Фаворит 2, Или новая любовь императора

Стареющий император скучал, и это было очевидно всем, кроме, разумеется, меня, его законного супруга. Его старались развлечь в меру скудной фантазии: пытались подсунуть новое юное тело, кто дочь, кто племянника, но Клоди только кривился, игнорируя более молодые копии мужа. Не сказать, чтобы я сильно изменился, пожалуй, лишь чуть-чуть раздался в плечах и упорно носил строгий черный костюм полувоенного кроя — мы так и не пришли к соглашению насчет моего чина, а главе службы безопасности рядиться в кружева и шелка было неуместно. Все изменилось в один миг, когда старый приятель императора по академии решил представить ко двору своего жениха. Мальчишке вот-вот должно было сравняться восемнадцать, и нигде, кроме своего поместья да школьного пансиона, он еще не бывал, а потому вид имел самый восторженный, разглядывая наряды высшей знати и самого императора. В этот день дела несколько задержали меня, и я имел удовольствие со стороны оценить внезапно зажегшийся в глазах супруга интерес. Он откинулся на спинку трона и полуприкрыл глаза набрякшими веками — сказывалась бессонная ночь в казематах. Все это длилось от силы пару мгновений, другие бы и не заметили ничего, но не я. Клоди распахнул глаза, его красные каблуки стукнулись о подставку для ног, и он почти стек с сиденья, напоминая пантеру перед броском на добычу, и двинулся к паре, не дожидаясь официального представления. Приятель — граф де Вилье — явно опешил и растерялся, юноша же рядом с ним едва не прыгал от восторга, а уж когда сам император галантно пригласил молодого человека на танец, то сомнения отпали сами собой. Пока женишок кружился в танце с его величеством, сам граф, хромая отошел к стене и стоял, кусая губы. Очень хотелось подойти и как-то отвлечь от грустных мыслей и попенять на слишком явное выражение чувств, но местные сплетники уже расчехляли языки, готовясь обсудить столь скандальную новость, так что пришлось воздержаться от утешений. Со стороны оное выглядело бы жалкой попыткой коалиции рогатого супруга с отвергнутым женихом. Жалкое зрелище должно было получиться. С последним аккордом его величество подвел к одиноко стоящему графу раскрасневшегося от внимания и быстрого танца партнера, но руки его из своей не выпустил, при этом почти не смотрел на своего бывшего сокурсника, усугубляя неловкость. Музыка заиграла вновь, и граф де Вилье снова остался один. Вокруг него образовалась пустота, как рядом с прокаженным. — На месте графа я бы ушел. — Вы пока не на его месте, любезный Эдмун, — я обернулся к говорившему, маркиз де Капсез скривился, окинул меня насмешливым взглядом: — Конечно, ваше высочество. Не слишком тонкий намек на наши с графом схожие обстоятельства вызвал волну гнева, но я сдержался. — Не забывайтесь, — мягко предупредил я, пусть сам делает выводы, надеюсь, что ссориться с главой службы безопасности этот болван поостережется. Стоять за колонной резона больше не было, и я тихо исчез в разгар веселья. Оставалось надеяться, что Клоди соизволит объясниться, но как вести себя, я не представлял. Он явился под утро, блестя шальными глазами и благоухая чужими духами. Я поднялся с кресла. — Не спишь? Ну что ж, так даже лучше… Я ждал продолжения, уже догадываясь, что оно мне не понравится. Клоди не разочаровал: — Не хочешь проведать родителя? С языка едва не сорвалось: «А то что?», — но я промолчал, склонил голову, подчиняясь. — Вот и славно, — он вздохнул с облегчением, крутанулся на каблуках и исчез в дверях ванной. Дожидаться возвращения мужа не было никакого смысла. Воспользоваться телепортом мне не предложили, да не больно-то и хотелось — верхом тоже неплохо, есть возможность не сразу попасть в руки любимого папеньки и самую чуточку привести мысли в порядок. Я сунул в карман кошель с золотом, который лежал у меня в укромном уголке, окинул последний раз взглядом императорские покои и вышел вон. Следовало до отъезда сделать несколько распоряжений и взять на конюшне самую резвую лошадь. Папенька встретил меня, недовольно выгнув бровь: — Явился. Без пояснений было ясно, что слухи и сплетни опередили меня не меньше, чем