Круг Магов

      Первым делом она увидела прямо у своего лица незнакомую физиономию, с огромными, бездонными и бестолковыми глазами, едва видными под тяжелым опахалом красных ресниц. Джули поморщилась, уперлась в рыжую голову рукой и отодвинула от себя, не готовая к столь близкому знакомству. Неизвестная женщина, почувствовав давление, поднялась, отстранилась от Джули, потрясла невнятно головой и почесала затылок.       Говорить было тяжело, грудь ужасно болела, но, пересиливая себя, Джули хриплым голосом спросила:       — Ты кто?       А женщина, высоко вскинув красные брови и подскочив, запрыгала на месте, поднимая то одну, то другую ногу, запрокидывая за голову руки и крича во весь свой неслабый голос:       — Апельсин! Апельсин! Лошадка!       Джули показалось, что она сошла с ума и бредит.       Откуда-то из-за двери, расположенной недалеко от кровати, послышался ворчливый голос, и хотя слов было не разобрать, чудная красноволосая женщина прекратила скакать, замерла и присела на корточки, испуганно прикрыв руками пустую голову. Джули, откинувшись на мягкую, пахнущую крахмалом подушку, наблюдала за ней и терялась в догадках, где это они оказались и что происходит.       Дверь возле кровати открылась, и в комнату вошла другая незнакомая женщина, немолодая, с заметными морщинами на лице, но еще подтянутым телом, коротко остриженными черными волосами, уверенной походкой и суровым, но в то же время теплым взглядом ярко-золотых глаз. Кроме того, в отличие от рыжей, носившей одну только свободную сорочку, она была одета, даже вполне прилично — в брюки, полусапожки и свободную белую рубашку, и потому Джули поверила, что эта будет чуть более адекватной, и сразу прониклась к ней симпатией.       — Черт, во имя всех богов, разве за тобой не должна была следить Альжерра? — сильно прокуренным голосом проворчала она, глядя на рыжую, прошла мимо, склонилась над кроватью Джули, и только тут с заметным удивлением осознала, что та уже в сознании. — А, ты что, в себя пришла?       — Я даже не знаю, — с горькой иронией ответила Джули. — Пока что чувство такое, что я свихнулась.       Рыжая женщина встала, вытянувшись во весь немалый рост, захлопала в ладоши и прокричала:       — Мораль! Шарлотка, обжаривать!       — Сделай одолжение, не ори, а лучше выйди, — прикрикнула на нее вторая, — ты ее пугаешь!       — Исполнительный, мозаика, драчливость, апельсин, апельсин!       — Она поехала? — уточнила вежливо Джули.       — Нет, просто дура, — со вздохом ответила брюнетка, нервно дергая себя за волосы. — Не обращай внимания, я ее сейчас прогоню.       — Да бросьте, — попросила Джули, пытаясь дышать и чувствуя неприятную тяжесть в груди. — А вы кто такая?       — Я? Я Дарси, — представилась та, опустив на Джули взгляд — рыжая немедленно этим воспользовалась и попыталась зубами почесать свое бедро. — А там Анна… Анна! Немедленно прекрати, ах, за что мне все это?       Джули флегматично наблюдала за тем, как Дарси ругала Анну и пыталась спровадить, а Анна в ответ выкрикивала случайные слова и вырывалась. Когда Дарси попыталась схватить ее за запястье, Анна вывернулась, крепко укусила ее за руку, воспользовалась тем, что противница корчилась от боли, и запрыгнула на кровать Джули, забравшись под лежавшее на ней одеяло и положив голову на ее живот. У Джули от боли потемнело в глазах, она вскрикнула, села, сорвала одеяло и хотела ударить эту дуру, но та, почувствовав, что сделала что-то не то, посмотрела на Джули виновато и лизнула повязку на ее животе кончиком горячего языка. Дарси оправилась и хотела броситься на помощь, но Джули жестом дала ей понять, что не нужно.       — Странная она у тебя, — призналась Джули, глядя, как это женоподобное существо трется щекой о ее тело, скулит и лижется, как собака, — Это, ну… это ее нормальное состояние, или мне очень повезло?       — Нормальное, даже лучшее, чем обычно, — вздохнула Дарси. — Тебе лучше лежать, не сиди. Я сейчас принесу тебе что-нибудь перекусить, раз уж ты снова с нами.       — Погоди, пожалуйста! Объясни мне, где я.       — Где ты? Я думала, ты пришла сюда по своей воле, — пожала плечами Дарси. — Ты в нашем доме. В доме Круга Магов.       — Все еще? И как долго?       — Третий день будет.       У Джули от страха закружилась голова.       — Третий день?!       — Обряд Дану не удался. На мгновение у нее вышло вырвать твою душу и расщепить на части, но затем явились проводники Абети Аинай, сказали ей, что еще одна такая выходка — и они заберут ее глаза, собрали твою душу обратно и вернули в твое тело, но еще два дня ушло на то, чтобы ты немного восстановила силы.       — Это ужасно, — Джули почти не слушала ее, а потому не особо поняла, но по ее мнению были проблемы и посерьезнее. — Моя мама убьет меня!       — Твоя мама? — Дарси подошла к постели, присела на ее край, обняла дрожащее тело Джули тяжелой сильной рукой и осторожно прижала ее плечо к своей груди. — Конечно, она наверняка разозлится. Но не переживай, если хочешь, я пойду с тобой, и объясню ей, что произошло. Уверена, она будет рада, что ты вернулась домой целой.       — Издеваетесь? Да если она узнает всю эту пургу о Круге…       — Я не стану рассказывать ей все подробности, скажу, что ты упала с гор, или еще что… В любом случае, не переживай, ты ведь не виновата, что пропала. Мы все разрулим.       От Дарси невыносимо пахло табаком, а ее сиплый голос звучал странно и отталкивал, но теплота ее слов и обращения и ласковый взор желтых глаз с лихвой это компенсировали, заставляя Джули доверительно прильнуть к этой странной женщине и позволить ей решить все ее проблемы.       