Мой личный Апокалипсис

— Ну, вот мы и пришли, — торжественно сообщила Измайлова, когда они вышли из лифта, в котором, кажется, ехали целую вечность. — Это какой этаж? — спросила девушка, осматривая лестничную площадку незнакомого, но вполне благородного подъезда. Ее сердце трепетало в необъяснимом сладком предвкушении, словно в детстве, когда бежишь к елке в первое утро Нового Года, сгорая от нетерпения узнать: сбудется твое желание или нет? Впрочем, ее желание сбылось — и мечтать больше было не о чем. — Тринадцатый, — улыбнулась женщина, приступив к поиску чего-то нужного в бездонном чреве сумки. — Несчастливый? — Только когда сломается лифт. Прошу, — железная дверь, наконец, распахнулась, и Майя могла войти — нет, не в квартиру к своей преподавательнице, — в сказку. Которая бросилась ей навстречу с радостными детскими голосами. — Мама! — впрочем, восторг малышей (если можно назвать таковыми детишек в возрасте восьми-десяти лет) наткнулся на стену смущения и непонимания в лице неожиданной гостьи. — А что ты нам принесла? — лицо мальчика хранило хмурое невозмутимое выражение, будто бы мама приводила студенток к себе в дом каждый божий день. От этого стало неожиданно неприятно — будто бы в бочку мёда подлили ложку дегтя. Впрочем, это не могло испортить сладкий вкус мёда. — Мир, ты дурак. Видишь, мама не принесла, а привела, — девочка, напоминающая настоящее солнышко, внезапно обратилась к девушке: — Дети, познакомьтесь это, Майя. Моя студентка, — Тихомировой показалось, или в голосе Анастасии промелькнули мягкие нежные нотки. — Майя, а это Мария и Мирон — мое счастье и мои детки. — Круто. А вы фея? — глаза Маши загорелись ярким пламенем, окончательно и бесповоротно растопившим сердце девушки. — Почему ты так решила, красавица? — мягко, почти так же, как и Измайлова, произнесла Майя, опустившись на колени и положив в ладони маленькие ручки девочки. — Я же вижу! Ты настоящая! Я такой тебе себя и представляла — девчушка, устремилась на брата победным, пылающим, как Олимпийский огонь, взглядом. — Я же тебе говорила! — Да. Раз она фея, тогда, может, она принесла мне мои любимый пончики? — взгляд парня был полон неприкрытого скептицизма. Недовольный, строгий, будто в университете, голос преподавательницы спас «фею» от разоблачения. — Фея ничего не принесла. И я тоже. Ибо все, что нужно, у нас есть. Марш к столу! Мы с Майей сейчас подойдем. — Значит, пончиков не будет, — вздохнул Мирон, понуро повинуясь указанию матери. — Ты сам как пончик. Иди-иди, — крикнула вслед Измайлова, обращаясь к девушке. — Вешай пальто на вешалку. Сейчас принесу тапки. Подожди. «Чудо, а не женщина» — с упоением подумала Майя, провожая женщину влюбленным счастливым взглядом. *** Когда женщина наконец выгнала свою банду в комнату смотреть телевизор, Анастасия имела счастье остаться наедине с Тихомировой. Нет, это ж надо было — пригласить свою студентку к себе на ночь. Дожили… Но что ей оставалось делать — иначе девочка (женщина могла бы поклясться) осталась бы ночевать там на скамейке. Конечно, она могла бы настоять на варианте с отчим домом и со спокойной душой передать в надежные родительские руки, но… Никто не знает, какие у нее отношения с ними. В конце концов, она сама выбрала другой вариант! Она выбрала ее! А значит, она все сделала правильно. И эта удивительная, особенно милая в домашней обстановке и розовых тапочках (других, к сожалению, не было), сидящая напротив и неспешно ковыряющаяся в чашке чая отметала у нее последние сомнения. Странно, но этот вечер выдался на удивление чудесным, словно бы Майя внесла в пустую болтовню об уроках и бесконечные споры моих ребятишек что-то качественное, новое, иное. Волшебное. Прекрасно. Незнакомое ранее, но безумно необходимое. Один лишь вопрос не давал покоя Измайловой. Странный, неудобный и мучивший женщину на протяжению уже долгого времени. И, она, наконец, решила его задать: — Скажи, — несмело начала она, кусая губы. — Я понимаю, быть может, это не мое дело. Но все-таки, чей это ребенок? Почему ты вынуждена с ним сидеть? И почему ты чуть не заночевала на лавочке в институте? Майя замолчала. Чашка с трагическим звоном ударилась на стол. На красном, вспотевшем не от чая лбе выступила недобрая испарина. — Анастасия Евгеньевна, — после минуты напряженной паузы произнесла она, проводя ладонью по мокрому лицу. — Я… — Если ты не хочешь говорить об этом. Не надо. Я