Dream Laboratory

Человек, как божество. Времени отведенного, что бы прожить жизнь и познать мир, слишком мало, вот почему люди редко ощущают в себе ценность божества. Кун к этому чувству привык с самого рождения, это было его судьбой и предназначением. — Господин, ваш преподаватель уже здесь, — прислуга слегка кланяется, рукой указывая на соседнюю дверь. Мальчик поднимает на нее взгляд и девушка с благоговением выдыхает: — Мой господин, вам нужно идти, — ее рука касается чужой головы, Кун на прикосновение улыбается. Сейчас ему девять и до этого момента с ним еще никогда не обращались, как с обычным человеком. Мир сложенный из правил и ожиданий выглядел для него именно так, мир в котором он вырос, ощущая себя почему-то свободным. Тем не менее, Кун был ещё слишком мал, потому многих вещей понять не мог, оттого просто жил так, как этого требовали от него, воспринимая себя центром этой созданной вселенной. После уроков проходила служба. К ним всегда приходили люди, особенно часто в выходные и просили благословения. Кун протягивал свои маленькие ладошки, прикасался лбом ко лбу: — Все хорошо. Теперь у вас есть я. Да прибудет со мной благословение в вашу семью, — женщина стоящая на коленях пред ним задрожала, после и вовсе разрыдалась, а он вытирал ее слезы и гладил по голове преисполненный любовью. Люди в зале ликовали: — Да прибудет с ним, наше благословение, — кричали они, поднимая руки к небу. Мужчина за трибуной прочистил горло. — Пожалуйста не забывайте о ваших щедрых пожертвованиях, вся жизнь бумеранг, то что вы отдаёте вернётся к вам вдвойне, — у господина Цяня всегда был манящий голос, женщина стоящая рядом, широко улыбалась, в этой улыбке, казалось сосредоточилася доброта этого мира. Но люди словно не замечали взрослых, все их взгляды были прикованы к ребенку. В белой рубашке, в бежевых шортах, с бежевой бабочкой на шее, Кун счастливо улыбался, касался ладошками чужих рук, проговаривая при этом утешающие речи. Все затихают, когда он оказывается в центре сцены, держа в руках микрофон, звук тишины становится настолько оглушающим, что его дыхание эхом разносится по помещению через динамики. Мужчина за стойкой, вновь подаёт голос. — А сейчас маленький господин, исполнит оду, которую написал сам. Пожалуйста, поддержите его. И все кивают синхронно, когда парень за фортепиано касается клавиш, заставляя их звучать. — Наш создатель свыше Касается ладонями голов, Мы, как прежде дышим, Избавившись от жизненных оков — Кун тянет каждую нотку, и голос его не дрожит, детское очарованием почти не вяжется с серьёзностью текста, но люди воют, отчаянно улавливая суть, кто-то плачет, — Нас касаются несчастья, Чтобы силу духа вознести, Братья, сестры вы не плачьте Радость вам помогут обрести, — здесь мелодия становится тише, мальчик оглядывается на пианиста, у того пелена из слёз стоит перед глазами, люди будто в трансе тоже бросают на него взгляд. Кун подходит ближе и мягко касается его головы, затем садится рядом, перемещая свою руку на чужую коленку, жест абсолютно невинный, — Нежностью своей создатель В будущем устелет путь, Потому идти не прекращайте И не смейте вы с него свернуть, — в этот момент мелодия немного меняется оживляясь, но замедляясь к концу, Кун гладит ладошкой пианиста по бедру, все ещё успокаивая, — Потому что наш отец продолжает смотреть с небеc, Аминь. Люди вскакивают со своих мест, выкрикивая аминь, хлопая в ладоши, мальчик соскальзывает с табурета, возвращаясь к центру сцены и низко кланяясь. На этом церемония не заканчивалась, даже когда люди покидали дом, под величественным крестом, ему клали подушку, обшитую лучшим шелком, раскладывали таблички с надписями и Кун начинал молиться, сводя маленькие ладошки в замок. В своем белом одеянии и прикрытыми глазами, он выглядел маленьким ангелом. И каждый проходящий мимо залы мог созерцать эту прекраснейшую картину. Временами мальчик останавливался откладывая таблички, что уже прочёл, упоминая имена, написанные там, тогда прислуга оказывалась рядом, нежно гладила его по голове и угощала сладостями, всячески поощряя за проделанную работу. И так как дела у прихожан шли хорошо, все беспрекословно верили, что Кун дитя посланное божеством. /// Ещё до рождения Чэнле, в церкви в которую ходили его родители, ходил слух, что должно появится дитя божества. И все ждали этого с нетерпение. Госпожа Чжон была к этой новости ещё более нетерпелива, потому что пастырь неоднократно намекал ей с мужем, что это именно их ребенок. Беременность протекала хорошо, семья была очень состоятельной. К третьему месяцу по церкви вновь пошли слухи, что госпожа Цянь тоже беременна и все смешалось в божьем доме. Но даже это длилось не долго: — Мы хотим открыть, новый приход, Господин Чжон, вы понадобитесь там для управления, — Цянь старший серьезно записывает в свой блокнот что-то, затем разворачивает к мужчине, у него все ещё добрая улыбка. Он смотрит, там головокружительное количество нулей и кивает: — Да прибудет с вами благословение, — шепчет он, покорно кивает и покидает кабинет. А после долгих уговоров жены, собранные вещи и противоположный конец Китая, близкий с корейской границей. На одиннадцать лет все выравнивается и сглаживается, — райское детское время, — Чэнле растет смышлёным, прекрасно играет на фортепиано и в общине его считают чуть ли не ангелом. Потому приходят и невзначай, просят молиться о благословении, Чэнле добрый — молится. Но в любой жизни, есть моменты до и после, иногда по нескольку раз, иногда слишком жестоко. Вот почему, когда мать даёт ему пощёчину, он — отвага маленького воина, — не плачет. — Матушка, — бормочет он. — Зачем я тебя родила? Ты такой жалкий. Сын госпожи Цянь истинное божество, а ты жалкое подобие. — Матушка, — повторяет, он растерянно. Чэнле ничего о нем не знает, о том ребенке, только то, что сегодня родители вернулись после поездки в основной филиал. — Матушка, нельзя