Анна, все еще теревшаяся и ластившаяся к ее животу, добралась до бедра и лизнула его через одежду; Джули взвизгнула, покраснела, поджала в ужасе колени, а Дарси, мгновенно переменившись в лице, замахнулась и влепила Анне настолько сильный подзатыльник, что из ее больших круглых глаз мгновенно хлынули слезы.       — Тысячу раз говорили, Анна, не приставай к людям, дрянная ты шавка!       Анна заплакала, жалобно, с подвыванием, и Джули стало ее невыносимо жаль. Она протянула к женщине свои руки, окликнув по имени, и та, размазывая кулаками слезы по своему лицу, подползла к ней, прижалась к ее маленькому телу и зарыдала пуще прежнего, но явно не от боли, а в поисках большей жалости и заботы. Джули поглаживала ее длинные и блестящие рыжие волосы, наслаждаясь их невероятной мягкостью и шелковистостью, а Дарси смотрела на них с усмешкой и саркастически заявила:       — Не переживай, за пару часов она достанет тебя до такой степени, что жалеть сразу же перестанешь.       Джули фыркнула и поцеловала безумную женщину в макушку, вызвав у той еще один всплеск манипулятивных слез.       — Что-то слишком бодро я бегаю для раненной в грудь и чуть не умершей, — поделилась она наблюдением.       — Альжерра, наша лекарка, подлатала тебя, — с усмешкой пояснила Дарси. — Не полностью, потому что пятнадцать минут успели истечь, пока Дану с проводниками общалась, но все равно через недельку бегать будешь.       — Но мне надо домой!       — Нет проблем. Твоя рана уже почти затянулась, хотя еще и может сильно болеть, так что до конца сегодняшнего дня я отведу тебя в Слепой Дракон. И постараюсь уладить с твоей мамой, ладно?       Анна поняла, что ее рыдания больше никого не интересуют, и как по щелчку пальцев затихла, только жалобно потянула:       — У-устрица.       И зарылась носом в складки одежды Джули.       В дверях комнаты появилась высокая смуглая девушка, по виду лишь немногим старше Джули, узкая и долговязая, аккуратно несшая за донышко фарфоровую миску. Она покорно поклонилась Дарси, из-за чего несколько локонов ее темно-синих, буйно вьющихся волос упали на высокий лоб, и осторожно поставила тарелку на одеяло Джули. Дарси слегка издевательски сказала:       — Вот и Альжерра, самый талантливый лекарь на свете. Только мозгами боги обделили. Чем она должна есть, Анной?       Альжерра, всем своим видом показывая, что слышала подобные подколки уже тысячу раз за жизнь, и еще ни разу они не были праведливыми, осторожно достала ложку из кармана белоснежного передника, повязанного поверх темно-синего платья, похожего на монашеское, и протянула Джули. Та приняла, улыбаясь краешками рта, и бодро сказала:       — Привет, Альжерра, я Джули!       Бета ответила кивком; Дарси весьма грубо стянула Анну с кровати, посадила ее вяло сопротивлявшееся тело на пол, вытерла лоб, как после очень тяжелой работы, и сказала:       — Кушай и набирайся сил, милая, а после пойдем домой.       И ушла, унеся с собой Анну. Джули осторожно зачерпнула немного желтого, покрытого глазками жира супа в ложку, отхлебнула, морщась оттого, что суп был горячий, и снова уставилась в глубокие и синие глаза Альжерры.       — Ты здесь, значит, лекарь?       Та кивнула. Джули съела еще ложку супа и дала себе обещание, что заставит эту дуру заговорить.       — И как ты попала в это милое местечко?       Альжерра пожала плечами, и Джули не смогла понять, что означает этот жест.       — Не понимаю, Альжерра.       Та вдруг присела на корточки, почти сложилась, как кукла, чуть запрокинула голову назад, разомкнула свои синеватые губы и красноречиво продемонстрировала Джули полное отсутствие языка в своем рту.       От вида этого раскрытого красного рта Джули стало жутко, аппетит как отрезало рукой, и, отвернувшись, она схватила горячую миску руками, обжигая пальцы, и подняла со своих колен:       — Я поняла. Забери, пожалуйста, я больше не буду.       Альжерра выпрямилась во весь рост, взглянула на Джули виновато и осторожно забрала миску, держа за дно.       Дарси вернулась совсем скоро после ее ухода, даже не дав Джули толком заскучать. При ней была одежда, в которой Джули пришла в это место, и она смогла одеться, пусть ей и понадобилась для этого помощь. Рана в груди еще болела, отчего Джули часто морщилась и иногда теряла равновесие, поэтому Дарси предусмотрительно держала ее за локоть на протяжении всего пути по коридорам жилища Круга Магов.       — И как я должна добраться до дома? — ворчала Джули, держась рукой за грудь. — Я ведь еле иду, ах! Мама сразу заметит…       — Не паникуй раньше времени, — Дарси вывела ее через небольшую дверь в далекий каменный тоннель, пробитый, похоже, прямо в скале, над которой стоял храм, и совершенно не облагороженный, провела по нему, рассказывая что-то по пути, и, раскрыв дверь, врезанную прямо в каменную стену, выпустила на улицу. От холодного морозного воздуха у Джули перехватило дыхание, и она даже не сразу поняла, что кругом был вечер.       Они стояли на просторной площадке, окруженной скалами и надежно за ними скрытой. Повсюду валялся разнообразный мусор, красноречиво вещавший о том, что здесь есть жизнь, и возле своей ноги Джули даже заметила замороженную кожуру от банана, к которой примерзла какая-то несчастная муха; а в центре площадки, под высоким черными небом, стоял странный аппарат.       — Ты ведь живешь недалеко от леса? — уточнила Дарси, прямо по хрустящему от мороза мусору проходя к аппарату. — Это хорошо, там найдется, где приземлиться.       