пойму, — Анастасия не могла скрыть своего разочарования, граничащего с отчаянным еще более острым любопытством. Но давить на девочку она не имела права. Но все же, что она там так упорно скрывает? — Все в порядке, Анастасия Евгеньевна, — наконец-то выдохнула она, убрав от лица руку. — Я могу вам рассказать. Я давно хотела с кем-нибудь этим поделиться. Правда не знаю, поймете ли вы… Женщина отодвинула чашку. Кажется, она забыла, как дышать. Сейчас она была готова на все, чтобы узнать ответы на вопросы, так мучившие ее на протяжении последнего времени. Если она решится. Если решит, что их отношения достаточно близки для этого. — Ну, поделись. Это порой бывает очень важно. Даже полезно — иногда люди могут помочь. И не только морально — нет, а стимулировать же никто не мешает? — Так-то оно так. Только я боюсь, что после сказанного вы выдворите меня на улицу. Нет, как вы поняли, мне есть куда пойти. Но портить отношения со своим научным руководителем не хотелось бы, — смутилась девушка, заправив прядь за ухо. — Даже так, — Анастасия была испугана настолько же, насколько и заинтригована. — Я не представляю, как твоя история может повлиять на наши с тобой научно-приятельские отношения. Но могу пообещать, что, чтобы там ни было, я не выгоню тебя на улицу — если, конечно, ты не признаешься в том, что промышляла разбоями и убийствами? — О, нет. Подобным не увлекаюсь, — на лице Майи, к радости женщины, появилась веселая, почти спокойная улыбка. И значит, она должна была немедленно поведать всю историю — с начала до конца.

***

— Да уж. Впечатляет, — хриплым от пережитых эмоций голосом, наконец, произнесла Анастасия, когда повествование подошло к концу. Правда как всегда превзошла все самые смелые ожидания. И оказалось малоприятной... Да что там: шокирующей, мерзкой, ужасной, бросающей в дрожь и вызывающей отчаянное, непреодолимое желание прижать к себе эту несчастную, запутавшуюся в себе, своих обязательствах и привязанностях к недостойным и хитрым особям, девушка. Одной. Да и ее было достаточно. — Ну, вот от этих криков, колик и истерик Кристи я и сбегаю в институт. Обычно я стараюсь не задерживаться — но в этот раз совсем выбилась из сил. Анастасия Евгеньевна, я понимаю, вы думали, у меня есть более уважительная причина, чтобы не ночевать дома, а оно все вот так, — взгляд Майи был полон искреннего раскаяния. — Не волнуйся, — рука женщины на автомате накрыла ее лежащую на столе ладонь. — Думаю, причина более, чем уважительная. Я понимаю, сегодня ты рассказала более, чем достаточно… Но можно еще один вопрос, — женщина замялась, опустив глаза. Ей было безумно неловко. Конечно, не каждый день приходится у себя на кухне выслушивать от своей студентки душещипательную историю ее нелегких нетрадиционных отношений со своей наглой и циничной зазнобой. — Скажи, ты ее еще любишь…. Эту Кристину? — последняя фраза более походила на змеиное шипение. Кажется, за время рассказа она окончательно возненавидела Кристину буквально всеми фибрами души. Ее мелкая изначальная неприязнь к этой девушке увеличилась подобно раковой опухоли — злокачественной и смертоносной. Кажется, она была готова задушить ее собственными руками. Но нужно было действовать аккуратнее и цивилизованнее, дабы по максимуму сберечь тонкую душевную организацию девочке и помочь ей в решении проблем. Точнее одной и самой главной — по имени Кристина. Которую нужно было устранить — чем быстрее, тем лучше. «Особенно для тебя» — подбросило вредное подсознание, тут же подобно дворовой собаке загнанное обратно в угол. Девочка живет в Аду! И ее нужно вывести из этой огненной гиены — любой ценой! Девушка пожала плечами. Маленькая ложечка с мелодичным звоном ударилась о дно бокала. — Не знаю. Одно скажу точно — когда-то любила и очень сильно. Иначе я не могу дать логичного и обоснованного объяснения своего поведения, — она говорила обыденно просто, будто бы речь шла не о высоких чувствах, а о вчерашнем походе в булочную. — А сейчас, когда я узнала ее со всех не самых приятных сторон... Если я что-то чувствую к ней — то неприязнь и сожаление о потерянном времени и былых унижениях, — Измайловой показалось, или дышать стало легче — в два, а то и в три раза будто бы с души свалился огромный камень, не дававший покоя, тянущий ее ко дну на протяжении всего повествования? — А оставить все это не могу. То ли привычка, то ли беспокойство за судьбу Кешки. Как