Луна утонула

      Церковный колокол застал Чонгука ведущего хозяйского коня через внутренний двор. Стук копыт эхом отбивался от стен поместья и заполнял собою пустоту широкого двора. Он не остановился и даже не обернулся. Уже давно перестал так делать, хотя сердце все еще иногда ныло. Сегодня было воскресенье. Служба началась, но он и не думал даже близко подходить к стремящимся ввысь крестам на шпилях церкви. И пусть Чонгуку никогда не быть больше священником, никогда не связать свою жизнь со служением Господу, он время от времени все же вспоминал свое прошлое с тоской.       Жеребец мотнул несколько раз головой, когда Чонгук снял с него узду, заведя в конюшню. Он потрепал его по холке, проведя рукою по широкой морде. Животное было спокойным и принимало ласку с признательностью. Чонгук замер на секунду, вспоминая свою пегую кобылу. Сколько лет прошло, а ему до сих пор было тошно от мысли, что он вынужден был тогда продать ее. Чувство вины давно не терзало, однако воспоминания были болезненными.       Он взял ведро с водой, заранее подготовленное, и вылил в корыто. Физический труд и последние годы прожитые в лишениях закалили его сильнее пройденных испытаний. Единственное ради чего он теперь жил — была Иде. Ее благополучие заботило его больше всего. Поскитавшись вдоволь по всей Франции он сумел пристроиться на работу к одному дворянину и сейчас они с Иде вели вполне сносную жизнь. У них был кров, пища и даже кое-какие сбережения. Так что Чонгук пока и не думал сниматься с места. Казалось прошлое наконец отстало от них, уставши гнаться за двумя беглецами. — Не забудь нанести сена, Пьер, — обратился к нему главный конюх, выходя из конюшни и спеша на обед. Он имел привилегию обедать вместе с остальной прислугой маркиза на кухне, поэтому всегда уходил раньше. А еще, кажется, был в фаворе у экономки. Та выказывала ему всяческие знаки симпатии.       Чонгук давно позабыл, как звучало его собственное имя из уст других людей, откликаясь на новое вполне естестественно и незадумываясь. Единственным человеком иногда зовущим его тихо по имени оставалась Иде. Но они все чаще переходили на псевдонимы даже оставаясь в полном одиночестве, привыкая и срастаясь с ними все сильнее. — Да, конечно. Будет сделано. — Безропотно ответил он на французском. Чонгук перенял северный акцент за время их скитаний, и среди южан на него если и смотрели косо, то только из-за этого.       А вот насчет Иде было все намного сложнее. Ее рыжие волосы здесь были редкостью, язык ей давался с трудом, и, поначалу, она просто молчала. Многие думали, будто она и вовсе немая. Скрываясь первые три года от возможного преследования, они вдвоем не задерживались на одном месте дольше двух месяцев. Где это было возможно, Чонгук просил работу. Работал он в основном за еду и крышу над головой. А так как умел он совсем немного, то и работа ему доставалась нелегкая. В основном Чонгук работал в поле, ходил за скотиной или носил грузы. Со временем он научился ухаживать за упряжью и лошадьми, подбивать копыта скота, крыть или ремонтировать крыши, выполнять ремонт экипажей и даже чинить обувь. Он во время передышек всегда наблюдал за людьми, их поведением, тем как они работают руками, в какой последовательности выполняют те или иные действия. Только благодаря своей наблюдательности и незаурядному уму он смог научиться всем этим вещам не тратя на это слишком много времени. Иде же люди опасались, особенно в деревнях. На нее смотрели с опаской. И Чонгук прекрасно понимал почему. Та сила, что исходила от нее, пугала иногда и его самого. Неосязаемая, густая и горячая она явно незримо влияла на окружающих. Из-за нее животные беспокоились, находясь рядом с Иде, а люди испытывали непонятное состояние тревожности. Но шаг за шагом они вместе научились контролировать свои способности, а иногда и незаметно использовать их в своих нуждах. Так лекарские знания Иде также пригождались и иногда они за помощь получали пару монет или ночлег в хлеву. Иде умела многое, все что делала она в прошлой своей жизни, стоя рядом с матерью, также пригождалось ей и в этой. — Пьер!       