Найти себя: Сокровенное

      Нет чувства страшнее, чем отчаяние, охватывающее в тот миг, когда понимаешь, что единственное, что тебе дорого, отнимают у тебя безвозвратно. Отчаяние, граничащее с безумием. Когда терять больше нечего, всё твоё существо стремится как можно быстрее сгореть, уничтожая мир вокруг, превращая себя и окружающее в руины. А если ты видишь перед собой источник своей потери, тебя ничто не остановит.       Чуя смотрел в глаза смерти, смотрел в глаза Достоевского с единственным оставшимся у него чувством — безграничное отчаяние. А демон нависал над ним, схватив за ворот пропитанного кровью свитера, и тяжело дышал.       — Ты, жалкое существо! Ничтожество! Я заставлю тебя молить о смерти! Я дарую тебе такие муки, о существовании которых ты даже не мог вообразить!       Молить о смерти? Смешно. Неужели он не понимает, что Чуя примет её с радостью? Что он жаждет смерти.       Как только убьёт Достоевского.       Рука, что во время монолога Фёдора медленно тянулась к одному из двух оставшихся у парня кинжалов, обхватила рукоять. Та легла в ладонь плавно, словно это было её предназначение. Пальцы сжались так крепко, что пару раз дрогнули от напряжения. Ничего, зато он не выронит своё оружие. Чуя плавно вытащил нож, самым кончиком мазнув по полу и окрасив его алым. Где-то в глубине своего разума, на уровне интуиции он начинал ощущать взаимосвязь и необходимость этого действия.       «Кремний в руках жреца — невероятное оружие», — говорил тот теневой демон.       «Недообращённый жрец», — так назвал его сам Фёдор.       «Ритуал, который совершали лишь Древние», — упоминал Осаму о том, что они пытались сделать.       Всё, что Чуя смог вспомнить в этот момент, это то, что древние жрецы совершали кровавые жертвоприношения. Вот почему кинжалы не помогли, подумал он, плашмя прижимая лезвие к полу, собирая на него свою кровь. В первый раз он напал без этой жертвы, но потом смог ранить Достоевского в ногу. И сейчас…       Убийца вскинул руку, вонзая окровавленное каменное лезвие в бедро нависшего над ним демона. Самому Накахаре это движение показалось достаточно плавным и медленным, но Фёдор не успел отреагировать.       Кремний легко вошёл в твёрдую плоть, и демон взвыл, пытаясь отшатнуться. Но Чуя не мог ему этого позволить. Собрав всю боль и желание уничтожить своего врага, он потянулся следом, одновременно хватаясь за рукоять второй рукой и давя, что есть сил, вниз. От вопля Достоевского волосы на шее убийцы встали дыбом, но он не отпускал.       Тёмная тварь рухнула на одно колено, увлекая за собой Накахару, который вновь распластался по полу, купаясь уже не только в своей крови. Чуя облизал разбитые губы прежде, чем собраться и приподняться. Травмированную руку покалывало, но худо-бедно она слушалась, а к ногам немного вернулась чувствительность. Скорее всего, кровь Дазая начала восстанавливать его тело.       А вот кровь Достоевского оказалась горькой на вкус и неприятно раздражала нёбо, но парень всё же сглотнул слизанные с губ капли.       — Как же ты меня достал, мелкая шавка! — взвыл сверху демон и, схватившись своими длинными пальцами за спутанные рыжие пряди, дёрнул Чую вверх.       Новая боль показалась Накахаре совершенно незначительной после всего пережитого. Парень осторожно опёрся на одну ногу, стараясь не соскользнуть и не показать Достоевскому, что снова может двигаться. Демон встряхнул Чую, выдернувшего кинжал из его бедра, но не выпустившего его из руки. Голова убийцы запрокинулась назад. Несмотря на боль, Чуя старался не сопротивляться, болтаясь как тряпичная кукла.       — Почти дохлый, а всё ещё дёргаешься! — рычал Фёдор, занося руку с острыми ногтями для удара.       Чуя устал. Ему хотелось уже просто упасть рядом с Дазаем и умереть, но природная живучесть и желание отомстить тому, кто разрушил их с Осаму жизнь, не давали сдаться. Почему они должны погибнуть, а это злобное существо выжить и наслаждаться триумфом?       