Мой личный Апокалипсис

Эта неделя выдалась для Майи особенно нелегкой. Курсовая и новый ухажер Кристины, которому она, естественно, не предпочла заболевшего Кешку, совершенно выбили девушку из колеи, превратив в настоящего овоща — ее кругам под глазами позавидовала бы и панда. Только в пятницу, на свой страх и риск, доверив болеющей с похмелья мамаше уже практически выздоровевшего сына, она смогла выбраться в институт. Отсидев две положенные пары и отнеся деканат необходимые документы, Тихомирова могла с чистой совестью отправиться домой. Могла… Нет, не могла. Мысль о том, что ей предстоит еще день, а потом неделя и месяц с одинаково близкими и одинаково надоевшими ей до оскомины на зубах людьми приводила девушку в отчаяние и, в конце концов, привела на одну из институтских скамеечек, в шахматном порядке раскиданных по длинным коридорам универа. Пустым. На город давно легли коварные холодные сумерки, разогнавшие более удачливых «коллег» по домам и общежитиям. Майе безумно хотелось также. Сидеть, болтать с друзьями, деля на троих пачку чипсов и жалуясь на строгих преподов… И никаких тебе детских криков, вечно недовольной всеми и ей лично Кристины, противной Веры Ивановны, требующей денег за квартиру за месяц вперед. Да, снимать собственное жилье было очередной глупой идеей, посетившей ее голову. Захотела взрослой жизни — вот, получай. Сейчас утомленной тяжкими думами и вереницей бессонных ночей девушке хотелось только одного — спать. И это было уже не желание и жизненно-важная необходимость — Майя сама не заметила, как мигом подоспевший Морфей закрыл ей веки, увлекая в свою манящую сладкую долину. Неизменно гордой и звучной походкой, важно и неторопливо с грациозностью английской Королевы, невысокая брюнетка шествовала по длинному пустому коридору, наслаждаясь вечером и тишиной. Все-таки есть один плюс у второй смены — никто не суетится, не гудит, как локомотив перед прибытием, по разным сторонам и не пытается сбить с ног. Вроде не школа уже, а все, как дети. Впрочем, кого она обманывает — они и есть дети. Безусловно, им кажется, что, получив студенческий билет и бурно отметив это дело в общажной уютной компании, они наконец-то стали теми, кем отчаянно хотят казаться — взрослыми. Нет, ребятки. Что вы видели, кроме родительских криков и бланков ЕГЭ, вселяющих в вас вселенский всепоглощающий страх? Это тебе не несколько разводов и детей за плечами, тонны изматывающей, бесконечной работы, от которой нет ни отдыха, ни покоя, невзирая ни на нормы устава, ни Трудового Кодекса. Что им сейчас — отсидел пару часов, выпил пива с друзьями, попросил денег у родителей и с ужасом ждешь следующей сессии. Впрочем, у них все еще впереди. От этой мысли Анастасии стало даже грустно. И немного радостно. А пока пускай прячутся на задней парте и глазами кота из Шрека продолжают смотреть на измученных преподавателей, выпрашивая заветную троечку… Увиденное в следующую минуту повергло женщину в шок. Ну, а вы раньше видели студентов, сладко почивающих на скамейке у выхода? Да… Похоже кто-то «перезанимался». — Подъем двоечникам! Кровать не слишком жесткая? — звуки чрезмерно грубого, до боли знакомого голоса привели Майю в чувство, выводя из горизонтального положения, в котором она, как оказалось, успела переместиться. — Анастасия Евгеньевна, — пролепетала девушка, протирая сонные глаза, дабы убедиться в том, что увиденное — не сон, и перед ней собственной персоной стоит Измайлова. Нет, в это невозможно было поверить. Но, черт возьми, как хотелось! — Ты что здесь делаешь? — очень смешно, Анастасия