Джули спешила за ней.       Аппарат был некрупный, всего с человеческий рост высотой, зато довольно длинный. У него была массивная «голова», почти идеальной круглой формы, длинный «хвост», две худые «ноги» и несколько лопастей сверху. Дарси, приблизившись к нему, легко нащупала на голове ручку двери и приоткрыла ее; внутри Джули увидела штурвал, окруженный бесчисленным множеством каких-то ручек, кнопок и рычагов, а также два маленьких сидения для пилота и пассажира; и, окончательно убедившись в своем предположении, она воскликнула:       — Это же вертолет!       — Что? — Дарси взглянула на нее удивленно. — Что ты сказала?       — Вертолет! Это вертолет, как на Земле! — позабыв о своей ране, Джули принялась носиться вокруг аппарата, восхищенно рассматривая, щупая и изучая его. Дарси следила за ней с недовольным и почти обиженным лицом.       — Что значит «как на Земле»? Глупости! Я изобрела его.       — Я в книгах читала, — попыталась оправдаться Джули, чувствуя ее негодование, — то есть, в нашем мире это, конечно, первый вертолет, но на Земле…       — И слово-то какое нелепое, — Дарси словно не слышала ее, — «вертолет»! Эта малышка называется Фламинго, и я сделала ее своими руками, от задумки до реализации, все!..       Джули поняла, что сказала лишнего, и замолчала, остановившись у двери со стороны пассажира и глядя на свои ноги. Дарси еще несколько минут ругалась, рассказывая, как много работы было ею проделано, и постоянно повторяя, что на какой-то там Земле подобное создать не могли; а после, выплеснув все свое негодование, она выдохнула, запрыгнула в кабину и похлопала по сидению рядом с собой.       Джули покорно села, все еще сконфуженно молча, и сложила руки на коленях. Дарси закрыла двери, закрепив их в таком положении довольно хлипкими на вид крючками, защелкала чем-то на приборной панели, очтего весь Фламинго жалобно затрясся, затарахтел и будто заплакал, а Джули в ужасе начала искать ремни безопасности, которых здесь не было; а затем вдруг странный аппарат оторвался от земли и медленно, трясясь и едва не разваливаясь, полетел в небо.       — Невероятно! — у Джули все внутри затрепетало, а на глаза навернулись слезы. — Это магия!       — Нет, чистая механика, — с усмешкой ответила Дарси, явно гордясь своим изобретением. — Мой Фламинго способен летать целых сорок три минуты!       Джули хотела спросить, почему именно сорок три, а не сорок две или сорок четыре, но страх и восторг так захлестнули ее, что зуб на зуб не попадал, а язык заплетался.       Полет с гор до ближайшего к дому У Виверны леса занял всего десять минут. Джули боялась одновременно того, что их заметят прохожие, и того, что им некуда будет приземлиться, однако, ни одно из этих опасений не подтвердилось. Фламинго легко опустился на небольшой лесной полянке, а окраина города в этот час была настолько безлюдной, что даже если бы Фламинго приземлился на крышу дома, его едва ли бы кто-то заметил.       Выпрыгнув из аппарата, Дарси помогла выбраться раненой, обняла ее за талию, поддерживая, и осторожно двинулась с ней к дому.       — Я просто обожаю изобретать, — по пути рассказывала она, чтобы отвлечь Джули от возможной боли. — Я давно отказалась от магии и сосредоточилась на изобретениях, и даже изобрела с помощью пороха, который используют для фейерверков, особенное приспособление, которое может метать снаряды на очень дальние расстояния! Ты засыпаешь в него порох, наводишь на жертву, и нажимаешь…       Джули не стала говорить ей, что она изобрела огнестрел.       В окнах дома У Виверны не горел свет, дверь в магазин была закрыта. Дарси с силой постучала по ней, отчего в доме зазвенели стекла, а изнутри послышался надрывный лай нескольких собак, а затем и шаги; зашумели замки, зазвенела цепочка, и в приоткрытой двери показалось лицо Адрианы, которая, увидев сестру, отпрянула, оттолкнула дверь в сторону, разревелась и повисла на шее Джули. Джули было трудно удержать ее, но она старалась.       — Это твоя сестра? — с нежной улыбкой уточнила Дарси, разглядывая плачущую и лопочущую что-то Адриану. — Милая девочка.       Адриана оторвала свое лицо от шеи Джули и испуганно, как затравленный щенок, взглянула на Дарси. Та улыбнулась и попыталась выглядеть приветливой, насколько это было возможно при таком голосе и запахе, а Джули поторопилась объяснить:       — Это Дарси, она из Круга…       По Адриане было ясно, что она еще не определилась для себя, как ей реагировать на подобные знакомства.       На лестнице в доме послышались тяжелые шаги и шелест шелковой юбки, и Джули легко поняла, что идет Эжени, и принялась нервно лизать оголенную десну на месте выбитого зуба. Сердце Адрианы забилось с такой силой, словно она тоже боялась матери.       Эжени, в своем старомодном сером платье, со своей привычной высокой прической и слегка напудренными седыми волосами, вышла в магазин, подплыла к двери и взглянула на дочерей. В ее лице Джули видела усталость и лишь недавно высохшие слезы, ее серые глаза казались красными и слегка опухшими, щеки бледными, а на лбу выступила испарина, но при этом для Джули и Адрианы Пурус Эжени выглядела не жалкой, никогда не выглядела жалкой, а лишь пугающей. Опасной…       Дарси попыталась объяснить ей:       — Ваша дочь была в моем доме, я была вынуждена…       Но Эжени, не слушая ее слов, подняла свою худую руку над головой, нахмурила белые брови, покраснела и с таким размахом ударила Дарси по щеке, что ее голова невольно развернулась, а тело неустойчиво отклонилось в сторону. Джули от шока открыла рот, а Эжени той же рукой, еще горевшей от удара, схватила ее за плечо, больно сжав его, и прошипела:       — Я убью тебя!       