так говорить Бог нас слышит, — он хватает ее за руки, пытаясь нежно погладить запястья, что бы успокоить. — Заткнись, ты действительно не божество. Раз родился человеком будешь всю жизнь отвечать за свои грехи. В угол, — женщина вырывает свои руки и с силой толкает его на пол. Отец в это безумие не вмешивается, — вечером будешь играть на фортепиано до тех пор, пока не выучишь всю мелодию, до конца. — Дорогая, вечером служба, — напоминает муж. — Ничего после службы займётся, стены звукоизолированные, — ее голос сталь и арктический холод, ничего хорошего не предвещает. Чэнле чувствует слабость в ногах, когда опускается на коленях в углу, он складывает ладони, склоняет голову и молится весь день до самого вечера, прося прощения за то, что появился на свет. За грех, который не совершал. Все ещё ничего не понимая и не зная, что это только начало персонального ада. /// В пятнадцать, что-то неуловимо меняется, год выдаётся тяжёлым, община негодует и всегда находит виновного. — Бог посылает нам испытания, дабы мы могли укрепить наш дух, — вещает Цянь старший с трибуны, его жена рядом кивает. Она все так же почтительна и добра, — поэтому наш господин приготовил для нас танец. Ритуал пройдет этой ночью и вы все на него приглашены. Кун стоящий в центре сцены утвердительно кивает и мягко улыбается. Он чувствует на своих плечах бремя ответственности за каждого человека в этом зале, потому готовился с особым рвением, слуги хвалили его за каждый правильно сделанный жест. Пианист улыбался, после того раза в девять, он больше никогда не делал ошибок во время выступления, словно зарядился энергией и вдохновением из-за действий Куна. Тем не менее временами взгляд его был немного странным, пусть этого и не замечали остальные или просто не хотели замечать. К этому году каждый в общине пытался прикоснуться к Куну, он улыбался на это, никогда не пытаясь избежать этих прикосновений. — Кун, сынок иди сюда, — мама редко зовёт с такой нежностью, чаще что бы дать наставления. Парень оглядывается на прислугу и кивает, проходит в отцовский рабочий кабинет. Они сидят на диване, свет приглушённый, Куна никогда не ругали и никогда не наказывали, потому он чувствует напряжение из-за этой обстановки. — Дорогой, ты же знаешь, что твое тело, вместилище божества? — у матери спокойный голос, потому парень успокаивается. — Конечно, госпожа, — он льнёт к ее руке, когда она ласково гладит его по голове. — Тогда пришло время рассказать тебе о твоём истинном предназначении. Сегодня ночью, когда все будут смотреть на твой танец, мы с отцом направим наших прихожан на истинный путь любви, ты же поможешь нам? — она мягко целует его в макушку. Кун покорно кивает, отец встаёт со своего места и подходит ближе. — Ты уже совсем взрослый, поэтому должен понимать нас, — Кун поднимает на него взгляд, неоднозначно качает головой, — сегодня в танце покажи насколько сильно бог одарил тебя любовью. Ты у нас особенный мальчик, поэтому что бы люди не делали, не останавливайся. Сегодняшняя ночь будет твоим испытанием. Кун видит, как мать опирается на плече отца и нежно целует его в губы: — Да сын, это твое испытание. Пройди его с достоинством. — Хорошо, я понял вас. Отец улыбается: — Тогда иди готовится. ГуЛань уже здесь, готовится аккомпанировать. — Дагэ всегда очень добр ко мне. Спасибо за наставления, — Кун кланяется и широко улыбается, покидая кабинет, — увидимся на сцене. Шелк приятно щекочет кожу, это впервые, когда он будет надевать темные одежды. Черный скользит по коже, Кун застёгивает рубашку, штаны легко завязываются тонкой верёвочкой на талии. Яркая красная полоса по бокам к полу. Весь образ дополняют детали, сначала ГуЛань повязывает ему широкий черный пояс, затем несколько красных лент через левое плечо, оттуда же по его рукам струится длинная бахрома, сейчас на фоне самих рукавов ее почти не видно. Кун почему-то знает, что в движении это будет выглядеть прекрасно, мысленно он воссоздает движения. Старший не сводит с него взгляда, пока помогает с приготовлениями. — Молодой господин, вы сегодня настроены решительно, — он улыбается, поправляя красные складочки на одежде младшего. — Родители говорят сегодня день моего испытания. ГуЛань, ты же поможешь мне справится? На твою игру одна надежда, впервые так нервничаю, — Кун перехватывает его тонкие пальцы и заглядывает в глаза. — Конечно, о чём речь, мы ведь всегда вместе выступаем на одной сцене. — Дагэ, — он улыбается, отпуская руки и крутится вокруг своей оси, — ну как? — Ты прекрасен, — парень ерошит ему волосы и улыбается. К сцене они идут вместе, перед самими ступенями ГуЛань протягивает ему тканевый веер для танца ярко-красного цвета. — У меня есть кое-что ещё, но не знаю уместно ли это, мой господин, просто хочу что бы вы выглядели сногсшибательно. — Дагэ, я доверяю тебе, — Кун улыбается. — Пожалуйста прикройте глаза, — старший отводит взгляд, доставая что-то из кармана. Кун чувствует мягкие прикосновения подушечками пальцев к своим губам, потом приоткрывает глаза, старший аккуратно наносит бальзам из баночки, закусив собственную губу и выглядит при этом очень застенчиво, — готово, — бормочет он, когда натыкается на взгляд младшего. — Спасибо, — он улыбается, сжимает губы растирая нанесенное средство, пианист не сводит с них взгляд, — выглядит хорошо? — Да, вам пора, я присоединюсь через минуту. Кун кивает, поднимаясь на сцену, прожектора освещают все по другому, в зале полутьма, прихожане шепчутся когда он выходит к центру. Родители ему кивают. — Сегодняшний вечер особенный для всех нас, потому что мы собираемся познать истинный путь любви, — начинает господин Цянь и поднимает свою руку вверх, — Поэтому, пожалуйста, не сдерживайте себя. Речь подхватывает его жена: — Супруги пришедшие сюда совместно одарите друг друга нежностью, — ее голос оказывается ещё более очаровывающим, чем у мужа, — незнакомцы дайте друг другу