Дрожащие пальцы крепче стиснули рукоять. Осаму готовил его к этой битве, зная, что она неминуема. Он знал, что не справится сам, надеялся на помощь Чуи. И если Накахара не справится, то не справится никто. Все их жертвы не будут иметь никакого смысла. Все их чувства останутся посмешищем для Достоевского.       — Тебе никогда не понять, — глядя куда-то в потолок, прошептал Чуя.       — Что ты там пищишь?!       Он снова встряхнул парня, заставляя посмотреть на себя. И Чуя посмотрел. Без капли страха, с улыбкой на разбитых губах и кровью на лице, с холодной решимостью и вызовом в синих глазах, вокруг которых вновь клубился лёгкий лазурный туман.       — Я говорю, что это ты — жалкое ничтожество.       Слова дались легко, и каждое из них пулей вылетело из уст, вонзаясь в самое сердце самолюбия и тщеславия демона.       — Да откуда в те…       Договорить он не успел. Пока Фёдор удивлённо взирал на необычные глаза человека, тот вскинул руку, и кремниевое лезвие вспороло кожу. Непонимание и шок застыли в широко распахнутых фиолетовых глазах, когда демон понял, что не может вздохнуть. Накахара злобно оскалился, опираясь на ногу и отталкивая от себя Достоевского, чьи паучьи руки потянулись к собственному располосанному горлу.       Подскользнувшись, демон потерял равновесие и упал в лужу крови, тщетно раскрывая рот в попытке глотнуть воздух.       — Сдохни!       Чуя ударил ногой в челюсть, опрокидывая врага на спину и откидывая ещё чуть дальше от себя. Но сам не смог устоять на едва держащих его ногах и плюхнулся вниз. Волны боли пронзили тело, и парень вскрикнул.       — Пожалуйста, просто сдохни, — отчаянно прошептал он, переведя дыхание. Голова медленно опустилась на пол.       И хотя организм уже начал постепенно восстанавливаться, обильная потеря крови сказывалась. Глаза закрывались, а связь с реальностью таяла с каждой секундой. Чуя понимал, что неминуемо проваливается в сон, и сил бороться с этим не осталось. Если он сейчас не сможет открыть глаза, всё будет кончено. Фёдор придёт в себя, Осаму умрёт. Почему битву, начатую двумя демонами, должен закончить человек?       Потому что этот мир принадлежит людям, и только им решать. Тебе решать.       Накахара готов был поклясться, что никогда не слышал этот голос. Чистый, высокий, женственный. Он объял сознание, затопил его полностью, а потом вырвал из сна, заставляя распахнуть глаза.       — Умри!       Закричал Достоевский, нависая над парнем с перекошенным лицом и налитыми кровью глазами. Его рука опускалась, сверкая ногтями, и Чуя понимал, что увернуться уже не сможет. Он лишь горько сглотнул, смело глядя в лицо смерти. Даже если Фёдор и смог победить, он не увидит и тени страха в синих глазах.       Всё кончено…       Чёрные тени врезали в плечи и руки повелителя Преисподней в тот миг, когда его когти едва коснулись некогда светлого свитера на груди человека, под которой их общее с Дазаем сердце покорно отсчитывало свои последние удары. Впились в плоть и с силой отбросили назад, не выпуская. Достоевский врезался спиной в стену склада, повиснув на тёмных пронзивших его копьях.       Мимо ошарашенного подобным Чуи пробежал Акутагава. Глаза бывшего протеже Дазая лихорадочно блестели, на бледном лбу виднелась испарина, а тени, обычно окружающие его ноги и подол плаща, тянулись от Рюноске к Фёдору. Обогнув лужу крови, теневой демон замер в нескольких шагах от своего владыки, что контуженно качал головой, пытаясь придти в себя.       — Жрец! — с нескрываемым отчаянием в голосе выкрикнул Акутагава. — Быстро! Кремний!       