Евгеньевна. — Почему здесь? — девушке показалось, или в голосе научной руководительницы промелькнули нотки беспокойства? — Да я тут отдыхала… немножко, — Анастасия смотрит на девушку своими глазами также удивленно, как и Майя, совершенно не знающая, что сейчас делать. — Ну как, отдохнула? — в глазах преподавательницы появляются искорки уже знакомого веселого азарта. — Май, что случилось? — тонкая рука женщины неожиданно и непроизвольно (честное слово) ложится на ее плечо. И тут же отскакивает — как мячик, прилетевший в стенку. — Все в порядке, — как от удара током, инстинктивно вздрагивает Майя, непроизвольно сбрасывая ее руку. Она не привыкла, чтобы ее жалели. Даже она. Хватит! — Я сейчас пойду домой. Не беспокойтесь, Анастасия Евгеньевна… — тараторит девушка, решительно поднимаясь с места, намереваясь немедленно воплотить задуманное в жизнь. — Подожди, — миг — и она оказывается напротив. Взволнованный, с явными оттенками нежности взгляд лазурно-синих глаз устремляется куда-то, в самую глубь других — где плещется серость бурной Невы и зелень луговых трав. — Ты не хочешь идти домой? — хрипловатый голос женщины звучит тихо, растроганно. Майя опускает глаза, будто пытаясь спрятать от нее ответ, впрочем, прекрасно понимая, что преподавательница знает его и так. Девушке безумно неловко. Растрепанная и полусонная, как преступник на допросе, она стоит перед своим научным руководителем, светлому взору которой предстала спящей всего минуту назад. Да уж, для полного счастья ей не хватало поведать историю о своем жутком союзе с девушкой и их «общему» по факту ее ребенке. После такого Анастасия не захочет ее больше видеть — не то, что писать с ней курсовую. — Пойдем за мной, — неожиданно властный и не терпящий никаких возражений голос выдергивает девушку из гнусных мыслей, заставляя соляным изваянием застыть на месте. — Что? Куда? — кажется, она знает ответ. Или просто хочет верить. Такого просто не может быть! Однако пляшущие, будто пламя в камине, чертики в глазах Измайловой утверждают обратное. — А ты пойди — и узнаешь, — лукаво подмигнула она, для верности выставив ногу вперед. Майя вздрогнула, пытаясь представить, как это будет смотреться со стороны. Будто девочку снимает на одну ночь! От этих мыслей стало гадко. Она не такая! Но как же это соблазнительно! Что Майе безумно хочется пойти. Хоть на край света — даже в кроватку, пусть на одну ночь! — Май, пойдем. Переночуешь сегодня у меня, — она меняет тактику, одновременно меняясь в лице: в ее взгляде голосе сквозят нежные, почти умоляющие нотки. Майя понимает, что не может отказать. Просто не имеет права. Но как согласиться? Мысли, словно распутавшиеся из клубка нитки, путаются в измученной голове девушки. Это будет совсем уж некрасиво! Неправильно! Неудобно! Даже если и очень хочется. Блять! Вот и как поступают в таких ситуациях? Да и много ли кто в них оказывался? Окинув ее невеселым, сожалеющим взглядом и испустив преисполненный бетонной тяжести вздох, студентка, наконец, выдает: — Простите, Анастасия Евгеньевна… Измайлова продолжает измерять глубину серо-зеленых глаз — в упор, тяжело. Затем, наконец, опустив, легко, будто бы невозмутимо пожав плечами, произносит: — Ну ладно, — ее голос звучит тихо, печально. Но сколько же крика в этой невинной одинокой фразе! Кажется, его хватило бы на то, чтобы охватить весь институт и несколько метров за его пределами! Он бьет в виски — отчаянным бухенвальдским набатом, не в силах превозмочь этот бездушного вакуума, вставшего между ними глухой непробиваемой стеной. И Майя сдается. Поднимая на нее