тепла. Наш молодой господин сделал все, что бы вы познали истинное наслаждение. Поэтому помогите друг друга без стыда. Наступает тишина, Кун опускает веер на пол, освещение постепенно меняется сосредотачиваясь лишь на нем, он оглядывается и видит ГуЛаня на обычном месте. Ладошки потеют, Кун выдыхает, вытягивает одну ярко-красную ленту из-за пояса и завязывает свои глаза, сквозь ткань может улавливать лишь силуэты. Кончиками пальцев задевает веер и подхватывает его, поднимается и вытягивает руку в сторону, раскрывая его, тканевая часть веера струится в свете прожекторов. Он замирает, каждая клеточка его сознания тоже замирает, в этой тишине начинает казаться, что здесь Кун находит совсем один. Кун слышит глубокий вдох за своей спиной, — ГуЛань берет себя в руки, — после него начинается мелодия. Движения даются легко, веер точно продолжение руки чарующе развивается. Выпад, затем кистью подхватить рукоять, что бы сложить, резкий взмах вверх поднимаясь на носки, обернуться вокруг своей оси. Лента на глазах и бахрома на плечах разлетаются в свете, люди давят восхищённые вздохи. На краю сцены шорох, Кун понимает это родители спускаются в зал, но у него нет времени думать об этом, новый разворот, выпад, прогиб, где-то в этот момент несколько пуговиц на его рубашке расстёгиваются, обнажая гладкую кожу. Иногда мелодия ускоряется, иногда замедляется, Кун ведомый ею двигается так же: изящность и плавность, резкость и страсть. Дыхание сбивается, когда он прыгает отводя ногу назад. Точка. Босые ноги начинают гореть после приземления, но он легко улыбается, рубаха съезжает с плеча. Кун слышит стон из зала, игнорируя это он продолжает свое движение. Прикрыть веером лицо, медленно опускать обвеваясь, восхищённые возгласы, шорох в зале усиливается. Все смешивается, а мелодия продолжается, потому движение его тоже продолжается. Опуститься на пол, перекатится с одной стороны в другую, поднимая ногу с идеально вытянутым носком, вновь подняться. Не забывать про веер. Кун репетировал до этого множество раз, потому справляется. Пот капельками начинает стекать по его шее, тот что на висках впитывается в ткань. Чувства обостряются, ещё один разворот, плавное движение веером. Звуков помимо музыки становится больше, шорох, шёпот, стоны, бессвязные возгласы. — Благословение. — Как прекрасно. — Ещё. — Бог любит нас. — Божество прямо здесь. — Ещё, ещё. Это продолжается больше двадцати минут, Кун движется в танце, люди под сценой сходят с ума, даже ГуЛань, кажется еле дышит, но мелодию настойчиво продолжает. Он обещал не подводить младшего. Затем Кун замирает, грудь его тяжело вздымается, мелодия эхом затихает вместе с ним. — Да прибудет с ним благословение, — восклицает отец. — Да прибудет благословение, — повторяют все, они с трудом дышат, теряя рассудок. Их руки все ещё блуждают по телам друг друга. Парень опускает веер, лента на глазах будто защита для сознания, все ещё перекрывает обзор. Сзади подходит ГуЛань, ткань с глухим хлопком развязывается, натягиваясь в его пальцах. Яркий свет бьёт в глаза, но даже сквозь это Кун может увидеть зал полный эйфории и блаженства. /// Для себя самого Чэнле давно решил называть это сезонными обострениями, благо ему в голову вбивали не только веру в бога, но и множество других знаний. Иногда мать, касалась его головы так же нежно, как и в детстве, он даже мог уловить в отражении зеркала ее улыбку. Отец оставался в стороне, потому даже в мыслях винить в чем либо было сложно. У Чэнле есть кров, вкусная еда и лучшие учителя для дополнительных занятий в городе. А ещё… Линейка с размаху припадает к запястьям по направлению ближе к локтям, Чэнле сдавленно выдыхает: — Я говорила тебе разучить это ещё на прошлой неделе. Чем ты слушал? Сезонные обострения. Временами матушка будто теряет все свое доброе нутро, надевает маску личного дьявола и начинает принуждать. Это касается разных сфер жизни и ощущается довольно болезненно. Тем не менее, даже если она применяет силу, делает это в тех местах, где посторонние не могут увидеть следы. — Матушка я исправлюсь, я виноват, прости меня, а? — он сводил ладони, начинал их тереть друг о друга, беззвучная мольба о пощаде. — Руки! — тот самый пугающий голос, заставляющий рассыпаться на мелкие куски внутри. Чэнле опускает безвольно голову и вновь вытягивает руки. — Считай до ста. И он считает подавляя в себе выдохи, до тех пор, пока кожа не начинает кровоточить. Обычно с появлением крови все прекращается. Не важно, какой наступает счёт, стоит только предмету в руке начать пачкаться, мать всегда замирает. Моргает несколько раз и отправляет молится, голосом что можно назвать нормальным. Но мольбы для Чэнле ещё большая пытка, чем побои. Потому что, если второе всегда прекращается сравнительно быстро, молится приходится по несколько часов в специальном углу. Чэнле больше не упоминает в своих молитвах имена прихожан, не просит для них благословения, не пытается угодить. Спасение о котором, он просит уже долгое время, не приходит. Родители уезжают на неделю, Чэнле ловит обрывки разговоров от слуг: «в главный филиал» «будет первое таинство» «господин Кун собирается показать танец» «тот самый танец» Чэнле почти шестнадцать и он не ведает, о каком танце все говорят, но чувствует неладное. Скверное предчувствие. Так он узнает имя божественного ребенка и именно так, его вновь настигает несчастье. У беды Чэнле обличье матери. Она с грохотом открывает дверь, врывается в комнату с роялем, прямо во время урока. Завидев человека сжимает челюсть, он знает этот взгляд. — Сегодня прошу закончить по раньше, не переживайте мы все оплатим, — госпожа Чжон даже выдавливает улыбку. Выглядит страшно, учительница тут же совершает поклон, абсолютно не понимая, в чем же мог провиниться ангел за роялем, раз женщина перед выглядела настолько разъяренной. — Чэнле, — цедит она сквозь зубы. — Да, матушка, — он кивает, наперед