Абети Аинай
24 января 2021 г. в 17:00
Небо было серое и голубое одновременно, и сама эта мысль — голубое и серое, серое и голубое — казалась Им странной и невозможной, но глаза были упрямы, глаза говорили о том, что небо серое и голубое.
Под ногами было огромное каменное поле, серое и гладкое, как поверхность стекла, а кругом, медленно переваливаясь с ноги на ногу, вперед ступала толпа других, черных и красных, как карточные масти, и все они были опечалены своей недавней смертью, и многие из них сетовали на то, что их жизни прервались раньше, чем они того могли хотеть.
Впереди, возвышаясь неприступной главой над всеми ними, стояли огромные врата, за которыми была видна лишь пустота, и справа огромная, больше всякого дракона размером, наклонялась к воротам женщина, с белым лицом, белыми глазами, белыми волосами и белым телом, и ее звонкий голос вел какую-то песню, чьи звуки разносились по всему Замирью, а слева, огромный, больше всякого дракона размером, наклонялся к воротам мужчина, с белым лицом, былыми глазами, белыми волосами и белым телом, и он вел ту же самую песню, и звуки его голоса тоже разносились по всему Замирью.
Те, что стояли позади Них, нетерпеливо толкнули в спину, и Они, переваливаясь с ноги на ногу, тоже были вынуждены пойти вперед. У подножия огромных ворот, держась на небольшой высоте, стояли двое проводников, и у каждого из них в руках были свитки, а у одного, жирного, еще и хлыст. Всякий раз, когда другие подходили к ним, проводники что-то им говорили, и другие либо шли в одну сторону от ворот, либо в другую, и те, кому пришлось идти в другую, часто получали укус хлыста в спины. Толпа других была слишком велика, чтобы два проводника могли быстро распределять их по двум сторонам, а потом вокруг них организовалась огромная очередь, и скоро Им и нетерпеливым другим за их спинами пришлось остановиться и ждать, пока можно будет снова идти. Опустив свои глаза, Они взглянули на свои руки, красные, как кровь, и на свои ноги, тоже красные, и в разумах Их, на самой глубине Их, возник вопрос, почему же Они были красные, если большинство других были черные; а за Их спинами кто-то нетерпеливо буркнул беззвучным голосом, что не для того они позволили себе умереть, чтобы стоять здесь и ждать так долго, будто в очереди в мясную лавку.
«Умереть», подумали Они, услышав это ворчание, — «верно, Мы умерли. Кем же Мы были? Как же так?».
Они хотели обернуться и спросить, отчего же Они не помнят, почему умерли, если помнят другие, но тогда зашевелились те, что были впереди, и Им тоже пришлось пойти.
Огромные ворота приближались, белые гиганты продолжали петь, а проводники продолжали смотреть в свои свитки. Они медленно продвигались вперед, никого из других не касаясь, и в мыслях Их была благостная и счастливая пустота, а другие перед Ними не особенно толпились и довольно скоро проходили вперед, ведь каждому не терпелось сбросить оковы жизни.
Когда ворота оказались так близки, что Они могли протянуть к ним руки, один из проводников, окинув Их внимательным взором коричневых очей, сказал что-то, чего Они не поняли, и замолчал, выжидая. Они смотрели на него, не понимая, что происходит, а он смотрел в ответ, дожидаясь чего-то; наконец, он повторил те же неясные слова, снова не получил на них ответа, окинул взором свиток в своих костлявых руках, осмотрел Их с ног до голов, и желтые зубы проводника укусили его красную тонкую губу, после чего, обернувшись к воротам, ведшим в пустоту, проводник громким сильным голосом позвал госпожу.
И все позади Них остановились, и песня двух гигантов замерла.
Из серой пустоты, простиравшейся за вратами, послышались далекие и высокие голоса, воздух стал тяжелым и мертвым, потемнели небеса, вздрогнула серая безжизненная земля, разверзлось мироздание, и на зов вечного своего слуги явилась Абети Аинай, а следом за ней, шурша бесчисленными юбками и сея погибель мертвому миру, пришли ее старшие сестры, заинтересованные шумом.
Они смотрели на богинь и боялись их.
При появлении Абети Аинай другие замерли и затихли, некоторые упали на свои колени, некоторые закрыли глаза, боясь глядеть на человеческое ее лицо, как полотно белое, а кто-то, напротив, пожирал глазами ее детское тело, пытаясь запомнить до малейших подробностей, трепеща при встрече с самой Смертью; и только Они не знали, чего ждать и как вести себя, не знали, смотреть ли вперед или опускать ли глаза, не знали, молчать ли или говорить.
Абети Аинай стояла перед ними, низкая, худая, маленькая, ничем не отличимая от человеческого ребенка, кроме едва заметного сияния, исходившего от ее кожи, и черные длинные волосы ее свободно лежали на плечах, а зеленые страшные глаза ее мирно и мудро глядели на Них. Несмотря на внушаемый этой богиней страх, Им нравилось ее богатое белое платье, все обшитое кружевами и воланами по подолам и рукавам, нравился серебряный пояс на ее маленькой детской талии, нравились серьги в ушах, едва заметные за пеленой черных волос, и не нравилась только кукла, зажатая в ее маленькой детской руке, потому что кукла та была вся в собственной крови.
Абети Аинай посмотрела на Них и сказала своим странным, звонким голоском, внушавшим во всякое сердце первобытный страх: «как странно, что Вы оказались здесь».
Они молчали и боялись.