измученный, обреченный, но счастливый в самой глубине взор, девушка выдает: — Хорошо. Пойдемте, — уверенно. Тихо. Почти счастлива. И Майя видит, как в глазах женщины зажигаются новые звезды — на смену тем, что погасли в них несколько секунд назад. И это стоит того, чтобы забыть о Кристине и о Кешке, с которым она останется целую ночь. О том, что можно и нельзя. Плевать! Наконец-то она сделает то, что хочет, а не то, что якобы «должна». А сейчас она хочет к Анастасии. Хочет прокатиться с ней по ночному, одевшемуся в огни фонарей и многочисленных окон многоэтажек городу. Хочет увидеть, как и чем живет эта женщина. Хочет побыть с ней. Хочет наконец-то нормально поспать — всю долгую, кажется, бесконечную ночь, не просыпаясь каждые два часа от детских душераздирающих криков. — Пойдем, — также еле слышно, будто давая безмолвную священную клятву, шепчет женщина, опуская ресницы. И Майе кажется, что она наяву увидела, как с ночного, чарующе-темного неба падают звезды — умирая и возрождаясь снова. Ночной Барнаул как всегда суров и морозен. Кажется, мороз, обретя плоть, издевательски треплет щеки, гневаясь и пытаясь разогнать всех по домам. Впрочем, сибирские жители, давно приспособившиеся к своенравному резкому климату, стойко не обращали на него внимания, упрямо продолжая свою разнообразную, подвижную деятельность. — Холодает, — поежилась Майя. На самом деле, ее ничуть не тяготил этот холод, как и молчание, внезапно воцарившееся между женщинами. Ей безумно хотелось побыть еще немного на свежем воздухе — вместе с Анастасией, гуляя по вечернему, безумно красивому и еще не отошедшему от новогоднего сияния городу. — Замерзла? Не волнуйся, сейчас будет тепло, — подмигнула женщина, ускорив шаг, заставляя Майю пожалеть о сказанном. Впрочем, эта забота была важнее, чем прогулка под луной или стакан горячего чая — от этого сейчас не отказались бы они обе. — Тепло? — мягко улыбнулась Измайлова, когда они оказались в салоне автомобиля. — Всяко теплее, чем на улице, — засмеялась девушка, кутаясь в куртку. Она была счастлива. Все это было похоже на сказку. Про Золушку. Оставалось надеяться, что после двенадцати ее машина не превратится в тыкву. Главное, чтобы она не превратилась в крысу. Впрочем, она не крыса — девушка не сомневалась. И все-таки Майе было безумно неловко. — Спасибо вам, Анастасия Евгеньевна. Вы столько всего для меня делаете. Вы такая добрая… — Да ладно, — женщина чувствовала смущение, давящее на грудь и одновременно с ним расцветающее в ней редким прекрасным цветком. Она чувствовала себя рыцарем, спасающим беззащитную нежную хрупкую, как лепестки орхидеи, принцессу из лап коварного монстра ночных улиц и насущных проблем в свой замок — уютный и крепкий — такой, в который не пробьется ни один сквознячок. — Я обычная, Майя. Просто делаю то, что могу. Что не могу не делать. Майя вздрогнула. Ей показалось, или голос женщины дрогнул, как лед на реке с первыми предвестниками весны. Как струны в умелых руках гитариста, начавшего свою красивую мелодичную песню. Измайлова не отрывала глаз от дороги. Она не могла поверить, что совсем скоро эта необыкновенная девочка окажется у нее дома. И все-таки женщину не переставал мучить вопрос — какая нужда заставила ее спать на лавочке в университете? Что-то упорно подсказывало — дело в этой девушке, устроившей мини-разборки у супермаркета. Воспоминание о ней заставило Анастасию мысленно передернуться. Почему ей так неприятна эта особа? И кто она Майе? И почему она уже в который раз вынуждена сидеть с ее ребенком? Эти вопрос не давали женщине покоя, однако, спросить