зная, что дальше произойдет. — В комнату живо, — госпожа Чжон заводит руки за спину, младший от этого жеста весь напрягается, но заставляет себя пройти мимо неё к двери. Женщина промедления похоже терпеть не может, потому хватает парня за волосы и тащит на второй этаж буквально швыряя его на пол в коридоре. Чэнле после этого встаёт, колени и локоть саднит, он дрожащей рукой открывает дверь в комнату, проходит внутрь, но не торопится включать свет. Думает нужно ли, свет пробивающийся в комнату из коридора преграждает устрашающая тень, Чэнле оборачивается, что бы взглянуть в глаза своему страху. — Скажи мне честно, — она скрещивает руки под грудью, требовательно постукивая пальцами по собственной коже, — ты не молился пока нас не было. — Молился матушка, по шесть часов в день, следуя вашим наставлениям перед отъездом. — Тогда ответь мне дорогой, почему я должна терпеть второй переезд за свою жизнь из-за такого отродья, как ты. А дело было так, супружеская пара Чжон, поехала в главный филиал на таинство, как специальных гостей их расположили в лучшей части дома семьи Цянь. Госпоже Чжон это сильно льстило, потому уже к вечеру она успела позабыть прежние обиды. Перед входом в зал, каждому вручили по стакану с сливовым напитком и пока все собирались на таинство, женщина успела начать болтать с соседкой. — Да, господин Кун, истинное воплощение божества, вы обязательно поймёте это сегодня, — улыбается она, прокручивая в руке стакан. — Вы уже встречались с ним? Я здесь недавно, все кажется новым, но чувствую, что божье благословениемуже на моей стороне. — Встречалась, конечно. Мы с мужем очень давно в этой общине, — госпожа Чжон вновь улыбается, а затем пододвигается ближе, — по правде сказать я была беременна в тоже время, что и госпожа Цянь, пастырь долго не мог верно истрактовать знаки, потому какое-то время все думали, что ребенком божества будет наш Лэлэ. — У вас тоже сын? Удивительное совпадение, — она удивлённо охает, — покажете. И госпожа Чжон с радостью демонстрировала фотографии Чэнле, рассказывая забавные истории из его детства, девушка слушала ее и кивала, иногда смеясь. Они пили напиток. Этот разговор не скрылся от внимательных глаз господина Цяня. Потому когда после таинства, он позвал в свой кабинет Чжона старшего, тот уже предполагал о чем пойдет речь. — Сегодня вам понравилось? — поинтересовался пастырь, присаживаясь в кресло и рукой указывая на соседнее. — Было незабываемо, — кивнул мужчина. — Нам вновь нужна ваша помощь. — Какого рода? — Говорят ваша компания теперь имеет филиал в Корее, не хотите обустроиться там? — Это будет сложно… — господин Чжон махнул головой из стороны в сторону, точно подтверждая, что его положение довольно затруднительно. — О, не переживайте, мы ведь всегда оказывали вам содействие. — Господин Цянь можете ответить мне честно? — Конечно, Бог слышит все наши слова. — В этом переезде ведь виновата моя жена? — Мы просто не хотим недоразумений связанных с нашим ребенком. Господин Чжон на это лишь улыбнулся, после сегодняшнего вряд ли кто-то в зале осмелится сказать, что не нашел истинный путь любви. Ещё как нашел. — Тогда надеюсь на вашу помощь, Корея не такое плохое место. Мы будем паломничать к вам каждый год вместе с сыном. Тогда никаких недоразумений не будет. Моя жена, вы сами понимаете, на другое не согласится. Какое-то время господин Цянь стучал пальцами по рукояти кресла, затем кивнул, договор как и прежде подкрепили деньгими и именно так все сложилось. Чэнле дрожал всем телом, который час стоя на коленях в особенном углу и каждой клеточкой неистово желал, что бы эти мучения прекратились. Синева полос от кожаного ремня была вновь надёжно спрятана под толстовской. В комнату вошёл отец, на мгновение в его глазах даже промелькнуло сочувствие: — Вставай, нам нужно собирать вещи. Чэнле кивнул. Он встал, опустил голову, пошел к двери, в конце коридора вновь открыл дверь в свою комнату и принялся доставать чемодан из шкафа. Но все эти действия парень сделал лишь мысленно. — Отец… — Что? — мужчина удивлённо обернулся, потому что собирался уходить. — Кажется я не могу встать, — расстерянно пробормотал младший и как-то совсем неестественно попытался оглянуться через плечо. Но кажется на этом все силы покинули его тело. Он обмяк и его поглотила темнота. /// Тогда все изменилось. Даже не так, тогда все стало таким. Каждый месяц в один и тот же день, Кун выходил на сцену и сливался в танце с музыкой. Иногда его глаза были закрыты лентой, иногда открыты, временами он менял движения и просил ГуЛаня изменить мелодию, все было в порядке. Все происходящее не казалось ему странным, не вызывало подозрений. Он с тем же усердием молился и с тем же желанием раздевал благословение. И хотя люди касались его тела все чаще, это не вызывало в нем отвращения, потому что видеть их счастливые улыбки и блаженные взгляды, было его искренним желанием. На лицо ГуЛаня ложилась тень, от чего он с каждым днём становился все мрачнее и мрачнее. После первого выступления, не считая ленты он больше не касался Куна, словно чего-то боялся. — Дагэ, ты в порядке? — интересуется младший оглядываясь, он вновь подбирает одежды для выступления. — Да, — эта искусственная улыбка ему совсем не идёт, по мнению Куна, поэтому он садится рядом за рояль. — Бог все время слышит нас, — слова звучат, как упрёк, но ГуЛань знает, что младший не имеет ввиду ничего плохого. Он рассматривает чужое лицо выдыхая, словно пытается подобрать слова, что бы начать, но лишь сглатывает и опускает свой взгляд к клавишам: — Мой господин, вам лучше надеть рубаху. Кун кивает и в этот день они больше не поднимают этот вопрос, так же как и в следующий. К выступлению ГуЛань начинает сливаться со стенами, его худоба выглядит болезненной, а тонкие запястья, кажется сломаются стоит на них только надавить. Очевидно, что он себя изводит, потому всю его уверенность, будто