Красная Мавризен, повелевавшая болью, окруженная бесконечностью красных юбок, небрежно поправила красной рукой красную широкую шляпу, закрывая тенью ее полы свое белое молодое лицо, и шагнула к сестре. Ее руки в перчатках крепко сжимали красный длинный зонт, на груди было красное ожерелье, на запястьях красные браслеты, и от красноты ее было больно, а голос ее был неприятным, а речи полными самолюбия: «бессмертная Дану шлет нам привет, сестра».
Аурангзеб, высокая, долговязая, кудрявая Аурангзеб, повелительница страха, приблизилась тоже, складывая на животе белые в серых рукавах руки, едва слышно шурша шелками серого шелкового платья, и под тяжестью ее густых белых волос маленькая голова ее запрокидывалась назад, а серые глаза все время смотрели сверху вниз. Приблизившись к Ним, Аурангзеб коснулась узкой и длинной серой рукой Их красного плеча, и Они почувствовали тепло и радость, каких не знали долгие годы. И Аурангзеб сказала: «бессмертная Дану шлет нам предупреждение, сестра».
Абети Аинай выслушала их, не сводя с Них своего взгляда и не предпринимая ничего, а после одним жестом маленьких рук заставила красную и серую сестер попятиться, вышла вперед, небрежно бросив окровавленную куклу на землю, и взяла Их за руки, улыбаясь уголками своего бледного рта:
— Прости, но сейчас еще не совсем время. Осейн Пу купил тебя и твоих друзей у меня около десяти лет тому назад, и теперь только он, а не я, волен решать, когда вы умрете. Сейчас ты здесь не по его воле, а потому я не могу тебя пропустить, хотя и знаю, что ты очень этого хочешь. Я знаю, что это больно, Джули, знаю, что хочется поскорее обрести покой, но не в моих силах нарушить условия сделки. Осейн Пу! Я уважаю его всем сердцем; хотя на самом деле, я боюсь его, как и все мы боимся. Если тебе от этого станет хоть немного легче, ваши двадцать душ стоили ему целый кусок памяти, и однажды я непременно использую его на благо живых. Может быть, на твое благо. Может быть, на благо всего человечества. Но пока, прости, но я должна вернуть тебя. Ты принадлежишь ему от макушки до пяток…
Они не понимали, что богиня говорит Им, но мысль о возвращении претила Им и пугала Их. Воспротивившись, они попытались отбиться и освободить свои руки, но Абети Аинай держала так крепко, что даже при помощи всей своей воли освободиться Они не могли. А она глядела на Них с нежностью и старалась приободрить, говоря странным звонким голосом непонятные слова:
— Я знаю, что страшно, понимаю, что тяжело, но если ты справишься, если вы все справитесь, то наш маленький мир еще долгие столетия будет помнить ваши имена и ваши подвиги, как помнят подвиги первого Круга и Великую Войну. Я не знаю, что ждет тебя, и не могу тебя ободрить, потому что Осейн Пу волен уничтожить всякого из вас в любой момент, когда он только этого пожелает, хоть завтра, хоть спустя сто лет; но зато я обещаю, что если только вам понадобится моя помощь, если только настанет момент, когда без помощи малышки Абети вы не сможете справиться с упавшими на ваши плечи испытаниями, я постараюсь прийти и помочь каждому из вас, и в день, когда он решит прервать ваши жизни, я лично явлюсь, чтобы сопроводить вас сюда, лично проведу вас через толпу других умерших к вратам, и клянусь тебе, Джули, что вас за этими вратами ждет только лишь покой. Я клянусь тебе, Джули… Слово малышки Абети…
Мавризен поморщила красные брови и сказала: «но некоторых из них должны ждать мои красные залы».
А Аурангзеб, кивнув своей вздернутой головой, подтвердила: «а некоторых — мои, серые».
Абети Аинай, не оборачиваясь к сестрам, не смотря на них и не сводя глаз с Них, ответила, дрожащим от возмущения голосом: «до тех пор, пока Замирье принадлежит малышке Абети, только малышка Абети может решать, кого что будет ждать. Скажи, Мавризен, ты малышка Абети?».
«Нет, я Мавризен, повелительница боли».
«Тогда, Аурангзеб, может быть, это ты малышка Абети?».
«Нет, я Аурангзеб, богиня страха».
«Я рада слышать, что вы вспомнили об этом», — голос Абети Аинай все еще дрожал от гнева, но был уже тише и гораздо мягче, — «и что же ждет эти двадцать душ после того, как Осейн Пу наиграется ими?».
«Залы Замирья, сестра».
«Залы Замирья, сестра».
— Залы Замирья, — вдруг молвили Они, чувствуя, что их лица улыбаются, — залы Замирья! Ради этого я готова пожить еще лет сто, если только ты сдержишь свое обещание, бессовестная Абети Аинай!
Абети Аинай улыбнулась, с материнским теплом глядя на Них, а после, выпустив их руки из своих, поднялась над полом, сосредотачивая в своей божественной плоти энергию серых небес и серой земли, смерти, страха и боли, жизни, счастья и любви, и всей этой смесью, бурлящей и кипящей, как еще не снятый с огня суп, она ударила Их в грудь, оттолкнула Их, швырнула Их, подняла Их так высоко, что у Них перехватило дыхания, и выкинула Их из Замирья так высоко в синее живое небо, что на мгновение сама вселенная открылась их взору, но в следующую же секунду бесконечный нескончаемый поток ищущих свои тела душ подвхатил их, понес, закружил, затряс, выплюнул как выбитый из десны молочный зуб, и Джули дель Драгон открыла глаза.