Иссиня-желтые глаза

Представьте, что вы всю свою жизнь занимаетесь танцами. А потом в один день вам говорят — с сегодняшнего дня все продолжают танцевать, а ты теперь занимаешься спортивной ходьбой. Вот примерно это испытывала сейчас я, цепляясь за очередной выступ в стене. Я столько раз приходила сюда раньше… Мне нравилось! Просто тогда это заведение было одним из длиннющего списка мест, куда стоит иногда заходить больше для занимания времени между реальными делами. Своеобразный симулятор управления самолетом для начинающих пилотов. Но за ним должно следовать управление самолетом! А у меня его не будет. Красный выступ. Желтый. Оранжевый. Спускаюсь.  — Умница! — по меркам табуретки, возможно.  — Пап, — я улыбнулась. Вышло натянуто, уверена. — Я, конечно, понимаю, что снять меня со стены в случае, если я начну неожиданно умирать, проще, чем со скалы, а это милое рыженькое снаряжение даже создает ощущение, что я занята делом. Но, может, я лучше бегать по утрам буду? Учитывая, что по горам мне больше не лазать, этот навык полезнее.  — Я тебя могу оставить даже дома, если ты так рвешься. Сама же завоешь через два дня, — папа в полглаза смотрел на меня, а в остальные полтора — на тренирующихся.  — Это, — я указала на ребят. — Может радовать только тогда, когда имеет продолжение. А работа ради работы может веселить крайне ограниченный круг лиц. Я туда не вхожу, ты же знаешь.  — Если что — буду рад увидеть на скале, — какое громкое название для неровной стенки. — Иди уже.  — Вкусный ужин не обещаю, но тушенку достану, — я чмокнула папу в щеку и в считанные секунды меня уже не было не то что в зале, а в здании скалодрома в принципе. Плевать на стенку с выступами. Плевать на имитацию деятельности. Там были люди. Люди, с которыми мне было очень хорошо очень много лет. С которыми мне очень плохо в последнее время. Мне иногда кажется, что они видят чего-то, что не вижу я. Например, мое кислое лицо. Даже скорее всего. Но оно точно не настолько кислое, чтобы так сочувственно смотреть. В кармане нащупала ингалятор. Захотелось пафосно выбросить, но как бы потом не пришлось не очень пафосно бежать за новым. Знаете, одно дело распрощаться со спортом после травмы. Это обидно, грустно, это рыдательно, но ты хотя бы понимаешь, как так вышло. И совсем другое, когда ты восстановился. Когда травма была противная, больнючая, проблемная, но вполне излечимая. Но ты на фоне стресса и нервов собрал себе такой букет болячек, что из всех видов спорта тебе теперь открыта только лечебная физкультура в разных нарядах. А сегодня тот самый матч по лакроссу, на котором мне очень надо присутствовать. Сказали мне о нем уже раз двадцать точно. Я не понимаю в этом спорте ровным счетом ничего, но то, что на поле присутствовали ворота, меня немного порадовало. Как работают игры с ними я примерно понимаю. Ко мне подбежала Эмма и устроилась рядом. Она что-то так весело щебетала, а мне так не хотелось вслушиваться… Меня не покидало ощущение, что я, Арлин Дженкинс, как друг никому неинтересна. Я тут щеночек в коробочке, которого надо пожалеть и нельзя бросать.  — А Хейл будет? — спросила я в первую же паузу в ее речи, искренне надеясь, что до этого она еще про него не говорила.  — Питер? Не должен, — девушка закусила губу. — На скамейке, наверное, сидит.  — Он плохо играет? — плохо учится, плохо играет… Неужели восторги стольких девушек держались на глазках?  — Как почти все, — Эмма пожала плечами.  — А в чем тогда смысл разделения? — я, может, чего не понимаю в этом спорте, но на скамейке обычно сидят так себе игроки. — То есть, я знаю, что состав игроков на поле ограничен, но… Можно же тогда по очереди выпускать?  — Я не знаю, как это работает. Но гения бы на скамейке не держали. У нас Брайант пробился в состав прям тут же, как пришел. Что говорить и о чем спрашивать дальше, я не знала. Повисло неловкое молчание, которое Эмма с новой силой бросилась заполнять какой-то бессмысленной речью. Матч уже начался, а она все продолжала и продолжала, видимо, не понимая, что ее речь уже давно служит фоновой музыкой на каком-нибудь хинди. Что-то вроде есть, но оно очень непонятное. Из всего, что происходило на поле, я поняла, что можно драться и что счет не в нашу пользу. Глубоко не в нашу. Четыре мяча против одного, заброшенного тем самым Брайантом. Не, бегает он быстро, ничего не скажу. И дерется