испили до дна не оставив и капли. Потому вероятно мерещится, что может случится беда, трагедия появившаяся из-за его собственных чувств. Парень протягивает младшему веер у ступеней, по традиций. Два года устоявшихся ритуалов. — Вот, удачи, мой господин, — ГуЛань давно не зовёт его по имени. — Дагэ, как и прежде, полагаюсь на тебя, — Кун широко улыбается, старший кивает. Он смотрит ему в след, в свете прожекторов младший выглядит все так же восхитительно, а его белый костюм буквально мерцает в лучах. Сегодня у него будут завязаны глаза. ГуЛаня это душит, он спокойно игнорирует то, что происходит под сценой, смирился с тем, как каждый прихожанин пытается коснуться второго, но с недавних пор контролировать себя ему сложно. Пальцы замирают над клавишами, он делает глубокий вдох, сегодня тоже отыграл идеально. Этого хватает, что бы прийти в себя. «Нужно торопится», — проносится в голове и старший встаёт со своего места, спускается за сцену, сердце колотиться так, будто он сделал что-то плохое. Беда настигает его слишком быстро. — Дагэ уже уходишь? Так быстро? — Кун окликает его догоняя и хватает за запястье. ГуЛань дёргается словно в испуге и прижимает младшего лицом к стене, заламывая руку второго не слишком сильно, боясь навредить и утыкается носом в затылок. У Куна волосы влажные после нагрузки. — Дагэ? — младший пытается оглянуться, что бы увидеть его лицо, но не вырывается, потому что старший никогда не причинял ему вреда. У ГуЛаня мутный взгляд, он свободной рукой ведёт по талии младшего, перебивает пальцами пальцами рёбра, те легко прощупывает сквозь шёлковую ткань, проходится ладонью ко коже груди. Этот сводит его с ума, потому он оттягивает, уже расстегнувшуюся рубаху младшего, та с легкостью соскальзывает с плеча. — Дагэ… — голос почему-то хрипит от испуга, рука заведённая за спину ноет оттого, как сильно ее сжимают — остано… Договорить ему не удаётся, старший впивается зубами в изгиб шеи, Кун дёргается и вскрикивает удивлённо, слёзы собираются в уголках глаз оттого, что никто никогда прежде не причинял ему боль. Ноги предательски подгибаются. — ГуЛань… пожалуйста, остановись, — всхлипывает он, когда парень начинает вылизывать повреждённое место. От звука собственного имени парень замирает, заставляет себя разжать пальцы на запястье. Дальше Кун только видит, как старшего оттаскивает отец, звон пощёчины эхом проносится по коридору и больше старший в его жизни не появляется. Иногда, когда грусть одолевает его, Кун приходит в комнату с роялем, садится за него и начинает играть мелодию, что старший исполнял в моменты, когда тот нуждался в ободрении. — Дагэ… Я очень скучаю по тебе. /// После того случая жить становится немного легче. Отец одергивает мать, стоит ей зайти слишком далеко и временами даже защищает. Вроде бы ничего странного, но Чэнле начинает чувствовать себя достаточно обычным. В Корее все абсолютно новое, но благодаря своей смышлённости у парня выходит поступить в местную школу с первого раза. Дни заполняются учебой, дополнительными занятиями и молитвами, все как обычно, но сезонные обострения случаются реже, потому китаец начинает дышать глубже и свободнее. Тогда в его жизни впервые действительно случается чудо. У этого случая все ещё детское лицо, яркая улыбка, светлая макушка и имя Джисон. Их знакомство большая нелепость, но обмен подарками помогает сблизится без слов. А после даже акцент перестает смущать старшего, потому он с лёгкостью болтает с Джисоном о жизни. Парень на рассказывает свою историю, но слушает дрожащий голос Джисона, когда у того случается что-то плохое и утешает его. Утешать друг друга у них выходит лучше всего. А ещё Чэнле наконец замечает, что временами начинает судорожно читать молитвы, даже не желая этого. Стоит испугаться или разволноваться и руки сами поднимаются, что бы свести ладони воедино. Заметить это помогает как раз таки Джисон. Потому Чэнле чувствует благодарность по отношению к нему. Службы все ещё проходят, в их общине — корейская часть тоже растет и ширится, — мало кто вспоминает о ребенке божества, потому на время многие вещи забываются, стираются, как страшный сон. А после они ходят с семьёй в паломничество и все повторяется. В этом аду его жизнь продолжается, озаряясь мягким поглаживанием Джисона по голове. — Как думаешь Бог есть? — спрашивает однажды Чэнле шутки ради, они в тесной кабинке игровой комнаты, на столике запаривается рамён. — Вообще или для нас? — Джисон поправляет толстовку, пряча новые синяки. Чэнле улыбается. — О нас, он похоже совсем забыл, — шёпотом отмечает он, Джисон мягко накрывает его ладони своими и качает головой из стороны в сторону. — Хён, ты ни в чём не виноват. Старший на это смеётся и кивает. Кое-как они с этим справляются. Когда мать берёт в руки линейку Чэнле вздрагивает, когда хватает за волосы, когда тащит к роялю, когда приказывает играть, парень не понимает, с чего бы это вдруг. В чем он провинился на этот раз. В свои девятнадцать Чэнле до сих пор этого не понимает. — Матушка я не играл несколько лет, что бы я сейчас не захотел исполнить, все равно ошибусь. Чего вы хотите? — Руки, — снова эта сталь, он смотрит на нее, даже немного жалеет, то ли ее, то ли себя, очевидно, что этой женщине не нужны причины. Потому покорно вытягивает руки перед собой. Тогда же его ошарашивает новостью Джисон и Чэнле не может контролировать себя. — Спаси меня, — это единственное, что он слышит из тех слов, что умудряется произнести сам, в голове череда молитв и шум. И в конце концов Джисон его спасает. Три дня спустя, родителям приходит чек на очень крупную сумму и контракт, который отец без зазрения совести подписывает, не зная когда именно он стал таким. /// «Любая империя с канонами и постулатами терпит падение.» — сказал ему однажды ГуЛань и мягко погладил по голове. Тогда Кун был ещё совсем ребенком, потому не понимал, почему старший, вдруг заговорил об