очередь Роланда.       Помявшись у его двери — отчего-то ей не хотелось видеть его снова, не хотелось снова говорить с ним, и при одной мысли об этой встрече становилось мерзко на душе, но отвратить ее было невозможно — Адриана открыла дверь и вошла в палату, где уже были посетители. Она не узнала их, не стала даже рассматривать, желая как можно скорее выполнить свое дело и уйти; Роланд тоже не заговаривал с ней и вообще почти игнорировал, словно не помнил ночной встречи, и это было столь же приятно, сколь почему-то обидно; а после, записав все его данные в тетрадь и собравшись уходить, Адриана вдруг увидела у его постели бледную девушку с голубыми волосами, и маленькое воспоминание пронзило ее разум практически болью. Ахнув, Адриана громко произнесла ее имя, та откликнулась, подняла на нее удивленные глаза, узнала тоже и перепугалась; ее страх оказался настолько силен, что пересилил разум, и, не думая о последствиях, она произнесла имя своего спутника. Адриана, только сейчас обнаружив его присутствие в крошечной палате, взглянула на него, и почувствовала, как весь ее мир рассыпается на тысячи осколков, и как то нежное чувство, которое она лелеяла в своем юном чистом сердечке, оказывается развеяно в прах.       Она верила в то, что на балу с ней танцевал настоящий принц — но теперь видела своего принца в общественной больнице, лысым и скромно одетым, безусловно, все равно красивым, но уже не тем, не таким, каким она его помнила; а затем до нее дошло, что они были в палате мальчика, который знал Джули, и Ричард, тоже позабыв обо всякой осторожности, сказал, хотя она не говорила ему своего имени:       — Адриана!       И тогда последние детальки мозаики сложились в ее сознании в целостную, печальную картину.       Без сомнения, она пала жертвой издевки. В последнее время их отношения с сестрой можно было назвать дружескими, нежными, но еще совсем недавно все было абсолютно иначе; в юном возрасте Джули любила задирать сестричку, подшучивать над ней довольно жестоко, делать подлянки и всякие гадости; однажды, на даче, она собрала несколько сотен божьих коровок в большую банку и высыпала их спящей Адриане под одеяло — с тех пор Адриана не выносила божьих коровок — но затем ремень и тяжелая рука госпожи Пурус отвадили Джули от подобных затей, а Адриана легко сумела простить ее за все; и теперь корила себя за это прощение и понимала, что была полной дурой, когда доверилась сестре, когда рассказывала ей обо всех своих переживаниях, связанных с Зимним балом, и когда любила ее всей своей искренней и чистой любовью.       Ричард поднялся со стула, на котором сидел у постели брата, и, похоже, что-то говорил, но Адриана не слышала его, Адриана слышала лишь стук собственного сердца; ее гнев и возмущение достигли пика, разум помутился, и, прижав к себе важную тетрадь, она бегом бросилась прочь, роняя слезы. Ей показалось, что кто-то попытался схватить и удержать ее, но попытка была слабой и неэффективной; вырвавшись, она выскочила из палаты, залетела в сестринскую, бросила тетрадь на стол, прямо на розовое форменное платье натянула свою шубку, запрыгнула в сапоги и выбежала, спеша как можно скорее покинуть это здание, это место, где был этот ужасный, жестокий человек, принесший ей такую боль. Отчего она не могла покинуть весь этот мир!       Город был холоден и шумен. Хотя было раннее время, но на дорогах уже тянулись экипажи, а по тротуарам сновали прохожие; не замечая их и даже порой толкая локтями без злого умысла, но и без угрызений совести, Адриана мчалась по улицам, даже не думая садиться на трамвай, хотя дорога до дома была неблизкая. Ей было трудно дышать, больно жить, она чувствовала себя полностью погруженной в пучину отчаяния; и откуда-то из глубины ее чистой души появилось желание причинить себе боль, заглушить ею свои духовные метания, пустить себе кровь, разорвать свои руки, чтобы по белой ее чистой коже бежали соленые темно-красные ручейки, чтобы потом приходилось прятать запястья в рукавах; и этот ужасный порыв самоистязания, это неконтролируемое желание навредить себе так сильно напугало Адриану, что, пытаясь убежать от него, как от многих других своих неконтролируемых желаний, она остановилась у дверей одной из модных кондитерских, где даже стены напоминали торты, и сказала себе, что немедленно войдет и купит себе такой огромный, жирный, вредный кусок торта, какой только смогут ей предложить за ее деньги, и съест его, даже если от такой еды разболится живот.       