Дарси, быстро оправившись от удара, попыталась заговорить с ней, начала искать слова для успокоения обезумевшей от страха матери, но Джули, боясь, что каждая крупица правды об этой истории может стать очередным гвоздем в крышке ее гроба, обернулась к Эжени и сказала:       — Не надо, я сама разберусь.       — Разберешься! — зашипела Эжени, оголив свои неровные серые зубы. — Разберешься! Да я тебя по косточкам разберу, дрянная девчонка!       Джули так часто была наказана и унижена матерью, что ее слова уже давно не доходили до сердца.       — Пока, Дарси, — улыбнулась она той, махая рукой и проходя с матерью и сестрой в дом. — Еще увидимся, я знаю.       — Я тебе увижусь!..       Эжени, совершенно потерявшая разум от этого заявления, попыталась за ухо поднять Джули над землей, но забыла, что ее дочь была уже отнюдь не шестилетней крошкой, и смогла лишь немного потянуть. Джули смотрела на нее равнодушно и угрюмо, с иронией говоря себе о том, что после боли от раны боль в ухе почти не ощущалась, а Эжени вдруг завизжала, как фурия, и принялась хлестать ее по щекам, по губам и по груди, не разбирая, по чему бьет. Адриана, перепугавшись такого поведения от матери, дезертировала и убежала в жилые комнаты.       Отхлестав Джули по всему, до чего могла дотянуться, Эжени вдруг упала перед нею на колени, жалобно разрыдалась, обняла и принялась целовать ее живот и руки — Джули удивленно смотрела на мать, думая, не сошла ли та с ума — а затем волна нежности снова заменилась волной агрессии, и, оттолкнув Джули от себя, Эжени подскочила на ноги и в крайнем оживлении принялась ходить по комнате, заламывать пальцы и выкрикивать, будто лая, слова:       — Никчемная! Дрянная! Сука! Потаскуха! Да как ты могла! Неблагодарный подонок! Ублюдок! Стерва! Да я чуть не! Сошла! — ей понемногу переставало хватать дыхания. — С… ума!       В ослеплении гневом не заметив перед собой одну из клеток, она своротила ее, запнулась, упала, приземлившись на вытянутые руки, и Джули совсем чуть-чуть засмеялась, а для Эжени этот смех стал последней каплей. Она взревела:       — Дрянная сволочь, да как же ты похожа на свою шлюху-мать!       И вдруг, поняв, что сказала, мгновенно успокоилась и испуганно взглянула на Джули. Джули не была ни удивлена, ни огорчена этим известием, ведь никогда на полном серьезе не полагала Эжени своей матерью.       Подобравшись, госпожа Пурус встала, поправила свое серое платье, и со скорбным видом шагнула к Джули, пытаясь сказать, что имела ввиду что-то другое; но Джули быстро пресекла эти попытки, сказав:       — Прекратите, я знала. Не то, чтобы наверняка, конечно, но предполагала. В конце концов, у нас даже фамилия ведь не Пурус.       Эжени остановилась перед ней, прижав руки к груди и умываясь слезами.       — Джули, твоя мать…       — А толку, что вы это говорите, госпожа Пурус? Как бы там ни было, мать у меня может быть только одна, и это вы.       Эжени упала на колени, тоненько, как котенок, зарыдала и прижалась лицом к груди дочери. Джули едва удержалась на ногах от боли, но все же нашла силы обнять ее голову и нежно погладить волосы.       — Все хорошо, госпожа Пурус. Все хорошо… Простите меня, что я сбежала. Это было ни в коем случае нельзя, я заставила вас волноваться. Так получилось…       Эжени подняла к ней свои заплаканные глаза и без слов принялась целовать ее руки. Джули не обращала на нее внимание и думала о том, слышала ли Адриана это страшное признание, а потом сказала:       — Какой… Какой она была?       Эжени не сразу нашла в себе силы ответить.       — Я… Если в мире и был человек, которого я ненавидела, — ее голос был тихим, и она говорила через почти физическую боль, — то этим человеком была Китти дель Драгон…       Джули повторила в своих мыслях это имя и ничего не почувствовала.       — Она была отвратительна! Развратна, зла, себялюбива, жестока… Она была проституткой!       Джули склонила голову к плечу и спросила себя, насколько объективной можно считать эту оценку. Эжени встала с колен и снова принялась возбужденно ходить по помещению, даже не замечая, что рукав платья сполз с плеча и стали видны серые полосы нижнего белья на ее пергаментной коже.       — Она была так ужасна, так отвратительна! И все же она в чем-то была лучше, чем я!       — Она была замужем за моим отцом?       Эжени остановилась и взглянула на дочь с удивлением:       — Да, была, а какая тебе разнциа?       — Так я хотя бы знаю, что я не бастард, — бодро и весело ответила Джули, и в самом деле чувствовавшая лишь веселье. — Лучше быть сиротой, чем сиротой-бастардом! Она ведь умерла, да?       — И погубила моего Стефана!       Джули подумалось, что это должно быть имя их с Адрианой отца.       — Да, отличная история, госпожа Пурус, — сказала она, всем своим видом показывая, что собирается уходить. — Но я, пожалуй, пойду, я очень устала и хочу передохнуть. На орехи вы мне достаточно всыпали. Обещаю, я больше не сбегу так…       Эжени казалась глубоко погруженной в свои воспоминания:       — Чертова бесстыдница! Сломала и мою, и его, и всех…       Джули поняла, что ее не слушают, и тихонько смоталась вверх по лестнице.       