истории. Возможно уже тогда пианист готовил его к жизни. «Любой считающий себя вершиной мира будет повержен со временем.» — добавил ГуЛань тогда же. Повзрослевший Кун, думающий, что является сыном божества никогда не ощущал, что находится на вершине, в отличие от матери и отца. Он — усердие и огромное сострадание, — всегда старался помочь каждому приходящему. И даже танцуя свой танец, — постоянное хождение по тонкому краю безумия, — считал, что это бог через него дарит блаженство общине. Но не смотря на это, слова ГуЛаня все же имеют силу, даже если нуждаются в большем количестве времени. В памяти Куна голос старшего, остаётся таким же чётким, музыка льющаяся из-под его пальцев такая же замечательная, но младший давно ловит себя на мысли, что не помнит его лица, прошло всего несколько лет ожидания. Дагэ покинувший его, так и не вернулся, зато сделал то, что было лишь ему под силу. Когда полицейские врываются в зал, Кун все ещё стоит замерев и тяжело дыша на сцене. Его дыхание сбитое танцем не приходит в норму. Когда родителей арестовывают, когда изымают разного рода вещества из ящиков, он почему-то вспоминает слова ГуЛаня и мельком улыбается. Так и начинает трещать по швам империя величие, которой он скромно созерцал все это время. Предъявленных доказательств оказывается достаточно чтобы выдвинуть семье Цянь обвинение в финансовых махинациях, а так же в сбережение и распространение наркотических веществ. Кун слышит это все и единственное, что его беспокоит, это как смотреть в глаза прихожанам. Тому бессчетному количеству людей, которым он дарил благословение из года в год. Которых он искренне, — не забытое детское, — любил. У адвоката пришедшего на встречу, темно-синий галстук в красную крапинку, он смотрит на Куна не долго, словно ждет, когда тот заговорит, но младший молчит. — Ты будешь выступать свидетелем? Они не могут предьявить тебе обвинений, потому что есть заключение психотерапевта, подтверждающие психологическое насилие. — Нет! — голос почему срывается, — Отец и мать никогда не делали мне ничего плохого. Адвокат вновь выжидающе молчит. — Хочешь помочь им? Кун поднимает взгляд отвлекаясь от своих пальцев, он пытался выдрать не понятно откуда взявнуюся заусеницу на большом пальце, но та отрывает только больше кожи, на вопрос выходит только кивнуть. Несколько минут адвокат роется в своем рабочем портфеле, достает оттуда маленькие ножнички и мягко притягивает к себе ладонь Куна. — Я помогу, но придется дорого заплатить. Твои родители согласятся без промедления, я знаю это, поэтому сначала пришел к тебе, — он слегка дует на поврежденную часть и ловким движением срезает мешающую частицу. — Все, что угодно, — бормочет младший, присматриваясь к проделанной работе. Ничего больше не отвлекает. — Уверен? — Я видимо, кажусь вам очень не зрелым, — вздыхает Кун, — они правда сделали это? — Что именно, юный господин? — адвокат вновь принимается исследовать свой портфель, слегка оттягивая до этого галстук. Кун неприкрыто пялится на красные крапинки. — Все то, о чем говорят за моей спиной, — уточняет он довольно расплывчато. — Это важно? — гость искренне интересуется, младший на это качает из стороны в сторону. Действительно не важно, — вам стоит рассмотреть это. Договор. Его подпишут ваши родители. А это, — он кладет ещё одну папку рядом, — то, что необходимо подписать вам. Кун не долго читает. В основном речь идёт об исследованиях и добровольном принятии участия в них, он просто закрывает ту папку, не желая знать большего. Открывая вторую, он слегка хмурится: — Фонд? Что это? — Предложение одного господина. Он помогал в расследование несколько лет. Тот мужчина сказал, что вы будете больше всех сожалеть, о случившемся. Поэтому попросил меня создать этот фонд. С момента подписания все арестованные активы ваших родителей, перейдут в него и будут разосланы пострадавшим семьям от вашего имени в денежном эквиваленте. — Могу я знать имя, того господина? Адвокат качает головой из стороны в сторону, затем пишет что-то в записке. — Мне запрещено, его говорить. Кун разворачивает протянутый клочок: «ГуЛань», — у него подрагивает нижняя губа. Он кивает. — Я… У меня есть ещё несколько просьб, прежде чем вы пойдете к родителям. — Конечно, юный господин. — Мой отъезд, всего на три дня можно ли отложить? Хочу побыть с семьёй. Адвокат кивает, Кун дописывает ещё несколько строк, после внимательно изучения контракта, они оформляют необходимые бумаги. Мужчина поднимается, что бы уйти. — Простите, — на последок, окликает его Кун. — Да? — Можете мне подарить ваш галстук, пожалуйста? Адвокат усмехается, но все же снимает. Кун принимает его и разворачивает дрожащими руками, что бы увидеть внутреннюю часть. Все так, как он и думал: «Дагэ, который всегда спасает меня» — вышито там гладью. Этот галстук, он однажды подарил ГуЛаню. Дверь за адвокатом закрывается, Кун оседает на пол и впервые за долгое время плачет. Дагэ, кажется спас его и в этот раз. /// Хэндери протирает спиртом плечо Чэнле и ловким движением вводит ему сыворотку, тот только хмурится. — Она теперь действует быстрее, поэтому вас поместили сюда. Не против по быть здесь с Куном? Или нам подготовить отдельную палату? — Все в порядке, — Чэнле улыбается. Хэндери качает головой, он в этом не уверен. Следующим свою порцию получает Кун. — Молодой господин, ты тоже не против? — Все в порядке, — кивает Кун, — у меня нет никаких привилегий, мы все равны. — Тоже верно, — лаборант слегка улыбается, — вы прочли письмо? — Хэндери странно чередует уважительное обращение с обычным. Наверное потому что Кун все ещё выглядит, как кто-то недосягаемый, действительно рождённый под особенной звездой. Кун не смотрит на него, просто кивает. Он получил его неделю назад, но открыл не сразу. На конверте был адрес фонда: « Счастливы вам сообщить, что все жертвы и пострадавшие получили денежную компенсацию от вашего имени. Не