прямо она не решалась. Кто она для нее, чтобы задавать такие вопросы? И почему, если ей не хочется идти домой, она не может скоротать ночь в другом, в отчем доме? Бросая осторожные, опасливые взгляды на девушку, измеряющую взглядом бескрайние улицы города, Анастасия наконец решилась: — Май, а где твои родители? — аккуратно, как бы между делом, спросила женщина, обратив взор дороге. — Они же есть? — Да, — изумленно ответила Тихомирова, введенная в некое замешательство. Нет, родители у нее имелись — очень любящие и любимые. Слава тебе Господи, не знающие о ее ориентации и о существовании Кристины. — А что? — Ну… — девушка заметила некое замешательство в голосе женщины, уже опасаясь вопроса, который прозвучит в следующую минуту. — А почему ты не ночуешь с ними? У вас недостаточно хорошие отношения? Студентка закусила губу. В зеркале заднего вида отразился ее взгляд — преступника, пойманного с килограммом героина в сумке. Девушка сильнее вжалась в сидение, отчаянно думая, что делать. Что говорить? — Понимаете, Анастасия Евгеньевна, — замялась она, заправляя ореховую прядь за ухо. — Я бы могла пойти к ним, — Майя неожиданно ловит себя на мысли, что этот вариант не самый плохой — и почему она не подумала об этом ранее? И сейчас вместо того, чтобы ехать в машине с любимой преподавательницей, она могла бы видеть сон в давно позабывшей ее тепло любимой кроватке. Черт! Мысли стаями аквариумных рыб с бешеной скоростью проплывали в голове, а беспомощный взор тянулся к уверенно управляющей «штурвалом» женщине. Конечно, правильнее было бы назвать свой домашний адрес и воплотить озвученную ей самой идею в жизнь. А совсем правильно — выйти и поехать на автобусе. Но… — Но… — Но? — в бодром голосе женщины прозвучал вопрос. — Но я не знаю… Машина замедлила ход. И прибавила снова. — Значит, я знаю. Девушка закусила губу. Ситуация приобретала непонятный и совершенно неловкий оборот. Получается, будто она напрашивается к ней в гости, когда у нее есть свой дом. Зашибись! Но почему так хочется наплевать на все правила и нормы приличия? Почему хочется покориться ей и судьбе? И почему так упорно кажется, что Анастасия Евгеньевна сама хочет этого? Нет! Этого просто не может быть! Однако она предложила эта сама. Быть может, из жалости. Думать об этом совершенно не хотелось. Еще больше — о том, что ее жалеют. — Ну я могла бы поехать… — показалось, или рука на руле дрогнула, тем самым чуть не создав (в который раз) аварийную ситуацию. — Но если вы хотите — их взгляды встретились — ненамеренно, случайно. — Я могу и не поехать… Анастасия обратила взор на дорогу, сохраняя видимость прежнего нерушимого спокойствия. Внутри женщины бушевала настоящая буря. От ее дальнейших слов зависит ее решение. А женщине казалось, что от него зависит ее жизнь. Бред. Но почему же сердце в груди стучит так, будто бомба перед взрывом? Но нужно было решать. И решать немедленно. Но почему она доверила это решение ей? Неужели Майя хочет? Бред. Кажется, они сегодня не доедут до дома. Ни до чьего. Руки уверенно сжимали руль, а в висках пульсировала одна единственная мысль, вгоняя в пот: «Она хочет этого!» Но зачем? Такого просто не может быть! Ай, к черту? Какая разница, кто прав и что происходит, если этого хотят они обе? Во всяком случае, она точно хочет. А значит... Нога уверенно надавила на педаль газа, а губы произнесли одну единственную фразу: — Тогда я решила… Женщине показалось, что она почувствовала полный облегчения вздох, освободивший ребра девушки, скованные дыханием, как зверь, затаившимся в груди. Так оно и было.