я смогу спать, спокойно зная, что он в детдоме? Впрочем, я сейчас не могу спать благодаря ему же. — Понятно, — женщина закусила губу, будто бы тем самым желая уберечь себя от очередного весьма интересующего, но совершенно точно неуместного вопроса. Впрочем, сгорел сарай — гори и хата. Да и разве она сможет остановить себя в светлом намерении спасти эту девочку? — Скажи, а что с отцом этого мальчика? О нем ничего не известно? — Для меня нет. Да и для Кристины, возможно. Она не особо разборчива в связях, — с губ Майи слетела невеселая, но уже не болезненная усмешка. — Максим, кажется. То ли Рудин, то ли Руднов. Когда-то он учился в нашем институте. Может, учится до сих пор. Я давно его не видела, да и честно говоря, не хотела бы, — тонкие длинные пальчики девушки сжали кружку плотным, напряженным кольцом, свидетельствующим о том, что ей все еще неприятна эта тема. — Ну, нет и Слава Богу, — натянуто улыбнулась Анастасия, на сей ноте решив закончить этот тяжелейший для них обеих разговор. Точнее, отложить до лучших времен. Закрыть эту тему раз и навсегда она не могла — как и оставить Майю в этом гадюшнике. — Спасибо тебе за такую исповедь. Правда. Я даже не ожидала, что ты расскажешь все это мне… — она запнулась, не зная, что нужно говорить в таких случаях — да и стоит ли? — Да ладно, — ресницы девушки опустились, несмело касаясь мраморно-белой кожи — смущено мило. Красиво — так, что захватывает дыхание и хочется смотреть, смотреть, пока не кончится вечность и последний луч солнца упадет на землю. — Вам спасибо. Давно так не открывала перед кем-то душу. Спасибо за понимание. И скажу честно… за время занятий, на которых мне удалось побывать, я не успела понять, какой вы преподаватель. Но как человек вы… — она подняла взгляд полный искренней неподдельной благодарности, восхищения и еще чего-то нежного и необъяснимого. — Я никогда не встречала таких добрых, отзывчивых, внимательных людей. Спасибо вам огромное за кров, за прием, за все… — Ой. Да не за что… — засмеялась женщина, не в силах скрыть охватившего и переполнившего в один миг и до краев ее счастья, отразившегося на лице пятнами предательского румянца. — Ну как же, Анастасия Евгеньевна? Если было бы не за что, я бы ночевала сейчас на улице. — Так! — безапелляционно произнесла хозяйка, поднимаясь с места и между делом убирая приборы со стола. — Я сказала не за что — значит не за что. И вообще, пошли спать. Пока я еще добрая. — Добрая? — подняла бровь девушка. Анастасия скопировала ее жест — но более удивленно, угрожающе. Впрочем, выходило не очень. Да, похоже, у нее появился третий ребенок — который будет вить из нее веревки. Другим это не позволительно. — Да. Май, правда иди готовься ко сну. Можешь передать это моим обормотам, — сменила гнев на милость преподавательница — раз уж сегодня ей суждено побыть белой и пушистой. — Обязательно. Только, Анастасия Евгеньевна, позвольте, я помогу вам с посудой. Не сделать этого после того, что вы для меня сделали, будет чистейшей воды преступлением, — женщина вздрогнула ощутив ток пальцев, так случайно и ненавязчиво коснувшихся ее, лежащих на тарелке. В один миг полетевшей вниз и разлетевшейся на множество осколков. Заставивших женщину в тот же миг опуститься на корточки, поспешно собирая остатки несчастной, безвременно канувшей в лету посудины. — Я сама. Прости, Анастасия Евгеньевна, все из-за меня. Все из-за меня, — снова и снова причитала девушка, пытаясь помочь женщине в ликвидации следов катастрофы. Снова и совершенно случайно касаясь ее руки. — Я сама, — бормотала Измайлова, нервно изымая из рук девушки очередной осколок, не сразу замечая на нем бурые пятна крови. С трудом понимая, что она принадлежит не ей, а… — Майя! — прежде чем она успела осознать, что делает, она поняла, что держит в руке тоненькую девичью ладошку. Оттого пугаясь еще сильнее и поднимая растерянный взгляд на гостью. Глаза которой воззрились на нее с неподдельным беспокойством и изумлением. Сияющие удивительным, изумрудным свечением — ярким-ярким, как трава на цветущем лугу. В которую хотелось беззаботно упасть — до боли, до одурения, блаженно вдыхая свежую ароматную зелень и наслаждаясь жизнью весной. Ей показалась, она падает — без шанса удержаться за хрупкие края ускользающей реальности. И наконец, упала — ощущая на губах вкус влажных мягких губ — сладких и влекущих к себе с неистовой, еще большей силой…