переживайте, родители в добром здравии. Да прибудет с вами благословение, молодой господин Кун.» И фото. Кун тогда вздрогнул. На него со снимка смотрел все тот же ГуЛань, рядом стояла девушка, она прижимала к себе маленького ребенка. Типичное фото счастливой семьи, искренние улыбки. На обратной стороне подпись: «Когда-нибудь вновь сыграю для вас мелодию ободрения. Я продолжаю жить, вы тоже постарайтесь». Отдельно в самом низу было приписание другим почерком, вероятно той девушки: «Он хотел назвать его Кун, но родилась девочка. Потому она Лэлэ. Спасибо, что заботились о нем долгое время». Чэнле откидывается в своей койке устраиваясь удобнее, им принесли подушки и одеяла, в этот раз пятая просто мера предосторожности. Прошло уже больше часа, он поворачивает голову в сторону Куна. — Кун… — Что? — Тебе не страшно? — Чэнле подмечает только, как второй слегка сжимает одеяло и после тишины в ответ, меняет вопрос — Кем ты был, до того как пришел сюда? Кун рассматривает песочные часы на электронном циферблате, пиксельные песчинки в них стекают в нижнюю часть, затем словно кому-то до этого есть дело, часы переворачиваются и все вновь повторяется. — Я вот… Об этом знает только Джисон, был… — Чэнле подбирает слово, — заложником своей матери и финансовым прикрытием отца. Кун бросает на него взгляд, Чэнле давно повернулся к нему лицом и поджал под себя ноги, потому в глазах второго выглядит почему-то маленьким. Он кивает, Чэнле продолжает на него смотреть, когда Кун впервые слышит этот звук. Протяжная нота, клавиша зажатая сильным ударом, резкое начало и остаточное эхо. — Знаешь мне с детства говорили, что есть кто-то лучше меня. Истинный ребенок божества, — Чэнле смеётся тихо в ладошку, — я видел его уже более взрослым. — И? — Кажется, он такой же заложник, как и я, — Чэнле не просто намекает, почти прямо говорит: это я о тебе. Мы все же встретились лицом к лицу. Кун слышит это вновь, теперь клавиш больше, от силы звука он резко садится в кровати, приходится зажать уши и резко махнуть головой в сторону, что бы звон эха отпустил. Чэнле тоже приподнимается на своем месте. — Кун… Он даже не оглядывается на него. Для Куна сейчас рояль играет мелодию, вместо палаты вокруг сцена. Парень поднимается со своего места и останавливается под светом прожектора, за сценой гомон людей. Улыбка мелькает на его лице. Чэнле знает, что это, он вздрагивает поднимаясь с койки и медленно подходит, всего несколько шагов. Когда Кун поднимает руку, гул толпы — радостные возгласы, — становится громче. — Тебе лучше остановится, — предупреждает Чэнле, парень видимо видит галлюцинации, потому себя так ведёт, но у Лэлэ множество своих флешбэков и это его до дрожи в коленях пугает. Мать пугала так же. Донхёк замирает, оглядывается беспокойно, Джисон поднимает на него взгляд. Они в библиотеке, пишут конспект, по настоянию Джехён. — Хён? Что такое? — Что-то не так. Это очень плохо, его нужно остановить. — Кого? Донхёк качает головой из стороны в сторону: — Джехён, — он смотрит на старшего, тот моментально ловит его взгляд, кивает, — в пятой проблемы. Чэнле хватает его за руки: — Ну же, господин Кун, приди в себя, — парень хватает его за запястье, останавливая этот безумный танец, второй этому сопротивляется. — Я должен, Богу нужно передать свое благословение, — бормочет он в бреду. — Это чушь, — кричит на него Чэнле. Кун слышит не его голос, со спины у него вкрадчивый шепот отца: « Бог посылает нам испытания, что бы укрепить силу духа. Не верящих в это стоит убив…» — голос идёт помехами. Парень толкает Чэнле на пол, взбирается на него и его пальцы смыкаются на чужой шее. — Бог посылает нам испытания, что бы укрепить силу духа, — бормочет он, крапинки пота стекают по его вискам, собираются на подбородке и капают на щеку Чэнле. — Кун, — парень зовёт его пока ещё есть воздух. Тишина в ответ, он хватается за чужие запястья с большей силой, но парень только сильнее сжимает его шею. В дверь палаты стучит Чону, он оказался здесь первым по случайности, но происходящее назвать нормальным явно нельзя. Джехён показывается в конце коридора вместе с Хэндери. — Для меня, — Чэнле хрипит, — бога, о котором ты говоришь, давно нет. Неужели, он и тебя оставил? — последние слова выдавить выходит с большим усилием. Здесь начинает происходить, что-то невообразимое, Чону отдергивает руку от ручки, та потрескивает, так же опасно, как ранее трещала кровать под Минхёном. Он скорое чувствует, чем видит, как вокруг парней образуется огромная разрастающаяся волна. Джехён отталкивает его, рывком открывая дверь. — Отойди от него, — его голос абсолютное холодное спокойствие, заставляет Куна поднять взгляд, а затем отпустить. Вздрогнуть от вида второго, у Чэнле чуть по синевшие губы, он все ещё держит его за запястья и сквозь слёзы смотрит в глаза. Хватка на шее слабеет. — Кун, — Чону оттягивает его под руки в другой угол, у него обеспокоенный голос — почему ты это сделал? Зачем? Хэндери измеряет пульс Чэнле, тот начинает кашлять, когда воздух попадает в лёгкие, парень легонько постукивает его по спине. — Все хорошо, это уже закончилось, все хорошо, — Джисон, как раз оказывается у палаты, он диким волком смотрит на Куна. — Чэнле-я, я тут, — бормочет он, раскрывая свои руки и парень тут же падает в его объятья, начиная бормотать что-то между всхлипами и Джисона это действительно злит. Чэнле так давно не читал молитвы, что старший уже и забыть успел, как отчаянно из его уст они звучат. /// Доён подпирает стену насвистывает мелодию, Джонни говорил, что Джехён хочет увидеться. Но видимо на саму встречу парень опаздывал. Доён не сомневался, причина есть. — Если ему не станет лучше, мы не сможем его взять, — он слышит голос Джехёна за углом, кто-то угукает в ответ, — он почти убил его, но я видел это. Их способность, могла бы нам упростить задачу. — Но Юте же стало лучше, — как и думал Доён, его сопровождает