на три дня. Папенька успел накрутить себя и теперь не преминет тыкать носом в ошибки в семейной жизни. — Позволь мне хотя бы отдохнуть с дороги, прежде чем ты начнешь упражняться в острословии. Где Гийом? — Понятия не имею, — соврал папенька, вздернул нос и удалился, хлопнув дверью. — Что может быть лучше любящего родителя? — спросил себя сам и тут же ответил: — Только любящие мужья. — Господин займет свою детскую комнату? — слуга сделал вид, что сами с собой говорящие господа это норма. Я кивнул. Как будто у меня есть выбор… Папенька усердно пилил меня за завтраками и ужинами. Обеды я благословенно пропускал, каждый день таскаясь на кладбище — там был островок тишины и покоя. Матушкин склеп, сложенный из солнечного песчаника, дарил спокойствие. Я порой заходил внутрь и отдыхал в прохладе, просматривая донесения агентов, которые справно снабжали меня информацией о происходящем во дворце. Гийома де Ламбера не допустили до аудиенции, ему пришлось убраться ни с чем. Это немного радовало и вселяло надежду, что Клоди все же пошлет за мной, когда наиграется: менять главу службы безопасности он вроде бы не намерен. С другой стороны, он мог назначить кого угодно на это место, но благоразумие было основной чертой в характере моего мужа, и на такое безрассудство он вряд ли бы решился. Опять же развестись со мной он не мог, как и оставить в ссылке — на это бы уже косо посмотрели соседние государства. Так что мне оставалось только сидеть и ждать, изучая каждый день по одному-двум подробнейшим донесениям. К вечеру я шел в хибарку сторожа. Старого сержанта давно уже не было на этом свете, нового охранника батюшка завести не удосужился, и я вытаскивал из тайника ключ, проворачивал его в тугом замке, чтобы попасть в крохотную комнатушку с очагом, где палил все бумаги — не хватало попасться на слежке, пусть лучше продолжают считать выбитым из колеи неудачником. Утро пятого дня ознаменовалось для меня запахом паленой шерсти. Я вскочил с кровати, заозирался в поисках одежды, но на кресле были разложены бриджи цвета «пепельной розы» и шелковый жилет в тон, кипенно-белая рубашка с кружевами и рюшами. Я выглянул в окно: костер под моим окном был показательной акцией сожжения ни в чем неповинного мундира. — Папенька, хорошо ли вы себя чувствуете? — почтительно поинтересовался я с высоты второго этажа. Он подпрыгнул, запрокинул голову, отчего под пышными кудрями проявился высокий с небольшими залысинами лоб. Я улыбнулся, отчего папенька топнул ножкой, затянутой в шелковый чулок все того же ненавистного цвета «пепельной розы», видать, он снова был на пике моды. — Вот видишь! — Папенька потряс тростью в сторону тлеющего камзола. — Я избавил тебя от неподобающего наряда! Не смей позорить наш род и одеваться, как какой-то стряпчий! Я тебе говорил, что такое пренебрежение в одежде до добра не доведет! Я вздохнул. Без подсказок было ясно, что вернулся дражайший Гийом де Ламбер. Жаль, что так быстро, но телепорт, похоже, ему организовали с размахом. Из дверей черного хода появилась недовольная кухарка с ведром, выплеснула воду на тлеющую ткань, сплюнула в столб вонючего дыма и ушла, покачивая бедрами и размахивая ведром. Папенька задохнулся от негодования, вынул батистовый носовой платок с монограммой и короной и собрался вытереть испорченные комнатные туфли. Я с интересом наблюдал за представлением. — И я вызвал парикмахера, нужно что-то делать с твоей безобразной прической, — папенька со всем возможным достоинством запрятал платок за обшлаг рукава, сообразив, что выглядит совсем не по-герцогски. — Не смей пропадать после завтрака! Я мысленно поблагодарил папеньку за предупреждение и смылся до завтрака, спешно натянув на себя позорные тряпки. Пришлось идти в деревню, покупать у первой попавшейся крестьянки хлеб и молоко, а затем отсиживаться в сторожке. Там нашлись даже пара штанов и рубаха, жаль, что они совсем не подходили мне по росту. Новости из дворца не радовали. Супруг новое увлечение поселил в своих покоях и таскал даже на заседания Совета, не желая расставаться ни на миг. По осторожным предположениям источника, новому фавориту был подарен