Знакомый голос разрезал воздух на мощеной площади между конюшнями и окнами заднего двора. Иде спешила к нему, выйдя из задней двери поместья, подобрав юбки. Она поздоровалась с конюхом, и тот тепло улыбнулся ей в ответ. — Сильви, ты куда так спешишь? — Конюх, замерев, хитро глянул на Чонгука и подмигнул. — Того и гляди с ног собьешь! Иди помедленней, никуда он от тебя не убежит! — Спасибо за беспокойство, месье Клод! — Иде крикнула ему через плечо, не останавливаясь и не замедляя ход. — Глядишь не помрет твой Пьер с голоду, если на обед опоздает немного! — Главный конюх зашелся хохотом, от того насколько быстро она семенила ногами, стараясь не сорваться на бег, что считалось для молодой девушки или дамы неприличным, и идти быстрее обычного.       Все считали их с Иде троюродными братом и сестрой. Для всех они были дальними родственниками, потерявшими родных. Бродяжки. И Чонгука это устраивало. Единственное, что беспокоило его — чувство глубокой привязанности и любви к девушке, которое он не мог скрыть. Казалось только слепой или глухой не заметил бы его душевных порывов. — Не подходи ко мне близко, я воняю конским потом и навозом, — попытался остановить ее Чонгук, но Иде было абсолютно все равно. — Смотри, что я тебе принесла! — Она улыбнулась ему и, подхватив под руку, быстро отвела немного в сторону.       Иде запустила руку в карман передника и достала оттуда завернутое в белый платок яблоко. Чонгук каждый раз боролся сам с собой и постоянно проигрывал в данной борьбе. Выжженные церковью установки мешали ему наслаждаться ее обществом или предпринять какие-никакие шаги. Внутри Чонгука все еще стоял запрет на всякую физическую близость или любовь. Это было сильнее его.       Как только Иде оказывалась настолько близко как сейчас, то он не мог преодолеть свое неистовое желание ее обнять. Вот и сейчас, ощущая как в груди начинает бешено колотится сердце а руки покалывать, Чонгук приобнял ее за плечи и поблагодарил, чмокнув в макушку с особой нежностью. Девушка всунула ему яблоко в карман брюк и еще раз оглянулась. На хозяйской конюшне они были сейчас одни. — Ты знаешь это и хорошо, что месье Клод так спешит повидаться с нашей экономкой, зато теперь у тебя есть возможность немного отдохнуть. — Иде провела рукой по его плечу, разглаживая складки рабочей рубахи. — Я отдохну потом, — ответил Чонгук, улыбаясь ей искренне и мягко. — Если хочу успеть на обед, нужно закончить поручения. — Ты прав… — протянула она и вмиг помрачнела. — Мне нужно тебе кое-что рассказать.       Чонгук сразу почувствовал неладное. В том как Иде увела взгляд, как сложила руки и в мгновенной смене настроения. Будто ей вспомнилось какое-то неприятное происшествие. Он сосредоточился, отбросив усталость и даже голод перестал так явно ощущаться. Если говорить начистоту, то Чонгук уже мысленно готовился к побегу и дальнейшим поискам работы. Настолько Иде выглядела озабоченной и удрученной. — Говори, — как всегда скомандовал он, говоря твердо и уверенно. Не в первой, справятся. — Вчера к маркизу приезжал его портной с сыном, Себастьяном. Чтобы отдать готовое платье и снять дополнительные мерки. — Иде говорила неспешно, словно оттягивала момент. И Чонгук невольно нахмурился увидев это, Иде тут же спешно добавила: — Ты его видел. Помнишь, тогда, когда маркиз велел тебе оседлать ему коня. Недели две назад…       Чонгук его прекрасно помнил. Молодой и симпатичный парень, на вид ему было лет двадцать пять. Он точно был моложе его самого. Всегда очень учтивый, ко всему прочему этот Себастьян был старшим сыном, что сулило ему в будущем неплохой доход. Но то с какой осторожностью о нем говорила Иде, заставили Чонгука предположить нечто худое. — Помню, — проговорил Чонгук в ответ. Он обхватил плечи Иде и вынудил ее посмотреть на него. — Он что-то сделал? — Нет-нет, — запротестовала она сразу же, чувствуя себя не в своей тарелке, но одновременно с этим реакция Чонгука была ей приятна.       Чонгук немного успокоился, убрав руки, но не отошел. Что-то внутри говорило ему, что неспроста Иде заговорила об этом парне. Ох, неспроста… — Вчера маркиз предложил ему отобедать. Я пришла в обеденную залу по поручению поварихи и он, увидев меня, спросил позволения на мне жениться.       Иде внимательно следила за выражением лица Чонгука, но он все также был серьезен. Конечно он знал о ее чувствах, так же как и она возможно догадывалась о его любви к ней. Однако даже если он никогда не примет сан священника, обеты данные им в Риме никто и никогда не отменит. Клятва его была нерушима. Он знал, что рано или поздно этот день настанет. Ему придется отпустить Иде. Она и так задержалась с замужеством… Однако ему стоило огромных усилий не поддаться эмоциям и ровно, спокойно спросить: — И что ты ответила?       