Может, так будет проще.

Он говорит: — Мне плохо. Мать отвечает: — Всем плохо. Он говорит: — Я безответно влюблен. Мать говорит… ничего. В пятнадцать он влюбляется. В семнадцать он посылает все нахуй. В восемнадцать он все еще влюблен. В девятнадцать он уже не дышит. Задыхается. Рвет на себе одежду, кожу, мясо, ломает кости. В двадцать семь ему так же похуй. лотерея жизни дала самых лучших родителей, золотую ложку в рот и неплохой такой талант разбираться в семействе цветковых. все остальное как-то мимо прошло. у него нет ни друзей, ни понимания этой жизни, никакого запасного плана на случай террористической атаки на его нервную систему и даже баночки с антидепрессантами не помогают ничерта, только накладывают одну проблему на другую и снежным комом ледникового периода катят все на него. в пятнадцать лет это: «все еще впереди». в девятнадцать: «всему свое время». в двадцать два: «подожди немного». в двадцать семь уже ничего и только горькая улыбочка мамочки на вопрос «мам, почему я так одинок?». на сопливых сайтах для девочек говорится, что все хорошо, baby, все отлично, так держать, ты сильная, независимая и тебе пора бы обзавестить либо резиновым членом, либо номером быстродоступных мальчиков или девочек, что там тебе по вкусу. он, вроде, не девочка, но сам понимает, что это значит. ну, знаете, пора зарегистрироваться в тиндере и отправлять пиксельные смайлики-сердечки кому попало и надеяться на лучшее. по статистике только тридцать процентов из всех живут в счастливом браке, а все остальные, видимо, такие же сильные, независимые и имеют карту постоянного покупателя в секс-шопах и запись у психотерапевта на среду-четверг-пятницу-алло-простите-у-нас-тут-труп. в двадцать семь у него ни собственного жилья ни друзей и на мне плохо господи как же мне плохо мамочка отвечает всем плохо. английский у киришимы эйджиро смешной до боли, он все картавит и забывает слова, пытается исправить все жестами и выглядит до жути жалко. он не умеет курить крепкие сигареты, скрывать свое одиночество и выбирать своим девочкам на ночь цветы. желтые для урараки очако. голубые для хихико тоги. красные для неджире хадо. синие. оранжевые. белые. розовые. красныекрасныекрасные. девочек так много. все как будто сошли с самых лучших французских постеров девяностых годов, они надевают пышные юбочки, туфельки с низким каблучком и вьют кудри перед тем как выйти из дома. ни одна из них надолго не задерживается. — мне плохо, — говорит киришима и бакугоу кацуки помогает ему подобрать цветы для очередной девчонки. — мне плохо, — говорит киришима и бакугоу кацуки отдает ему свое пальто. девочки смеются мило так и слащаво над каждыми его попытками спеть им серенаду ночью под окном и он заикается и путает слова, его английский ни к черту, ему велико пальто в плечах, и под коркой черепной коробки нет имени той самой, там пустое место и, видит бог, киришима пытается изо всех сил его заполнить. видит бог он не пытается совсем. бакугоу кацуки, конечно, не девочка, но на сопливых форумах анонимные пользователи задаются вопросами «как заставить мужчину жениться на тебе» и «что делать, если твоему мужчине 35, тебе 16, у него жена, дети, а ты беременна» и это приносит благое успокоение. бакугоу кацуки носит пальто, курит крепкие сигареты и отлично разбирается в цветах, а киришима, детка, по сторонам смотрит на стройненькие ножки в полупрозрачных колготочках и прыгающие вверх-вниз завитые с утра кудри. и ничего ты не понимаешь, dear boy. киришима эйджиро что-то бубнит про очередную девочку-конфетку и просит его научить курить сигареты, а бакугоу кацуки гиеной смеется после смены где-то дома в соседней комнате от матери и на каждое я безответно влюблен мать отвечает … ничего.