Остаток того вечера она употребила на разговоры с сестрой, ее утешения и рассказы о том, что было и почему она отсутствовала так долго; затем она помылась, с помощью Адрианы перевязав свою рану, и без сил повалилась на постель, сразу же заснув, несмотря на то, что проспала почти весь день.       Утром, явившись на кухню на завтрак, Джули узнала две вещи, при чем одна была решительно плохой, а вторая решительно хорошей: во-первых, госпожа Пурус приготовила на завтрак оладьи, вкуснее которых не найти было во всем мире — и это было хорошо; а во-вторых, Эжени ходила в школу.       — Зачем ты лгала мне? — усталым, глухим голосом спросила она, положив на стол обе руки, окруженные серыми воланами платья, и с печалью, почти с отчаянием взглянув на дочь. — Куда бегала все эти месяцы? В какую беду ты ввязалась, Джулиана?       Джули была шокирована, но не тем, что мама узнала о ее обмане, а исключительно своим равнодушием к этому.       — Тебя не касается, — спокойно и отрешенно ответила она, не видя, как ее пренебрежительный тон больно ранит сердце Эжени. — Что, запрешь меня теперь дома? Клево, не буду в школу ходить.       — Ах, Джули, — Эжени скорбно опустила голову, — как же я допустила это? Что я сделала не так?..       Джули махнула рукой:       — Да бросьте, госпожа Пурус, я, наверное, такой родилась. Вся в…       Эжени взглянула на нее с болью во взоре и явно хотела что-то добавить, но каждая фраза этого разговора настолько сильно ранила ее сердце, что продолжать его не было сил. Она сообщила, что взяла расписание уроков Джули, и если она будет задерживаться после конца их более, чем на час, то Эжени будет закрывать магазин и отправляться искать ее. Джули представила себе, как госпожа Пурус придет к воротам школы, будет бегать вокруг и звать ее, и от этой картины у нее болезненно зажгло щеки, так что Эжени получила искреннее обещание, что Джули не станет задерживаться.       В школе Джули с первых же минут оказалась в центре внимания Орин Ром, которая, вцепившись почти до боли в ее запястье, выпрашивала, почему Джули пропустила несколько первых после каникул дней, все ли с ней в порядке, почему она так бледна, не нужна ли ей помощь, совет, деньги, кров…       Джули в меру своих сил убеждала ее, что ничего этого не нужно.       Их разговор происходил в коридоре, у стены, вполголоса; когда же они добрались до класса, по пути все еще ведя этот обеспокоенный диалог, Джули вдруг почувствовала, как кто-то сильно дернул ее за локоть, ахнула от боли, пронзившей грудь, и расплакалась.       Перед ней стоял Даниэль де Роз, перепуганный и растерянный.       — А что я…       — Олух! — набросилась на него Орин, одной рукой прижимая к себе тщетно пытавшуюся успокоить слезы Джули, а другой яростно размахивая. — Совсем у тебя стыда нет! Идиот!       — Да я просто хотел спросить, что случилось, — оправдывался Даниэль, пытаясь снова дотронуться до Джули и встречая ярое сопротивление со стороны Орин. — Да я даже не сильно ее… того… а что я сделал?       Джули слушала их пререкания и чувствовала, как начинает раскалываться голова.       На счастье ее, уже скоро Орин и Даниэль так увлеклись друг другом, что совершенно позабыли о предмете своей ссоры; Джули смогла от них отойти, сесть за парту, и, немного отдышавшись, увидела перед собой белое лицо Кимберли.       — А, Ким, — улыбнулась она, — привет. Ты тоже меня потеряла?       Кимберли кивнула, сделала глубокий вдох, собираясь с силами, и тихо-тихо, но уверенно проговорила:       — Мы все очень сильно испугались, особенно когда Дая сказала, что ты умерла; пожалуйста, больше никогда так с нами не поступай, мы не находили себе места, мы любим тебя очень сильно.       И принялась тяжело дышать, переводя дух после этого объяснения, явно давшегося ей с огромным трудом.       Джули ответила ей только усталой, но теплой улыбкой; вскоре прозвенел звонок.       На уроках учителя обеспокоенно спрашивали Джули, почему ее не было, и куда она сбежала, и каждый считал своим долгом упомянуть, что ее мама приходила в школу, и после каждого такого упоминания кто-то из класса смеялся.       Джули было довольно-таки наплевать. Она страдала от того, что в груди периодически становилось больно, но в то же время была почти рада своему состоянию, благодаря которому купалась во внимании и заботе Орин (которая забыла о Даниэле так же быстро, как и о Джули во время спора с ним); а на перемене, когда Джули изъявила желание отойти в дамскую комнату, Орин навязалась ей в проводницы.       В туалете было пусто и несильно пахло табаком, что напоминало о Дарси. Джули подошла к одной из кабинок, приоткрыла ее дверцу, проникая внутрь, обернулась, чтобы закрыться, и обнаружила, что Орин Ром бесшумно входит следом. Глупая шутка сама собою сорвалась с губ:       — Нет, только после третьего свидания, любимая.       Орин воровски огляделась, приблизилась к ней, наклонилась к ее лицу и громким обеспокоенным шепотом сообщила, что ей нужно что-то рассказать.       Джули закрыла унитаз крышкой и села сверху, готовясь к рассказу.       Орин поведала ей о Зимнем балу, очень коротко прошлась по туалетам всех присутствовавших дам, чего Джули от нее никак не ожидала, ведь обычно Орин употребила бы часа два на подробное описание каждого платья; , после чего перешла к сути: под большим секретом поведала подруге, что видела там Кимберли де Роз.       — А, — Джули вынуждена была признать, что удивлена этой новостью. — Кимберли? Ты не перепутала?       — Вот уж точно нет! Я видела ее лицо, понимаешь! Но она была так накрашена и разодета, что не узнать… Покрасила волосы…       Джули вспомнила слова Кимберли о том, что у нее есть знакомая, идущая на бал, и едва удержала хихиканье, а Орин, взяв ее за плечо, немедленно перешла к самому главному:       — И при ней был спутник!       — Ага, — Джули приготовилась выслушивать дифирамбы красоте Ричарда, и ее ожидания вполне оправдались. Следующие несколько десятков минут, даже не среагировав на звук школьного звонка, Орин рассказывала ей, как чертовски он был хорош, как двигался, как говорил, как танцевал и даже как ел — Джули из вежливости выслушала все это, но уже с середины рассказала ей было тяжело сдерживать свое недовольство. Ричард Артцен был для нее не прекрасным принцем из сказки, а обыкновенным парнем, со своими плюсами и (в основном) минусами, и слушать о том, как «его розовые губы трепетно коснулись края фужера», и как «едва заметно двинулось адамово яблоко на его стройной шее, когда он глотал», было немного неприятно, если не сказать «противно».       Орин кончила свой рассказ уверениями о том, что во что бы то ни стало решила найти этого принца и найдет его, даже если это будет стоить ей полного разорения семейного бюджета, а Джули всеми силами продемонстрировала, что поддерживает ее в этом начинании, и не стала открывать ей истинное положение этого принца.       На урок истории они пришли за десять минут до конца.       Сразу после звонка с последнего урока Джули в беглых фразах объяснила Кимберли, что наказана и не может пойти в Лисицу, попросила извиниться за нее перед остальными и поспешила домой. Дорогой она думала в основном о том, как слепа бывает любовь, а также о том, можно ли вообще называть мимолетные страсти Орин любовью (ведь еще совсем недавно она на полном серьезе намеревалась выйти замуж за Даниэля), а уже на подходе к дому спрашивала саму себя, любила ли она подобным образом кого-то в этой жизни, и со смущением отвечала, что любила.       Но воспоминание об этих чувствах были болезненны, поэтому, силясь отогнать их, она начала считать камни под своими ногами и не заметила, как добралась до дома.       За прилавком в магазине сидела Адриана. Джули струхнула, разволновалась, что опоздала, и что госпожа Пурус теперь носится где-то вокруг школы, позоря ее; но Адриана пояснила, что Эжени в своей комнате, и что она хочет видеть Джули, но, кажется, не зла. Джули оставила школьный портфель в узком пыльном коридоре и босиком прошла по скрипучему полу в спальню госпожи Пурус.       Здесь всегда пахло духами и кремами, которые Эжени очень любила, постель всегда была тщательно убрана, на столах лежали накрахмаленные вязанные крючком салфетки, а платяной шкаф ломился от платьев, несмотря на то, что носила Эжени, кажется, только одно, серое и с воланами. Джули не любила это место из-за его помпезной чистоты и вечного порядка, не вызывавшим в ней чувства уюта. Это же словно жить в какой-то лавке!       Эжени редко пускала дочерей сюда, часто выговаривая им, особенно старшей, за поразительный талант разводить бардак, и поэтому, входя, Джули чувствовала, как замирает ее сердце, задавалась вопросом, почему Эжени могла изменить своим привычкам и пригласить ее, и ужасно боялась возможного ответа. Она застала мать сидящей за туалетным столиком и собирающейся, словно в дорогу; Эжени жестом подманила ее к себе, выдержала паузу, глядя в зеркало на свое увядшее лицо, и тихо, преувеличенно-мягко сказала:       — Джули, я хочу сходить с тобой кое-куда.       Джули почуяла неладное.       — Что? Куда? Зачем?       — Не пугайся, дочка, — от этого «дочка» Джули перепугалась сильнее, чем от самого страшного кошмара, — мне просто кажется, что нам с тобой нужна помощь…       — Специалиста, — упавшим голосом договорила за нее Джули, — специалиста. Хочешь отвести меня к мозгоправу?       — О, нет, нет, — фальшиво возразила Эжени, плавно вставая, — просто к кому-то, кто сможет подсказать мне, как…       — Дудки, госпожа Пурус, я не пойду! — воскликнула Джули, гордо вскинув голову. — Я не сумасшедшая, и не дам никому копаться в моих мозгах!       — Никто не будет ни в чем копаться, — Эжени заломила пальцы, суставы неприятно хрустнули. — Поверь мне, Джули, этот человек просто выслушает нас и, может, даст совет… ему ты сможешь рассказать то, что не могла бы рассказать мне.       — Нет ничего такого, что я не могу рассказать вам, но могу какому-то мозгоправу.       — Джули, разве ты не видишь, что что-то происходит? — самоконтроль понемногу оставлял Эжени, и она начинала злиться, но еще не кричала, из последних сил не кричала. — Ты не видишь, что совсем отбилась от рук? Я хочу помочь, но я уже исчерпала свои ресурсы, и я не вижу другого выхода…             — Так сдай меня в рабство! — во весь голос возразила Джули, она не умела сдерживать себя. — У меня почти все зубы целы, выручишь хорошие деньги! Но к какому-то уроду я…       Она не успела договорить; госпожа Пурус, чувствуя, что положение ухудшается, развела руки, шагнула к ней и, обхватив за пояс, прижала к своей шелковой, пахшей духами груди. Джули забилась, пытаясь вырваться, но сухие руки старой девы оказались неожиданно сильны; после непродолжительной борьбы Джули сдалась, повисла в объятиях матери, и услышала ее голос, непривычно близкий:       — Сделай это ради меня, я буду тебе очень благодарна.       И решила, что соглашается только ради возможных бенефитов.       