В кондитерской было довольно многолюдно и сильно пахло жареными кофейными зернами. За круглыми розовыми столиками, украшенными белыми завитками гипсового крема, завтракали любители сладостей, заполняя помещение своими голосами и смехом, за стойкой с тортиками сновала миловидная дама с морщинистыми руками в тонких блестящих перчатках. Адриана огляделась опасливо, чувствуя себя несколько чужой здесь, среди этих красивых людей, но затем, набравшись смелости, прошла к витрине и принялась разглядывать ассортимент; работница вежливо поздоровалась с ней на даболе, спросила, что гостья предпочитает, рассмотрела растерянность в ее лице и подсказала, что стоит попробовать, а так же сама предложила чай — Адриане было неловко что-то сказать, и она лишь кивала согласно головой — после чего добрая работница сделала ей небольшую скидку, взяла оплату и проводила до ближайшего свободного столика, оставив в душе Адрианы приятное ощущение материнского внимания.       Сбросив шубку, Адриана села и огляделась по сторонам, рассматривая других посетителей, которых сегодня было на зависть много: заведение было достаточно дорогое, а снаружи было очень холодно и серо, поэтому многие пытались скрасить это зимнее утро тортом и чашкой чего-то горячего. Здесь была какая-то красноволосая девушка, сидевшая у опустошенной чашки кофе и с остервенением писавшая что-то в раскрытой тетради; был и взрослый мужчина, с наслаждением поедавший пирожное с заварным кремом, и от этого крема его серые усы казались белыми; а так же, у большого, высокого окна, за которым была хорошо видна улица и все прохожие, сидел Авалон де Роз, и разглядывал Адриану.       — А, — сказала, смутившись, Адриана.       — Адриана, — тихо произнес Авалон, так, что она едва его слышала, — привет.       Красноволосая девушка, убрав в школьный рюкзак свою тетрадь, встала и покинула стол, так что Адриана смогла пересесть ближе к знакомому. Она злилась на Джули и не особенно хотела разговаривать с ее другом, но не желала и обижать его неприветливым поведением, ведь вины Авалона ни в чем не было.       — А я сестру жду, — зачем-то сообщил он. — Мы любим завтракать вне дома на каникулах…       — Вот как, — Адриана отломила кусочек от своего торта и отправила в рот, наслаждаясь терпким сладким вкусом. — А мы с Джули ничего вместе не любим.       — Ну, — Лони засмеялся, — ты любишь Джули, и она тоже Джули любит…       Адриана почувствовала, что улыбается, хотя и не хотела этого, поэтому поспешила скрыть улыбку за едой.       — А ты подрабатываешь в больнице, да? — спросил Лони, разглядывая розовое платье сестры милосердия, в которое Адриана была одета, — а ты не знаешь, как себя чувствует мальчик по имени Роланд? Он мой хороший друг, но…       Лони явно сказал после «но» еще что— то, но его голос перешел в бормотание, и Адриана не смогла разобрать ни слова.       — Да не беспокойся, — Адриана постаралась улыбнуться. — С ним все в порядке, думаю, через пару месяцев он выпишется и вернется домой… Вы с ним друзья? Это многое объясняет…       Люди вокруг что-то говорили, весело или буднично, ложечки стучали о фарфоровые тарелки, тарелки о столы; в окна били снежинки, небо было серым, город был блеклым, и только люстры под потолком дарили свет и тепло. Адриана чувствовала вкус торта на языке, ощущала тяжесть мокрых волос на плечах и прохладу от вымокших из-за снега рукавов платья; ее душа была полна противоречивых и тяжелых переживаний, ей было страшно, обидно, и она знала, что сразу же за стенами кондитерской на нее снова найдут гнев и отчаяние; но почему-то, пусть и было шумно и тесно кругом, но ей мерещилось, что здесь, за этим розовым столом, в этом темном помещении, все ее проблемы и страхи будто покинули ее и остались за дверями.       