Джонни. — Мне нужны гарантии, мы не можем рисковать. Если Кун будет угрожать безопасности, нам придется оставить его здесь, — Джехён замолкает, как только замечает Доёна. Тот улыбается. Кажется, Джонни соврал о встрече, что бы втянуть в план. — Джэ, — Доён манит его рукой, — нужен совет. Джехён, собирающийся пройти мимо кивает, останавливаясь рядом, Джонни теряется из виду. У этих двоих, кажется, каждый на своей волне, но связываться опасно. Их мысли всегда приходят к единому заключению, как у соулмэйтов. — Давно? — Ещё до появления Чону. — Тебе не кажется, что нам их не хватало? — Я думал об этом, но уже не знаю, что будет дальше. Не выходит продумать все так далеко. Был бы кто-то, кто мог бы позволить нам отрепетировать, было бы проще. — У нас есть, — не думая бормочет Доён и прикусывает язык. — Договаривай. Доён не хотя кивает. — Думаю, если то вещество усиливало наши способности, то Чону, наверное был бы проводником в сон или что-то вроде того. Он Минхёна именно так вытащил оттуда. А ещё он говорил мне, что наши лаборанты, тоже там бывают. — То есть, ты говоришь, что Чону мог бы затянуть всех в один сон, в сон Минхёна основой, которого есть лаборатория? — Нет, это твой вывод. Я даже не уверен, что это так. — Мы должны попробовать. — Джехён нет, — Доён выпрямляется. — Доён. — Мы страдали, — Доён проходится по стене кулаком, без попыток задеть Джехёна, а просто что бы придти в себя. Его ведёт, память его подводит, второй на этот жест не реагирует. — Но ты же любишь его. Собираешься оставить его с отцом, когда мы все сбежим? Он крепкий, у него есть ты и лаборанты тоже поймут. Но сами они вводить ему ничего не будут. Сам же знаешь, отец не позволит ему стать подопытным, — Джехён знает на что давит и немного сожалеет, что в этот раз использует этот способ. Но если это их шанс, придется воспользоваться им. Доён молчит, — Тэиль говорит… — Не смей, хён бы этого не сделал, — Джехён смеётся, когда слышит его голос таким. — Ладно, я просто случайно услышал, что у ты кое-что украл. — Нет, ну серьезно, Джонни же сказал, зачем вуалируешь, вы ребята действительно странные. На тебя это не похоже. Дай мне время. Просто дай время. Мы ничего не теряем? Джехён кивает и отталкивается от стены. — Я пойду. Доён идёт в противоположную сторону, заглядывает в пятую палату к Куну. Как и ожидается, Чону сидит рядом с ним. — Пойдем, пусть немного отдохнёт, — он мягко сжимает плече младшего. Чону кивает. — Я стану таким же? — он крепче сжимает доёнову руку. — Хочешь проверить? — Шутишь, хён? — Я серьезно. У меня есть спрятанный вариант. Оно не на всех действует так, пусть и бывают неожиданные случаи, в основном эта вакцина просто усиливает какое-то качество человека или заглушает его, — Доён открывает дверь в комнату, пропуская младшего, Юкхея не месте нет. Чону смотрит ему в глаза. — Доён, — шепчет он, — ты ведь хотел это сделать, да? — Хотел, — парень чувствует, как Чону мягко обнимает его. — Тогда почему сомневаешься? — Я… Если согласишься, я тебя не оставлю. Просто не уверен, что хочу обрекать тебя на этот путь, — Доён прикрывает глаза склоняя голову к его плечу. — Хён, — Чону мягко гладит его по голове. — Что? — Из твоих рук я принял бы даже яд, — Доён вздрагивает, поднимая на него взгляд, — просто сделай это, — Чону приподнимает рукав, обнажая плече. Доён смотрит в его глаза, сглатывает, слишком интимная обстановка, он отступает, подходит к тумбочке, приходится с клонится что бы дотянуться до приклеенной под столешницей ампулой. Новый шприц лежит в телеге у палаты, он его ловко крадёт оттуда, а ещё маленькую упаковочку с заспиртованной салфеткой. Чону послушно садится на койку, когда Доён его подталкивает к ней, старший смотрит на него, проверяет шприц. — Прости, будет больно. — Всё хорошо, это же ты хён. Доён кивает и все же вводит инъекцию. Выбрасывает шприц, проверяет взглядом коридор и надеется, что Юкхей решит сегодня не возвращаться. Чону кусает собственные губы. — Хён, полежи со мной, — он хмурит брови. Доён ложится рядом, протягивает собственную руку под головой младшего, Чону подползает у нему ближе и обнимает. Доён слабо касается своими губами его лба: — Засыпай, — он прикрывает глаза вместе с Чону, а когда открывает. Свет выглядит другим, лаборатория такая же, но определенно странная. Доён оглядывается, Чону стоит у двери. — Хён. — Что? — Надеюсь, мы сможем проснуться. — Я с тобой, просто верь мне, что это так. /// В лаборатории наступает ночь, Чэнле тихо передвигается между палатами к зоне отдыха. Он видел там пианино ранее, а сейчас ему очень хочется, что-то сыграть. Джисон беспокойно болтающий весь вечер, наконец уснул и Лэлэ со спокойным сердцем решил утолить свое желание. Когда пальцы только касаются клавиш, звук кажется ему нелепым, он играет тихо. Хэндери уже хочет к нему подойти, когда Сяо хватает его за руку и отрицательно качает головой. Через пол часа Лэлэ выдыхает и оглядывается. За его спиной стоит Кун, от неожиданности Чэнле вздрагивает. — Прости, — шепчет Кун, сложно определить за что именно, он просит прощение. Чэнле кивает. В полумраке парень садится рядом. — Можешь сыграть мне кое-что? Чэнле вновь кивает, Кун играет короткую мелодию. — Я понял, — шепчет он и облизывает свои губы, те пересохли, от сбитого дыхания. Чэнле мельком бросает на него взгляд. — Спасибо, — он опирается на свои руки и смотрит вверх на потолок лаборатории. Чэнле выдыхает и музыка рождается из-под его пальцев, в какой-то момент он слегка раскачивается и задевает своим плечом Куна. Тут же вздрагивает и застывает. — Я больше не буду, — шепчет Кун, — я скажу тебе бежать, как только почувствую симптомы, поэтому перестань меня боятся. Пожалуйста. Чэнле начинает казаться, что это сон, он вновь играет мелодию до самого конца и только после отвечает. — Хорошо, господин Кун, я постараюсь. — Просто Кун. — Как скажешь, божественный ребенок, — и он тихо смеётся.