Покинув дом, они сели на трамвай и отправились до штаб-квартиры городской стражи, где помимо, собственно, стражи располагался так же кабинет надзора над несовершеннолетними. Согласно законам СИСТ в компетенцию этого органа входил контроль за поведением и здоровьем молодежи, и к нему обращались как родители, недовольные своими детьми и не видящие над ними управы, так и дети, нуждающиеся в защите. Правда, при этом большинство жителей Анэзии воспринимали работников этого надзора совершенно чужих и незнакомых им существ, которым почему-то дали право вмешиваться в их семейные дела, так что большинство семей старалось не обращаться к ним. В пустых уличных разговорах часто можно было услышать нелепые сплетни о том, какими методами надзор исполняет свои обязанности; в частности, Джули слышала, как родители пугали своих детей, что там за плохое поведение у них будут пускать кровь в медицинских целях, и сама довольно-таки верила в эти россказни, пусть и была весьма развитой для своих лет.       Госпожа Пурус все время пыталась заговорить с ней, вывести на диалог, и даже, вопреки своим привычкам, принималась что-то рассказывать, но Джули, уже заранее до смерти напуганная предстоящим, не отвечала ей и не слушала.       Отделение надзора за несовершеннолетними в Слепом Драконе было расположено на третьем этаже, попасть на который можно было лишь пройдя через кучу коридоров, лестничных проемов, приемных и галерей, и практически каждые три метра на пути возникала хотя бы пара стражников. Джули казалось, что все они смотрят на нее и знают, зачем она пришла, и смеются над ней, и от этого ей хотелось умереть на месте.       Приемная оказалась на удивление просторным и светлым помещением, с темно-зелеными стенами, вдоль которых стояли бежевые мягкие диваны и кресла в мелкий цветочек, а также со множеством цветов в горшках и огромным книжным шкафом, доверху полным книг. Сперва Джули даже почувствовала, что ей здесь нравится, но быстро опомнилась, еще раз повторив себе все те жуткие слухи, которые рассказывались о надзоре, и с особенно скорбным видом отошла взглянуть на содержимое шкафа. Госпожа Пурус с тихим вздохом и привычным шуршанием села на диван.       Из-за двери в соседнюю комнату доносились звуки музыки и едва различимые голоса. Когда эта дверь открылась, Джули уже стояла, прислонившись к стене, и что-то увлеченно читала. Нехотя оторвав глаза от строк, она смерила взглядом фигуру, вышедшую в приемную, смутно чувствуя, что знакома с нею, а затем вдруг с удивлением поняла, что перед ней стоит Лилит де Роз.       Как и все де Роз, Лилит не отличалась общительностью и обилием знакомых, но, в отличие от братьев и сестер, никогда на этот счет не переживала. Напротив, вокруг нее постоянно вились дети, страстно желавшие с нею подружиться, но ни с кем из них Лилит не заводила дружбы. Сверстников и даже старших крайне привлекали ее утонченные манеры, ее привлекательная внешность, острый ум, твердый характер и ореол загадочности, непрерывно окружавший ее маленькое тело, но она неизменно оставалась холодна ко всем улыбкам и всякой лести. Джули не могла отрицать, что тоже симпатизировала этой принцессе, и особенно ее в ней привлекала именно внешность: ей нравилось то, как величественно и красиво Лилит носила школьную форму, то, какие прелестные кружевные платья она надевала на внеклассные занятия, и даже то, как смотрелись ее тонкие худые ноги в белых колготках; но прелестнее всего в ней было ее круглое белое лицо, с ясными и лучистыми изумрудными глазами, действительно похожими на два крупных изумруда, и лепестки ее черных волос, окружавшие это очаровательное лицо, и тонкие, но выразительные алые губы, подчеркивавшие природную бледность шелковой кожи. Было сложно понять, каким образом та же пара, что породила Авалона с его крысиным хвостиком и несуразным крохотным телом, произвела на свет его красавицу-сестру, и даже ходили толки, будто принцесса не была дочерью короля, но верить в это Джули не желала из уважения к родителям своего близкого друга.       Поняв, что слишком долго разглядывает тело Лилит и кружевную окантовку на кукольном черном платье, надетом на ней, Джули отвела глаза и вдруг осознала, что Лилит не менее пристально и внимательно разглядывает ее, и на глубине ее чудесных глаз читается что-то странное и опасное.       Госпожа Пурус встала и двинулась к кабинету; Джули пошла за ней следом, не отрывая взгляда от Лилит, и видя, что и та провожает ее взором; когда они поравнялись, их глаза невольно встретились, и Джули была поражена тем глубоким и непонятным выражением, с которым на нее смотрела маленькая принцесса; а затем оказалась в кабинете, все еще чувствуя, как гулко и шумно бьется сердце в ее груди, и остервенело растирая десну языком.       Здесь убийственно пахло восточными благовониями, и даже потолок был сер от постоянно лизавшего его дыма; обстановка была преувеличенно-уютной и домашней, мебель преимущественно мягкой, цвета приглушенными и пастельными; за столом, уставленным какими-то статуэтками и цветами, словно кладбище, стояла невысокая, красивая женщина средних лет, с убранными в тугой пучок светлыми волосами и в длинном дорогом белом платье, красиво сидевшем на ее покатых плечах. На ее лице было написано наивысшее сочувствие, участие и доброта, выкрашенные розовой помадой губы растянулись в теплой улыбке, а на белоснежной фарфоровой груди покоилась подвеска в виде синей бабочки.       Джули понадобилось целых несколько минут, чтобы заметить эту подвеску. За это время госпожа Пурус успела сесть на мягкое кресло возле стола и почти силой усадить рядом дочь; женщина в белом села напротив, сложив руки на столе, и что-то спросила, на что Эжени дала какой-то ответ; и хотя Джули не слушала их, звуки ее имени были так ей знакомы, что даже сквозь свою тягучую задумчивость она поняла, что ее назвали.       