Love is love

С самого утра в доме Гамильтонов был страшный и невообразимый переполох. Служанки спешно мелькали, казалось, по всему пространству дома, выполняя указания и рекомендации доктора. Александр нервно мерил шагами свой кабинет и, словно загнанный зверь, метался из угла в угол, напрасно пытаясь унять эмоции и чрезвычайное волнение. Честно говоря, он уже потерял счет времени. Сегодняшний день начался совершенно обычно и не предвещал никаких перемен и тревог. За завтраком Гамильтоны достаточно тихо и мирно беседовали, обсуждая новые планы и цели послевоенной мирной жизни. Александр, со свойственной мужчинам самодовольством и уверенностью, когда они точно знают суть дела и догадываются, что их собеседник не особенно хорош в выбранной теме обсуждения, достаточно воодушевленно и заинтересованно говорил что-то о необходимости создания нового общего свода законов. Его монолог мог расстянуться на очень и очень долгое время, но неожиданно Элизабет, до этого выступавшая в роли внимательного и образцового слушателя, в одно мгновение поменялась в лице и, схватившись за живот, не смогла сдержать громкого крика, вызванного приступом резкой боли. Гамильтон, откровенно говоря, не был готов к такому исходу и к столь, как ему самому казалось, быстрому и, все же нужно признать, логичному завершению беременности жены. Он ожидал услышать заветное «Кажется началось» когда угодно: завтра, через неделю, через полмесяца. Когда угодно, но не сейчас. Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что скорее всего, эти слова, даже если бы они выпали на другую дату, в любом случае были бы неожиданностью. И тут закрутился этот странный и сумасшедший карнавал: служанки, непрерывно вальсирующие со второго этажа дома на первый, скорая мазурка доктора… Фоновым оркестром этих диких танцев служила симфония криков Элайзы. Гамильтон не знал куда себя деть и как спрятаться от звуков страдания жены. Он очень хотел помочь ей, очень хотел облегчить ее участь. Хотел, но не знал как. Несколько раз нервы Александра не выдерживали и, сорвавшись с места, с гневными криками «Да что вы там с ней такое делаете?!», пытался вломиться в комнату, чтобы «спасти Элизабет». Лишь с большим трудом и лишь с помощью мужской половины части слуг его удавалось удержать и остановить. Гамильтон пробовал отвлечься и даже выходил на прогулку, однако он не выдержал на улице и больше пяти минут, так как опасался, что в любой момент его помощь будет необходима его дорогой Бетси. Ожидание казалось вечностью. Александр не мог ни о чем думать. Он просто ждал. Бесконечно долго ждал. Ждать чего-либо было не в правилах Гамильтона, он привык полагаться только на самого себя и свои действия, однако ничего другого ему не оставалось. Неожиданно раздался крик. Крик больше похожий на писк. Александр, морально измотанный этим тяжелым днем, сначала даже и не понял, что произошло, но уже через мгновение он подскочил со своего места и бросился на второй этаж. В скором времени Гамильтон, чувствуя странную и противоречивую смесь спокойствия и волнения, осторожно ступая, входит в комнату. На мгновение он замирает на пороге. Мужчина видит такую утомленную, но по-прежнему прекрасную Элизабет, в руках которой покоится крохотный сверток. Девушка поднимает взгляд на мужа и дарит ему слабую улыбку.Словно получив благословение, Александр подходит к кровати Элайзы и аккуратно присаживается на самый его край. -Познакомься с сыном, — негромко, не то от нехватки сил, не то от благоговейной торжественности момента, произносит Элизабет, протягивая малыша отцу. «Сын» — это слово еще миллионы раз эхом отдается в голове Александра. Сын, его сын. Их с Элизабет сын. Гамильтон осторожно и еще пока не совсем уверенно берет ребенка на руки. Малыш, забавно морща крохотный носик, бессознательно кривит губы. Эти простые и такие естественные действия ребенка заставляют в душе Александра разлиться чувствам запредельной любви и убийственной нежности. -Элайза, он…- отчаянно пытаясь сдержать эмоции произносит мужчина, чуть дрогнувшим голосом. -Он само совершенство, да, ты прав, -улыбнувшись говорит девушка, заканчивая фразу за мужа. Мальчика было решено назвать Филиппом, в честь деда, отца его матери. Александр и Элизабет в полной мере постигали все радости и трудности своих новых обязанностей. Они учились быть родителями. Когда Элайза более менее оправилась от родов, то ребенка крестили. Гамильтон, конечно же, относился к этому обряду весьма скептично, но, так как религия и вера были чрезвычайно важны для жены, он уступил. Вскоре их жизнь стала двигаться в непривычно тихом и размеренном ритме: Элизабет вела хозяйство, а Александр, по-прежнему являясь правой рукой Вашингтона, пытался поставить на ноги еще совсем юную Америку. Был совершенно обычный и ничем не примечательный вечер. Элизабет составляла список продуктов, которые служанке завтра будет необходимо купить на рынке. Александр же вызвался уложить Филиппа. Из детской