К черту любовь!

      — То есть ты хочешь сказать, что занималась сексом на глазах у десятка людей? — Оксанкины глаза были не меньше моих тарелок с фруктами, что стояли на столе.       — Ну, Оксан, чего говоришь-то?! — возмутилась я, разливая по бокалам вино. — Не «на глазах». А в присутствии. Это разные вещи.       — Я тебя не узнаю, Никоненко. Тебя твоя ведьма покусала, что ли? Раньше ты от слова «вагина» краснела, как девственница в первую брачную ночь, а тут… Что с тобой происходит?       — Ничего со мной не происходит. Точнее, ничего ненормального. Просто я… раскрываюсь.       — Ты трахалась в лифте с начальницей! — воскликнула Оксана так громко, что я чуть бутылку из рук не выронила от неожиданности.       — Слушай, у меня тут через два дома больница. Так вот мужик на третьем этаже, который без сознания, тебя, кажется, не расслышал. Не могла бы ты поорать еще погромче? — проворчала я.       — Извини. Просто я… в шоке. Я привыкла к тебе такой, а ты стала… такой…       — Оксан, — я вздохнула и подвинула бокал подруге, — я та же самая. Просто устала жить так, как хотят другие. Мама с папой, бабушки с дедушками всю жизнь воспитывали меня так, будто замуж за такого же, как они, профессора выдадут. И что в итоге? Я поцеловалась-то в первый раз в девятнадцать! Вот ты во сколько поцеловалась впервые?       — В тринадцать, — смущенно ответила Оксанка.       — Вот. А я — в девятнадцать! В девятнадцать некоторые мои подруги уже рожали! А секс первый случился в двадцать два. Двадцать два, Оксан. И все, с тех пор у меня было четыре партнерши. Потому что «вне брака» я не занималась сексом. Потому что считала, что должна состоять в отношениях, что должна найти себе девушку. А в итоге? Мне скоро тридцать, а я ничего не попробовала. О чем мне в старости вспоминать?       — Теперь ты можешь вспоминать о сексе в лифте, — проворчала Оксана. — Я не хочу, чтобы ты набила себе шишки.       — Так в том и дело, что все набивают. А я росла как тепличный цветок, поэтому и слезы лила после каждого романа. Думала, что раз и навсегда. Только в чем смысл? А сейчас у меня есть шанс реально получить удовольствие и не заморачиваться мыслями о том, что из этого выйдет. Потому что меня это не волнует. Раньше сексом занимались, только когда детей нужно было делать. Я так не хочу. Я хочу страсти, хочу пошлости, хочу безответственности, хочу эмоций, понимаешь? И не переживать ночами — а она позвонит? А она напишет? А если она меня бросит? А чем она занимается? Плевать я хотела, чем она занимается! Меня это не волнует. Все, чего я хочу, — хороший секс. И я знаю, что Волжак может мне его дать. Я не хочу больше быть кисейной барышней. Я хочу роковой женщиной стать. Чтобы не я бегала, как щенок, за девушками, а они за мной. Не хочу зависеть. Хочу, чтобы от меня зависели. Понимаешь? — Я с надеждой уставилась на подругу, моля о том, чтобы она меня услышала.       — Понимаю, — улыбнулась Оксана. — Ладно, твоя воля. Я твой друг, я тебя поддержу. Значит, ты хочешь сказать, что твой космозапрос сработал?       — А то! Красивая, сексуальная, необузданная. То, что доктор прописал! — Я улыбнулась, радуясь, что Оксанка меня поняла.       — И что, секс в лифте был хорош? — Подруга наклонилась ближе, готовясь к постыдным подробностям.