Белая женщина взглянула на нее со своей улыбкой и задумчиво повторила:       — Джулиана дель Драгон. Джули, верно? Ты любишь, чтобы тебя так звали?       Джули была испугана до такой степени, что без конца натираемая языком десна заболела, а в груди начало щемить; но, тем не менее, она сумела кивнуть. Женщина посмотрела на нее с еще большим сочувствием.       — Ну, ну, брось, — попросила она, протянув руку и коснувшись аккуратно плеча Джули. — Тебе здесь никто не навредит, это все глупые слухи.       — Ага, — сказала Джули, пялясь на синюю бабочку на ее груди.       Эжени начала что-то рассказывать, но Джули даже не интересовалась этим; ее внимание было сосредоточено на страшной подвеске, а мысли лихорадочно искали объяснение тому, что эта женщина еще не напала на нее. На мгновение она даже допустила мысль, что лепидоптерофилы решили приостановить охоту на нее, но полагаться на это явно не стоило; потом она предположила, что женщина приняла ее за какую-то другую Джули дель Драгон, но эта идея была еще невероятнее, чем первая.       Эжени все еще разговаривала с белой женщиной, а затем вдруг встала, посмотрела на дочь и собралась уходить; Джули обрадовалась, что сеанс закончен, и тоже привстала, но женщина царственным жестом приказала ей оставаться на месте и тепло сказала:       — Куда ты? Я хочу поговорить.       Госпожа Пурус строго посмотрела на нее и ушла, а Джули почувствовала себя брошенной на произвол судьбы. Белая женщина молчала несколько минут, с серьезной миной разглядывая ее, а затем снова заулыбалась и сказала:       — Ну, ну, знатно же тебя напугали. Не бойся. В стенах этого кабинета тебе ничего не угрожает.       — Ага, — слабо и невнятно сказала Джули, — ваша бабочка так на это и намекает.       Женщина прижала пальцы к подвеске и испуганно посмотрела на Джули.       — Не понимаю, о чем ты.       — Не понимаете? Хорошо, чудно, — Джули вытянула руки перед собой, разыскивая взглядом что-нибудь, чем можно было бы защититься, — вы не понимаете. Представим, что я вам верю. О чем вы хотели поговорить?       — О том, по какой причине ты сбежала из дома. Джули, я…       — Я не сбегала! — перебила ее Джули, неожиданно разозлившись. — Я, черт вас всех дери, не сбегала! Меня ранило в грудь, я не могла прийти! Белая женщина побледнела.       — Тебя ранило? Но твоя мама…       — Ах, Абети, какая к черту мама! — Джули вскочила с кресла и в истерическом припадке принялась ходить из стороны в сторону. — Мама! Мама! Разве она не сказала вам? Она не моя мама! И рассказать ей о ране было нельзя, потому что она бы наверняка что-нибудь учудила! Она всегда чудит!       — Джули, — настойчиво и почти громко окликнула ее женщина, — тебя правда ранили?       Джули молча повернулась к ней и задрала свитер.       — Что с тобой произошло? — испуганно спросила белая, сжимая в ладонях свой кулон. — Неужели это…       — А? Не, не, — замотала головой Джули, — это не ваши ребята. За мной тут уже очередь выстроилась. Смотрите, не упустите свой шанс, так главному и передай.       Женщина поднялась с места и со взволнованным видом вышла из-за стола, но Джули начала пятиться, и, не желая пугать ее, женщина остановилась, словно вросла в мягкий коврик на полу.       — Джули, кто ты?       Джули была слегка удивлена этим вопросом и даже не сразу нашлась, что ответить: — К-кто я? В каком смысле? Вы что, пытаетесь убить меня, даже не зная…       Белая женщина смотрела на нее блестящими и напуганными, красивыми глазами.       — Мы не знаем ничего, кроме имени.       — Интересное дело! Тогда за что?       — Что? — красивые глаза женщины заволокла легкая дымка. — Что наш мир будет спасен, если ты умрешь.       — От чего спасен?       — От гибели, конечно! Разве ты не замечаешь, что этот мир бьется в агонии?       Джули взглянула на окно, увидела за ним соседний дом с припорошенной снегом крышей и черную ворону, скакавшую по ней; пожала плечами и сказала:       — Да нет, по-моему, этот мир в полном порядке.       Белая женщина проследила за ее взглядом, уставилась туда же, в растерянности простояла несколько минут, не шевелясь, а после снова внимательно рассмотрела Джули от макушек до пяток, наморщила нос и отошла обратно к столу. Джули наблюдала за ней и боялась пошевелиться.       — Как же… как же так? — прошептала испуганно женщина. — В полном порядке…       Джули показалось, что дама совсем не в себе, и, воспользовавшись этим шансом, она быстро выскочила за дверь, почти столкнувшись в приемной с Эжени.       — Что? — громким шепотом спросила та. — Как ты?       — Я? — с натянутой, нервной улыбкой переспросила Джули. — Я в порядке, госпожа Пурус! Больше никогда не сбегу!       — О чем вы говорили?       — Ну… Об окружающем мире и о смерти, — Джули посмеялась настолько фальшиво, что покраснела. — Не берите в голову, пойдемте домой.       — Джули, ты ведь знаешь, что ты и Адриана…       — Знаю, — несколько спокойнее кивнула Джули, — и мы вас тоже любим, госпожа Пурус. Ни у меня, ни у нее нет и не может быть другой мамы.       Эжени, растрогавшись, обняла ее и поцеловала в макушку, а Джули прильнула к ней, как собака, обнимая в ответ, но все жесты ее были скованы и резки, а лицо обезображено неискренней улыбкой, которую госпожа Пурус не замечала в силу природной нечуткости. Ничего не замечая, она повезла Джули домой; а Джули и рада была, что та ничего не замечает.