доносились звуки тихого и необычайно нежного и заботливого пения: Yankee Doodle went to town A-riding on a pony He stuck a feather in his hat And called it macaroni Yankee Doodle, keep it up Yankee Doodle dandy Mind the music and the step and with the girls be handy… Эта революционная песенка и старания мужа не могли не вызвать у девушки улыбки умиления. -А ведь мы договаривались с ним, что начинаем новую жизнь в мире без борьбы и воспоминаний о революции, — по-прежнему улыбаясь произнесла она, передав список продуктов Энн. Бесшумно добравшись до детской и чуть приоткрыв дверь, Элайза с нескрываемой нежностью смотрела на самых дорогих сердцу людей, которые, кажется, не замечали ее присутствия. -Обещаю, что бы ни случилось, я всегда буду рядом, всегда буду с тобой. Я буду сражаться, проливать кровь, только чтобы ты был счастлив, — негромко говорил Александр уже спящему сыну. Элизабет и без того была очень эмоциональной, а рождение ребенка усилило ее восприимчивость ко всему происходящему, поэтому сейчас она еле сдерживала подступившие к глазам слезы. Она хотела было присоединиться к этой умиротворенной семейной идиллии, однако неожиданно раздался стук в дверь. И кто бы мог прийти в столь поздний час? Открыв дверь, девушка обнаруживает, что это почта. Элайза принимает письмо, полагая, что это очередное запоздалое поздравление с рождением и крещением Филиппа от друзей, или родственников. Однако автором письма оказался Генри Лоуренс, отец друга Александра… Тревога и странное ощущение неизбежных неприятностей и горестей мгновенно охватывают девушку, она спешно поднимается на второй этаж и сталкивается в дверях детской с мужем -Куда ты так спешишь? Что-то случилось? — немного обеспокоенно спросил Гамильтон, посмотрев на жену. -Александр, тебе письмо, — отвечает Элизабет, протягивая дрожащими руками конверт. -Да что с тобой? — удивленно спрашивает мужчина, замечая эту странную и безосновательную дрожь в руках. -Нет, ничего, — отрицательно помотав головой говорит девушка. Она знала, если сказать мужу о «плохом предчувствии», то он, если не вслух, то уж точно мысленно, посмеется над ней. Гамильтон не верил в такие вещи. -От кого оно? — спросил Александр, направляясь в свой кабинет. -От Генри Лоуренса, — отвечает Элайза, ощущая удивленный взгляд мужа. -Не могла бы ты прочесть его? В последнее время я слишком часто работаю с бумагами, поэтому к вечеру глаза начинают болеть, — открывая дверь перед Элизабет произнес мужчина. -Да…да, конечно, — несколько рассеянно ответила девушка, разворачивая письмо. Через минуту, разрывая оглушительную тишину комнаты, нежным голосом Элайзы были прочитанные страшные слова: «…мой сын, Джон Лоуренс, убит британскими войсками, отступающими из Южной Каролины». Убит, когда война была уже практически закончена… Александр все еще не может поверить в услышанное. Все это как отвратительный сон, от плена которого хочется как можно скорее сбежать, как можно скорее проснуться. Гамильтон изо всех сил пытается, но ничего не выходит. Джон. Старина Джон. Джон, с которым они разжигали пламя революции. Джон, с которым он сражался плечом к плечу. Джон, который всегда во всем поддерживал его. Джон, которого больше нет… После известия о смерти друга, Александр закрылся в себе. Находясь дома, он избегал общества жены и сына, уходя в свой рабочий кабинет. Это продолжалось еще около недели. Не трудно догадаться, что Элизабет переживала за состояние мужа. -Александр, — негромко позвала она, входя в кабинет, дверь которого, по случайности, оказалась не запертой. Гамильтон, что в последнее время случалось довольно часто, в полной отрешенности сидел за столом. -Александр, я понимаю, тебе тяжело, но нам с Филиппом тоже непросто. Вернись к нам. Прошу, — произнесла Элайза, положив руки на плечи мужчины. -Ты нужен Америке, нужен Вашингтону, нужен мне, нужен Филиппу… Вспомни, что ты обещал ему: ты обещал сражаться за него, обещал всегда быть рядом. Тебе нельзя сдаваться, — как можно убедительнее продолжала она. -Значит, ты тогда все слышала? — растерянно отозвался Александр и впервые за долгое время в его глазах промелькнуло что-то кроме отчаяния и отрешения от происходящего. -Да, слышала… Александр, подумай, теперь, когда Джона…когда Джона больше нет, ты должен успеть сделать гораздо больше. Ты должен жить за двоих, понимаешь? Прошу, не отрекайся от нас и своих целей, — говоря это, Элизабет надеялась вернуть себе мужа и отца Филиппу. Стоит отметить, что ей, в какой-то степени, удалось это, однако, упомянув в своей пламенной речи о целях Александра, она вновь разбудила амбиции, что до этого мирно дремали в сознании Гамильтона. Мужчина, словно проснувшись от долгого сна, еще несколько мгновений молча смотрел на жену, пока временно потухший огонь в его глазах разгорался с новой силой. -Ты права, у меня очень много работы, — нарушив тишину, наконец, говорит Александр, чувствуя, что он неизбежно возвращается к бешеному ходу жизни.