фамильный браслет, который я в свое время носить отказался из-за его вульгарности — глыба золота со впаянными намертво кусками сапфиров и изумрудов походила больше на орудие убийства, чем на украшение. И еще мне было неприятно ощущать его на запястье, я бы не удивился, будь это какой-нибудь некромантический артефакт. Когда я затемно уже вернулся домой, в комнате меня ожидал сюрприз. Гийом де Ламбер сидел в кресле, наряженный в мятного цвета камзольчик с серебряными галунами и вышивкой. Я оценил влияние папеньки и мысленно снял шляпу — находиться с ним на одной территории и не прогнуться практически невозможно! — Вам идет, — осторожно сказал я. — Угу, как раз в тон лица, — криво ухмыльнулся он. — Сочувствую. — Пустое, — отмахнулся он. — Мне без разницы, во что наряжаться, а господин герцог при деле и гораздо спокойнее. Я склонил голову, соглашаясь. — Обменяемся информацией? — Я почти ничего не знаю… — Не ври мне, ваше высочество. Пришлось рассказать про артефакт и про привязанность мужа к молодому любовнику. — Думаешь, его околдовали или споили любовное зелье? Я честно пожал плечами. — Вот и я думаю, что вряд ли. Но многие мужчины в возрасте как с ума сходят, пытаясь вернуть уходящую молодость. Я всегда думал, что этим грешат женщины, но спорить не стал. Ждал, что еще поведает бывший глава службы безопасности. Он не разочаровал, профессионализм в глуши не растерял, и кое-что стало для меня откровением. Юный виконт Онори Л`Эльз после недели, проведенной в роли фаворита его величества, выглядел несчастным. По утрам глаза бывали покрасневшими от слез, и он порой вздрагивал, когда император повышал голос или делал резкий жест. — Источник говорит, что с кухни каждый вечер в покои доставляют бананы и огурцы. Странный выбор для ночной трапезы. — Еще подошла бы морковь и кабачки, — рассеянно сказал я. Де Ламбер поднял брови и кашлянул, кажется, понял, что я имел в виду. — Может быть, в своих опытах, — осторожно начал он, — его величество немного перестарался и слегка повредился рассудком? — Ваши слова, господин де Ламбер, можно приравнять к государственной измене, — противным тоном произнес я. Гийом изменился в лице. — Что ты мне сделаешь, мальчишка?! В большем дерьме я уже не окажусь, а вот ты все еще мнишь себя принцем-консортом? Три ха-ха! — Вам известно что-то конкретное? — Если ты настолько опротивел собственному мужу, что тебя вернули отцу, как ненужную вещь, то у меня для тебя плохие новости… — Меня переедет экипаж? Я неудачно упаду виском на камень? — Все в этом мире подчиняется определенным правилам, — внезапно спокойно сказал он и почти миролюбиво закончил: — Ты меня подвинул с поста, появился другой мальчик и подвинул тебя из постели императора. Понимаешь, о чем я? — Нет в жизни ничего постоянного, — согласился я. — Выпить не желаете? У меня тут где-то был припрятан неплохой коньяк. Гийом де Ламбер долго молча смотрел на меня, потом покачал головой: — Не зарывайся, мальчишка. Мы теперь в одной лодке, — сказал он и наконец оставил меня одного. Я с удовольствием потянулся и решил уйти в поля на рассвете. Как раз крестьяне будут выгонять скот на пастбище, можно будет купить молока и протянуть еще один день, пока папенька будет срывать на всех остальных дурное настроение. Дверь у меня не запиралась, поэтому я подпер ее стулом и завалился в постель как был, чтобы утром не тратить времени на одевание. Я оказался провидцем: пока папенька со слугой ломились в дверь, мне удалось благополучно выпрыгнуть в окно. Солнце едва поднялось над горизонтом, над полями еще стелился молочно-белый туман, и в душе поднимался детский восторг от своей выходки, все же эльфийская кровь порой давала о себе знать очень причудливым образом. Ближе к полудню, наевшись земляники, в изобилии росшей по краям кладбища, я спрятался от жары в склепе и размышлял о том, а не переселиться ли мне в сторожку, когда снаружи раздались осторожные шаги. Если бы не мелкий гравий на дорожках, то застать меня врасплох не составило труда. Я беспомощно оглянулся, но за последние четверть часа потайной ход не появился, и деваться мне из западни было некуда. — Габи, ты