Она видела дома, стоявшие кругом, поблекшие от времени и мороза, но все равно прекрасные; она видела затянутое тучами небо, низкое и тяжелое, но все равно восхитительное; и она видела суровые, грустные лица прохожих, видела их укрытые снегами шапки и плечи, видела штаны, мокрые по колено из-за сугробов, и видела лицо Лони, находившееся совсем-совсем близко; и тогда ей показалось, что в его глазах было что-то особенное, что-то такое, что она часто встречала в глазах своей старшей сестры и никогда — в своих; и это что-то пугало и влекло ее настолько сильно, что на мгновение весь мир вокруг обрел вкус и краски, все переживания позабылись, сердце охватил интерес, и серый Слепой Дракон показался родным и любимым; но с последним глотком чая этот прекрасный мираж рассеялся, вернулась мысль о том, что вот-вот надо будет уйти и вновь встретиться со своими бедами и трудностями, и придется решать их самой — а Адриана невероятно устала решать все сама — и в ней поселилось желание остаться здесь, остаться за этим столом, с Авалоном, и никуда не уходить до закрытия. И, пусть она и почти не знала этого мальчишку, ее губы уже почти произнесли это предложение, почти высказали ему все ее чувства; но девочка в красивой белой шубке приблизилась к ним, и Лони встал, приветствуя ее, а Адриана почувствовала себя лишней.       — Лилит, — сказал Лони с улыбкой, снизу-вверх глядя на сестру. — Познакомься…       — Мне пора, — Адриана быстро накинула свою шубу на себя и засуетилась, — пока, Лони, увидимся… До свидания… Передай, пожалуйста, Джули…       Лони с улыбкой ожидал, когда ему скажут, что передать, хотя и не особо понимал, почему ему, другу, передать что-то ей легче, чем ее родной сестре; а перед глазами Адрианы вдруг все потемнело, комок ненависти взъерошился в ее груди, а рот сам собою сказал:       — Что я ненавижу ее.       А затем в лицо ударил мороз, снежинки усыпали волосы, под ногами заскрипел снег, и Адриана нашла себя бегущей домой.       Дома, как ни странно, Джули не обнаружилось. Адриане казалось, что такая ленивая девочка просто не может найти в себе силы и покинуть дом во время каникул, да в такой снежный денек, да в такую рань, но Джули все же смогла вытащить свои кости из-под одеяла, еще раз подтвердив, что Адриана ее совершенно не знает. Нервное возбуждение Адрианы было столь велико, что она на самом деле, несмотря на бессонную ночь, запланировала весь день бодрствовать и заниматься делами; однако, опустившись на постель всего на минутку, она смогла прийти в себя лишь вечером, когда серый город за окном стал черным.       Несмотря на крайне плотный завтрак из жирного торта, Адриана начала ощущать голод, и, с трудом поднявшись с постели, чувствуя себя разбитой и невероятно усталой, спустилась на первый этаж. Госпожа Пурус была занята в магазине, зато на кухне сидела Джули, и Адриана не могла сказать, что была рада ее видеть.       — Адриана, — сестра повернулась к ней и скривила губы в улыбке, — доброе утро трудягам! Я сделала нам с тобой ужин.       Готовить Джули не умела совершенно, поэтому и качество «ужина» было печальным. Это были пожаренные куски хлеба, на которых была намазана смесь из консервированной рыбы и майонеза, а сверху лежали куски сыра; Адриане такое угощение было неприятно, но, не будучи в силах отказать Джули, она села с ней за стол и засунула в себя несколько бутербродов.       Джули рассказывала что-то о книгах, которые взяла в библиотеке, но Адриана нарочно не слушала ее и все сверлила угрюмым взором, который, похоже, никто не замечал.       Ей казалось, что это неслыханная наглость — сидеть напротив нее, такой злой и расстроенной, и при этом ничего не замечать; наконец, не выдержав такого свинства со стороны сестры, Адриана воскликнула, перебивая ее на полуслове:       — И как тебе не стыдно!       И отвернулась, скрестив руки на груди.       Джули выронила печенье, которое собиралась съесть, и крошки от сдобного песочного теста разлетелись по всей кухне.       — О чем ты говоришь? — осторожно спросила она, чувствуя, что сестра готова наброситься на нее и перегрызть ей горло, но не понимая, в чем ее вина.       — Не пытайся меня обмануть! — почти кричала Адриана. — Я все знаю! Джули, ты поступила отвратительно!       Джули была растеряна как никогда.       — Да я понятия не имею, о чем ты толкуешь, — ее начало захлестывать раздражение, ее голос дрожал, а сапфировые глаза метали молнии. — Я тебя не трогала, Адри! И ничего тебе не делала! Дура!       — Прекрати отпираться хотя бы сейчас! Это подло! Я же была в больнице, я видела его там, я поняла!..       До Джули начало доходить — она настолько хорошо знала Адриану, что могла даже представить себе, как работают ее мозги.       — Ты говоришь о Ричарде, — неуверенно сказала она, — о парне, с которым ты танцевала на балу, да?       — Да! — для Адрианы эта удачная догадка стала свидетельством того, что Джули и правда ее разыграла.       — Но причем здесь я? Откуда ты вообще знаешь, что мы знакомы? Тебе господин доктор с коралловыми волосами сказал?       — Что? Нет! — Адриана вспомнила, что не отчиталась ему о ночной смене и не встретила сменщицу, вспомнила, что не сняла розовое платье до сих пор, и от всех этих воспоминаний ей стало невероятно мерзко и нехорошо. — Нет, мне Роланд сказал…       — А! Он пришел в себя! Неужели! Какое счастье!       — Джули! — Адриана зажала уши руками, прячась от громких восклицаний сестрицы. — Как ты могла так со мной поступить!       — Что я сделала?       — Ты попросила своего друга танцевать со мной, чтобы потом смеяться!       Джули далеко не сразу поняла, какая связь была между первой и второй частями этой фразы, а потому на несколько минут растерянно замолчала. Адриана сопела, надувала щеки и глядела на сестру исподлобья.       — Даже если предположить, что я действительно его попросила — хотя я этого не делала, — осторожно начала Джули, нервно помешивая ложечкой остатки чая в полупустой чашке, — то объясни мне, пожалуйста, дорогая моя сестра, с чего я должна смеяться?       — Как, с чего? С того, что никто не захотел танцевать со мной! Только тот, кого ты попросила! С того, что я никому не понравилась, с того, что надо мной все смеялись, с того!..       — Погоди, перестань, замолчи, — Джули замахала руками, морщась от писклявого, нервного голоска Адрианы. — Откуда же я могла знать, что ты там никому не понравишься? Ты шла с Орин, и у тебя был кавалер, я думала, кто-нибудь из них тебя поддержит, если что… Ух, я Орин задам жару, когда увижу… И кроме того…       Положив локти на стол, она обеими руками сгребла ладони Адрианы, сжала их, окружив своими пальцами, и приблизила к своему лицу, обжигая кожу сестры дыханием.       — Я тебе клянусь, вот серьезно, чем угодно клянусь, я не просила Ричарда ни о чем! Он вообще был там с какой-то дамой, и я только отдала ему билет, который выиграла…       — Выиграла?       И Джули честно рассказала сестре обо всем, что произошло на ярмарке.       Адриана глядела с недоверием, но взгляд ее потеплел.       — Нет уж, ты поклянись по-настоящему, — капризно попросила она. — Зубом поклянись!       Джули открыла рот, засунула в него большой палец руки и толкнула им изнутри один из верхних зубов:       — Да чтоб выпал, если лгу!       Адриана сощурила глаза и как-то странно на нее посмотрела.       — Джули… А что у тебя с зубами?       Та поняла, что рот надо закрыть, наплела какой-то бред про срочно необходимые исследования и убежала наверх.       Адриана осталась сидеть за столом с недоеденными бутербродами и крошками от печенья, чувствуя глубоко в себе тяжелый неприятный осадок. Она по-детски верила в то, что если сестра поклялась на зубе, то наверняка не лжет, однако что-то в ее поведении оставило в сознании Адрианы вкус недосказанности, словно не все, что говорила Джули, было такой уж чистейшей правдой, словно она что-то отчаянно пыталась скрыть.       Из крохотного, мутного окошка кухни был виден край черного неба, затянутого темными облаками. Через щели в нем тянуло ледяной прохладой, от которой зябли плечи, и казалось, что отношения в их семье стали так же хрупки, как лед весною на реке, и что малейшее давление могло теперь сломать их; и Адриану охватило непреодолимое желание вскочить и броситься наверх, к сестре, и заставить ее рассказать все, и восстановить эту хрупкую любовь, что некогда была между ними; однако в кухню пришла госпожа Пурус, и Адриана осталась, через силу улыбаясь и изображая перед матерью беззаботную веселость.       А когда возможность поговорить с Джули все же предоставилась, Адриана почему-то не захотела говорить.