Она, казалось, замешкалась. Огонек в ее зеленых глазах погас, так как ожидания не оправдали себя. Иде увела взгляд в сторону, чтобы скрыть разочарование. — Я сказала, что мне нужно подумать и что дам ответ завтра. Сегодня он приедет снова и я… — она замолчала, не желая договаривать очевидное. Чонгуку было видно насколько ей было больно от его показного спокойствия. Вполне очевидно она ожидала увидеть совершенно другую реакцию. Возможно даже ревность… — Тут нечего даже думать, — более горяче, чем рассчитывал, вставил Чонгук. Слова выходили из него просто, но внутри он медленно умирал. — Если он тебе не противен, то соглашайся! Этот Себастьян молод, не вдовец, рано или поздно унаследует дело отца. У маркиза их семья на хорошем счету, ты никогда не будешь нуждаться… — тут настал черед Чонгука замолчать.       Обрисованное им самим сейчас будущее совершенно не радовало и не утешало. Ему бы хотелось, чтоб Иде опровергла его слова, сказала, что сын портного ей не по душе и замуж она за него не пойдет. Но Иде молчала еще несколько секунд, пристально вглядываясь ему в глаза, очевидно пытаясь смириться с тем, что Чонгук никогда открыто не скажет ей о своих чувствах. — Да, все верно, — проговорила она, но в интонации чувствовалась обида и боль от разбившихся надежд. — Возможно мне стоит согласиться. Я пойду, Чонгук. Мне пора возвращаться… Спасибо что выслушал и помог советом.       Она кивнула, сжала его ладонь своей, на прощанье, и пошла прочь, возвращаясь на кухню тем же путем, каким и пришла к нему. Улыбка больше не вернулась к ней, и Чонгук в который раз пожалел о том, что взрастил в своем и ее сердце эту привязанность. Весь оставшийся день она явно избегала его общества и даже вызвалась в город за покупками для кухни. У него так и не появилось возможности узнать у нее лично о данном ответе сыну портного. Хотя этого и не требовалось. Иде ответила согласием.       Весь дом гудел. Казалось даже собаки на псарне знали об этом, один Чонгук убегал стоило слугам начать обсуждать эту животрепещущую новость, стараясь продлить свое неведение. К концу дня он практически смирился с этим, но другая его часть все еще надеялась. Не согласилась ведь?       Лежа на соломенном тюфяке в душной комнате, он прислушивался ко звукам погружающегося в сон дома, думал о свадьбе Иде, своей безрадостной судьбе и планировал дальнейшие шаги, в случае если не сможет находиться рядом. Хотя последнее, казалось ему почти что невозможным. Как бы не было ему тяжело, он не сможет от нее уйти, не сможет прожить и недели не увидев или не услышав. Это было эгоистично. Даже жестоко, но так же в его голове вертелась мысль о том, что, возможно, он сам себя готов был наказывать за запретные чувства. Забывая при этом напрочь об ответных терзаниях Иде. Его взору все представало немного иначе. Думалось, что как только Иде выйдет замуж, то все дороги будут отрезаны, она должна будет забыть о нем и забудет вскорости. Это не ставилось под сомнение. Чонгук считал, что только его чувства сильны настолько, что смерть казалась избавлением.       У него было достаточно бессонных ночей, чтобы подготовиться. Много раз он не мог уснуть из-за Иде, и борьба плоти с душой неизменно терзала его каждую секунду, мгновение, каждый вздох был наполнен невыносимым желаньем, огнем. Порою Чонгук проклинал Господа, потом стоял на коленях и молил о прощении, спокойствии… Он должен был быть готов и одновременно не был…       Чонгук встал с кровати. Казалось невозможным лежать. Он зажег маленький огарок припасенной свечи от тлеющей лучины в камине и открыл старый маленький сундук с пожитками. На дне его лежал крест. Тот самый, который он столько лет не носил. Откинув тряпицу, Чонгук провел пальцами по почерневшему драгоценному металлу. Этот год спокойствия и относительной безопасности был дарован им с Иде Господом. Но и выпавшие боль, отчаяние, так же пришли к ним не просто так. — Господи, зачем ты даешь мне пройти через такие испытания? Я слаб, ты же знаешь… Как мне отдать ее другому, когда моя любовь к ней не знает границ? Помоги усмирить себя, направь…       Чонгук знал, что Бог слышит его, но почему тот молчит, не понимал. Молчание это действовало угнетающе. Чонгук был на исходе своих сил и возможностей. Страх не справиться с огромной любовью к Иде давил еще сильнее. Они жили бок о бок, преодолевали трудности, заботились друг о друге вот уже на протяжении более пяти лет. Чонгук готов был поклясться, что Иде так же как и он готова была умереть за него, настолько они срослись. Насколько же болезненно будет порвать узел? И возможно ли это вообще сделать?       