***

      В понедельник Волжак дважды смешно пошутила и трижды отпустила язвительный комментарий в мой адрес. Ни слова о сексе. Во вторник она четыре раза поглумилась надо мной и моими «способностями» в экселе и один раз смешно пошутила. Ни слова о сексе. В среду с самого утра она начала третировать меня всякими замечаниями и подколками, что стало ясно: если так и будет идти, по нарастающей, то в пятницу меня ждет настоящий разнос и — меня уволят. Причем, самое обидное, что частично ее слова были оправданы. Я пару раз реально «косякнула», но это не повод глумиться надо мной весь день! В итоге было уже восемь вечера, когда я доделывала свой отчет, чтобы показать ей. Ага, а она еще говорила: «После шести вы можете идти домой». Конечно, уйдешь тут, три шкуры потом спустит. Я распечатала готовый документ и направилась к ней в логово. В кабинете пахло ее духами и свежесваренным кофе. Кстати, она приперла себе в кабинет кофемашину и теперь варит кофе сама. Не пьет то растворимое говно, что все остальные.       Волжак стояла справа от входа, колдуя над этой шайтан-машиной. Я кашлянула и проговорила:       — Екатерина Александровна, я доделала.       — Не доделали, а переделали, Ирина Николаевна, — поправила она меня, не оборачиваясь.       — Переделала, — повторила я, закатив глаза. Все равно она спиной ко мне.       — Я знаю, что вы закатили глаза.       Я вытаращилась на нее. Она что, ведьма?!       — Как вы…       — Для красного диплома и золотой медали вы не слишком сообразительны, — цокнула языком Волжак и повернулась ко мне. — Зеркало. — Она кивнула головой назад, и я только заметила, что она повесила за кофемашиной прямоугольное зеркало. Да я даже не смотрела туда! Три года тут ничего не висело, с чего бы мне его заметить?!       — Зеркало — это такая штука, в которой отражаются предметы… — начала она ерничать, а я — снова выходить из себя.       — Я знаю, что такое зеркало! — вспыхнула я, краснея от злости. — Не нужно разговаривать со мной как с умственно отсталой!       — Даже не собиралась, — ухмыльнулась Волжак, но не двинулась с места.       — Куда положить бумажки?       Хватит с ней лясы точить. Пусть забирает свои писульки, а я домой пойду.       — Бумажки, Ирина Николаевна, в деревенской уборной. А это — документы, — убийственно спокойным, что еще больше раздражало, голосом проговорила она, продолжая гадко ухмыляться.       — Куда положить документы, Екатерина Александровна? — предельно вежливым тоном спросила я.       — Положите их на стол, пожалуйста, Ирина Николаевна, — точно скопировав мою интонацию, ответила боссиха.       Я резкими, быстрыми шагами направилась к ее чертовому столу. Кинула бумаги и так же резко развернулась, чтобы покинуть это гадкое место. Но, видимо, я была слишком резкой, потому что от моего движения бумаги разлетелись и попадали на пол.       Черт побери, что за напасть?! Почему всегда со мной?! Почему всегда при ней?!       Я нагнулась, чтобы собрать разлетевшиеся документы, но как только в моих руках оказался первый бланк, я почувствовала крепкие сильные руки на своих бедрах. Инстинктивно распрямившись, я не успела даже пикнуть, не то чтобы развернуться, как Волжак прижала меня к столу и, надавив на лопатки, заставила нагнуться. Я уперлась локтями в гладкую поверхность стола, резким движением сдвинув телефон. Успела только охнуть, когда почувствовала, как мое облегающее платье поползло вверх, а белье — вниз.       Волжак провела пальцами у меня между ног, собирая непонятно откуда УЖЕ взявшуюся влагу. Я никогда так быстро не мокла, никогда. Когда она задела пальцами клитор, я вздрогнула — волна приятной истомой прокатилась по телу. Стало мучительно жарко и тяжело внизу живота. Но моя начальница не торопилась избавить меня от этой тяжести, напротив, казалось, она решила помучить меня. Потому что ее палец кружил вокруг клитора, слегка задевая его. Недостаточно сильно, чтобы я смогла получить больше удовольствия, но достаточно, чтобы я безмолвно требовала продолжения.       — Ты такая мокрая, — прошептала она мне на ухо, а голос был таким хриплым, что этот звук вызвал еще одну сладкую судорогу в моем теле. — Ты всегда такая мокрая или только для меня?       Она издевается? Хотя глупый вопрос — конечно, она издевается.       — Скажи мне.       — Что? — практически проныла я, упираясь бедрами в ее руку. Мне нужно было усилить давление.       — Ты всегда такая мокрая? — повторила она, задевая теперь еще и вход во влагалище, что окончательно свело меня с ума.       — Нет, — прошипела я, практически наваливаясь на нее. Но Волжак продолжала одной рукой давить мне на спину.       — Для кого ты такая мокрая?       Ее голос был похож на голос змея-искусителя, когда он предлагал Еве яблоко, я уверена. Я уверена, он был именно таким.       — Скажи мне. — Она сильнее надавила мне на клитор, вызвав мой стон, но тут же отпустила.       Моя внутренняя ханжа, с которой я жила все двадцать восемь лет, упала в обморок. Потому что я отродясь такие вещи не произносила вслух. Я покраснела только при мысли о том, что мне нужно будет это сказать. Признать, что только на ее действия я ТАК реагирую, и неважно, что это было правдой. Знать это самой — одно, а признаться в этом вслух, да еще и самой Волжак, — это выше моих сил. Поэтому я продолжала молчать, лишь поскуливая в ответ.       — Скажи. Мне, — уже грубее проговорила она и слегка дернула меня за волосы, отчего голова запрокинулась назад. Я боролась сама с собой. Но… Тело требовало разрядки.       — Для вас, — еле слышно проговорила я.       — Не слышу. — Она сильнее потянула меня за волосы, так, что моя задница вплотную прижалась к ее руке и бедрам.       — Для вас! — громко и четко выговорила я, понимая, что бороться бессмысленно. Мне нужен оргазм. Она может мне его дать. А для этого мне придется заплатить.       — Хорошая девочка. — Я по одному голосу поняла, что она ухмыляется. Но мне было плевать, когда я почувствовала, как ее длинные пальцы вошли в меня до упора.