хорошо. Даже слишком. Кто-то из команды соперника еле до скамейки дохромал. И, кажется, возьми он сейчас игру полностью в свои руки, мы бы давно оставили соперника позади. Но, видимо, игру в одного игрока оставили напоследок. Либо вообще не запланировали. Признаться, лакросс меня не впечатлил. Даже на Хейла было смотреть интереснее. Все же приятно глазу. Я так и не поняла, за чем он следил больше: за игрой в целом или за Брайантом лично, но он явно был этим недоволен. Что там происходит на поле, я больше понимала по его взгляду, на игроков же особо не смотрела. А зря. Потому что в секунду из просто недовольного его взгляд превратился в встревоженный, почти испуганный. А еще голос Эммы начал срываться на визг. Брайанта толкнули. Видимо, сильно. То ли отомстили за того мальчика, то ли так надо было, не знаю. Но он как-то очень безрадостно лежал на поле. Питер пошел о чем-то говорить с тренером. Кажется, на поле хочет. Кажется, очень хочет. Кажется, его туда не пускают… Что? Брайант встал? Все нормально? А выглядел так, будто не очень… А потом игра возобновилась. И где-то в этот момент я окончательно перестала понимать, что происходит. Я, конечно, догадывалась, что рано или поздно лучший игрок должен активизироваться, но это было слишком. Тут все чемпионы мира по лакроссу, да и не только по нему, должны отдать свои медальки этому молодому уникуму. Я даже не всегда успевала отслеживать, как он оказывался в той или иной точке… Да я даже за голами не успевала, чего уж там. Но теперь мы выигрывали. А Питер выглядел все более загруженным после каждого силового приема Брайанта. И я этого не понимала. И я хотела, чтобы мне объяснили, почему все радуются, а он выглядит так, будто поставил денежку на соперника. Около меня сидел крайне заинтересованный в игре несимпатичный молодой человек. Настолько заинтересованный, что перед ним лежала тетрадка, в которой он что-то упорно писал, не поднимая глаз. Вряд ли это была текстовая трансляция матча для бабушки. А Хейл был… Ну, очень грустный. В принципе, тетрадь толстая, на кольцах… Ничего не пропадет полезного… Надо было красную взять ту, я так оттуда листок и не вырвала. Ладно…  — Эй, ты что делаешь? — взвился очень несимпатично несимпатичный парень, когда бумага уже была в моих руках.  — М-мне н-надо, — я начала так старательно изображать остановку дыхания, что он просто махнул на меня рукой. Так, еще пару вдохов из вежливости. А что? Хоть какую-то пользу должны приносить мои болячки? — И д-дай р-ручку.  — Какая необычная наглость для умирающей, — пробормотал он, но ручку протянул. — Завещание надо заверять, на всякий случай. «Что случилось? Твоя печаль вызывает массу вопросов» Я смяла бумажку в комок и бросила в Хейла. Кажется, даже на это он отреагировал с опозданием секунд в десять, так что бумажку ему пришлось подбирать с земли. Читает. Оглядывается, всячески показывает, что все у него замечательно, шоколадно и питательно. Ага, я вижу, как глаза бегают… Но не хочет говорить — не надо. Матч закончился со счетом одиннадцать-пять, а парень, забивший пятый гол в наши ворота, был выведен из строя Брайантом так ненавязчиво и в пределах правил, что мне было даже страшновато. Правда, автобус соперников и их команду я после игры видела, вроде, никого на носилках туда не завозили. Значит, обошлось без серьезных травм.  — Я так понимаю, не зашло? — Питер неожиданно оказался рядом.  — Дерутся, дерутся, дерутся. Один бегает слишком быстро, остальные на его фоне слишком медленно. Снова дерутся. Победа. Тебя на поле не было. Это все, что я поняла, — я пожала плечами. — Ну, сюда можно ходить либо от большой любви к команде и ее игрокам, либо от странной любви к этому виду спорта.  — Да ладно. Все настолько плохо со стороны? — я ведь могу критиковать, если его на поле не было? Он ведь не обидится?  — Нууу… Возможно, мне нужно просто дать еще один шанс этой игре, — пробормотала я. А что еще говорить? Может, ему это дорого… — Мало ли, может, такие, как я не сразу втягиваются.  — Учишься вежливости по ходу дела? Похвально… Его захотелось стукнуть. Потому что да, учусь! До этого я годами общалась с одними и теми же людьми, которые вели себя плюс-минус так же, как и я. А тут мне приходится искать общий язык с нуля с теми, кто со мной в горы не ходил. И мне непросто! Но он так безобидно улыбается, что обижаться долго почему-то не выходит…