При этих мыслях кончики пальцев Чонгука опасно начали покалывать. Сила проснулась неожиданно. Такое случалось не часто. Выбросы происходили только тогда, когда Чонгука душила изнутри беспомощность. Он быстро выдохнул, начав растирать кончики и поглядывая на спящего под грязным пологом главного конюха. Свет свечи не побеспокоил того, но быстро распространившееся пламя на ладони, вполне могло. Чонгук закрыл глаза и постарался представить зеленые просторы Ирландии, далекий берег, мерное покачивание лодки и женскую фигу, стоявшую на обрыве. Образ матери теперь приходил к нему только так. Он больше не видел ее горящей на костре, не вспоминал о ее теплых руках, гладящих его в детстве. Он видел ее охраняющей его и наблюдающей издалека, рассеивающейся легким бризом и шумом ветра в парусах. Обычно именно это помогало ему унять ведьминские выбросы силы.       Помогло и на этот раз. Жаль душа матери, больше не была с ним рядом, чтобы подсказать и направить. Теперь ему самому нужно было принять решение. И самым болезненным было то, что он уже знал, что необходимо сделать, но оттягивал…       Иде же горько оплакивала себя и проклинала всех на свете, сдавленно выдыхая в ночную тишину свои терзания. Не такого результата она хотела добиться, решившись рассказать о внезапном сватанье. Не так она себе это представляла, направляясь к Чонгуку в конюшни. Конечно, он никогда не давал ей повода увериться в его ответных чувствах. Она прекрасно знала почему, но все равно надеялась, что любовь пересилит чувство долга, упуская важную вещь — Чонгука взрастили слепым фанатиком. И пусть пять лет назад его вера немного обтрепалась и потерлась, однако стержень остался и был по-прежнему крепок. Нарушить обет безбрачия он не мог, как не мог и перестать смотреть на нее, ласково касаться и дарить столько нежности, сколько она не видела ни разу за свою жизнь. Сейчас Иде начинала дрожать только от мысли, что кто-либо другой будет ее мужем, что связать свою судьбу ей возможно придется с другим, ведь Чонгук так легко отказался от нее.       Как назло вспомнился ей и поцелуй, который Чонгук однажды подарил ей, не сдержавшись. Легкое касание губ к ее губам, запах отсыревшего сена и коровьего навоза. Длился он всего мгновение, но оставил страшный след в ее сердце. По всей видимости, Чонгук думал, что она спит, отпрянул сразу же, отодвинувшись на безопасное расстояние. А она так и лежала с закрытыми глазами, стучавшим в висках сердцем и еле сдерживаемым желанием сказать ему о своих чувствах. Больше подобное никогда не повторялось, и со временем ей даже стало казаться, что она сама себе это выдумала или ей приснилось. Но память упрямо твердила обратное.       На утро Иде вывешивала постиранное прачкой белье, после того как натаскала ей несчетное количество ведер с водой. Руки болели, но она не останавливалась. Все же это было лучше, чем работать в душной кухне, ощипывать и потрошить гусей. Глаза ее были такими же красными как и руки, после пролитых слез. Чонгука за завтраком не было. Он не явился и это насторожило ее немного. Но вот то, что он появится из ниоткуда прямо перед ней, отодвинув в сторону большую простыню и будет смотреть на нее с таким взглядом, будто не видел вечность, она не расчитывала. — Что-то случилось? — голос ее еле заметно задрожал от невысказанности и чувств, бурливших с того самого момента в конюшне. — Почему ты ему отказала? — было ей ответом. Чонгук был натянут как струна, напряжен до предела. Полыхающий не то гневом, не то безмерным обожанием взгляд, был направлен внутрь ее зеленых глаз.       Но что могла она сказать? Что не сможет жить не с тем? Что любит его одного? Или что готова быть старой девой только бы оставаться рядом?       Очевидно, все эти слова, что застряли глубоко в ней, отразились на лице, как и страдание. От чего Чонгук одним махом накрыл ее лицо своими руками и поцеловал. — Я думал, что смогу тебя отпустить, — проговорил он, шумно сглатывая и отодвигаясь от нее ровно настолько, чтобы мочь видеть ее глаза, — но это выше моих сил. Я так не смогу… Пусть буду гореть за это в Аду, пусть дьявол мучает меня целую вечность до скончания веков, но эту краткую жизнь я хочу разделить с тобой… — Мы будем гореть вместе, — перебила его Иде и прильнула в ответном поцелуе несмело, отпуская на волю все то, что так долго в себе копила.