здесь? Я вздохнул, услышав этот голос, и в изнеможении навалился грудью на крышку саркофага. — Габи? Мне сказали, что ты был очень привязан к матери и скорее всего я найду тебя в ее склепе. Прости, что беспокою… Я повернул голову и посмотрел в сторону мужа. Он был один. Простая белая рубашка выделялась на фоне каменной стены, одет он был по-походному. — Габи… — Ты пришел, — невпопад сказал я и погладил шершавый камень крышки за невозможностью прикоснуться к самому Клоди. — Если хочешь, я могу поднять твою матушку. Я представил, как веду к дому иссохшую мумию в истлевшем саване, выражение лица папеньки, немного помечтал и с сожалением отказался. — Габриэль, я приехал просить прощения. Я милостиво разрешил и даже приставил одну руку к уху в виде рупора, чтобы лучше слышать. — Знаешь, Габриэль, ты удивительный. — Он устроился на крышке рядом и поймал мой взгляд. Я рассматривал его лицо, лучики морщин вокруг глаз — он смеялся. — Мне кажется, что с каждым годом я люблю тебя все больше. Не меняйся, пожалуйста. Я шмыгнул носом, имитируя растроганность. — Ты знаешь, что де Вилье все-таки женился на своем Онори? — Догадывался. — К побегу ты приложил руку? — Клоди взял мое запястье и поднес к губам. — М-м-м, — неопределенно ответил я, против воли млея от немудреной ласки. — Не мычи, знаю, что ты. — Запугал мальчишку совсем. — Просто показал, что придворная жизнь это не то, к чему стоит стремиться. — Клоди покрывал поцелуями мою ладонь и говорил урывками. — Когда они вошли в зал, я увидел двух влюбленных людей. Только их любовь была очень разной. Любовь-благодарность, восторженная любовь к старшему, потому что тот чуть ли не легендарный герой войны, его шрамы добавляют мужественности и шарма. Мальчишка любил Эрве, но скорее свое представление о нем. И разница в возрасте, жнец ее побери! А со стороны моего друга это была болезненная привязанность, лебединая песня. И их любовь была обречена, потому что… — На фоне придворных граф сильно проигрывал, — согласился я. — И слишком много соблазнов вокруг. И Эрве замкнулся бы и молча страдал, видя, что происходит. Они бы поженились, скорее всего, и остались при дворе, но это был бы несчастливый брак. Прости, Габи, что поступил так некрасиво, но нужно было действовать быстро, пока никто не опомнился. И спасибо тебе, что не устроил сцен. Но когда ты ушел молча, я едва с ума не сошел, было очень больно. Я кивнул, соглашаясь. Очень больно. — Теперь молодые будут жить в имении Вилье долго и счастливо. Заниматься хозяйством, давать приемы соседям… — Если не сбегут за границу, опасаясь мести сумасшедшего императора, — проворчал я. — О, ну раз им дали возможность пожениться, то очевидно же, что бояться нечего! — Клоди, ты перемудрил. Издай указ, чтобы не смели появляться в столице, тогда будет правдоподобно. И вообще, лучше расскажи, как тебе давали сонное зелье, мне же интересно! — Ах, этот порошок вульгарной ромашки, который так неуклюже мне подсыпали в вино, должен был изображать сонное зелье? Я почти догадался и очень убедительно храпел. Я рассмеялся, представив картину. — Габи, ты сразу догадался, что это игра? — Нет, — пришлось честно сознаться, что не настолько умен. — Но когда сложил два и два… Мальчик, который совершенно не в твоем вкусе, причем жених давнего друга. Я навел справки: мстить тебе ему не за что. Само обращение с якобы любовником и то, что он оставался с тобой дольше пары дней. Ему просто нечем тебя удержать, Клоди, прости. Это оказалось шито белыми нитками, когда дал себе труд подумать. — Спасибо, что не усомнился во мне. Я приподнял бровь. — Клянусь, у меня с ним ничего не было! Как ты правильно заметил, он совершенно не в моем вкусе! — Осталось только выяснить, что вы делали с бананами и огурцами, Гийом де Ламбер остался весьма озадачен… — Надеюсь, что, благодаря моим скромным урокам, молодой муж сможет доставить удовольствие своему супругу, — сказал Клоди и потупился, кусая губы и сдерживая смех. — Пойдем домой, я соскучился. И мы пошли. Я собирался не выпускать его из постели как минимум три дня, и, судя по оттопыренным карманам, Клоди был готов к такому повороту событий.