Он что, издевается? Чуя не может больше двигаться! Но руки сами вслепую находят лежащий рядом кинжал, и Накахара, кряхтя, переворачивается. Сжимая в одной руке нож, опираясь о скользкий пол ладонями и коленями, он ползёт к приходящему в себя демону. Он с ненавистью смотрит в презренные фиолетовые глаза. Он проклинает это жалкое и жадное существо. Он просит его умереть, и слова с каплями крови капают с губ.       — Моли её! — слышит он отчаянный вопль Акутагавы. — Она глуха к своим детям, но может послушать тебя! Моли её!       Её? — не понимает Чуя, но спустя половину пути, он догадывается, о ком говорит нежданный союзник. Её. Мать.       — Великая Первая, та, что зовётся Матерью, прошу, услышь меня, — Накахара не умеет молиться, но пробует уже не первый раз за эту ночь. — Молю, помоги мне. Мне не нужна моя жизнь, и если ты решишь взять эту жертву, я с радостью отдам её, но дай мне сил сразить того, кто дважды хотел убить Дазая. Если ты слышишь меня, загляни в наше сердце. Мы не желали ничего, кроме друг друга. Мы просто хотели жить.       Чуя приблизился к Достоевскому и, схватившись рукой за его мантию, подтянулся, вставая на ноги. Демон ошалело смотрел на него, обвиснув на тенях. Глаза молодого жреца сияли лазурью и источали яркий синий туман.       — Ты никогда не познаешь боль утраты. Никогда не познаешь истинного счастья. Ты не сможешь никого полюбить, потому что твоё сердце мертво!       На кинжале было достаточно крови Чуи, больше не требовалось. Лезвие мягко и легко вошло в худую грудь, прорезая её, словно масло, погружаясь в самое сердце демона.       — Неееет!       Крик вырвался из глотки Достоевского вместе с фонтаном крови, хлынувшей из раны и с головой окатившей и без того заляпанного ей Чую. Демон выгнулся, истошно вопя, но тени удержали его на месте. Чуя, выпустив клинок, отступил назад и тяжело осел на пол, не спуская глаз с врага.       — Великая Мать, забери его. Освободи его от этого жалкого существования, — словно в трансе шептал Накахара дрожащими распухшим губами. — Та, что пришла из Тьмы во Свет. Что предпочла солнце мраку…       — И спустилась во мрак ради того, кого любила. И вернулась из бездны ради него, принеся себя в жертву.       Чуя узнал этот голос. Тот самый, что окутал его, а после заставил очнуться. Он принадлежал женщине, прекрасной, как звёздная ночь, и сияющей, как полуденное солнце. Убийца даже поднял руку к лицу, прикрывая глаза.       Женщина плавно приблизилась к поверженному демону, Акутагава отпустил его, тени покорно вернулись под ноги хозяина дымкой. Фёдор вскинул голову, завороженно глядя на призрачную фигуру. Его губы тронула улыбка.       — Мама, — прошептал он, протягивая к женщине руку. Лицо Достоевского словно просветлело, а в глазах плескалось счастье. — Мама, это ты.       Женщина грациозно склонилась, коснувшись ладонью бледной щеки.       — Ты слишком заигрался, мой глупый сын, и нарушил множество правил. Кому, как не тебе, было их знать.       — Оно стоило того, чтобы увидеть тебя, — слёзы покатились по впалым щекам демона. На секунду что-то похожее на жалость шевельнулось в груди Накахары, но он тотчас отмёл это чувство, вспоминая, что Достоевский сделал с Дазаем.       Дазай!       Чуя тот час позабыл о невероятной женщине, что Фёдор назвал Матерью, и, дёрнувшись всем телом, пополз к своему демону. Пару раз он подскользнулся, но не упал.       — Осаму, — шмыгнув носом, Чуя схватился за плечи Дазая и осторожно потряс его. — Осаму, я справился.       На бледном, покрытом кровавыми разводами лице демона не дрогнул ни один мускул. Он по-прежнему смотрел в потолок невидящим взглядом широко распахнутых карих глаз. Накахара провёл ладонью по дорогому лицу, размазывая по нему кровь и свои слёзы, которые не заметил, как начал ронять.       — Мы справились, Осаму, — склонившись к его лицу, прижавшись щекой к щеке, шептал Чуя, глотая слёзы. Его пальцы зарылись в каштановые волосы. — Слышишь? Справились. Ты и я.       Парень всхлипнул, перебирая пальцами тёмные пряди со всей нежностью, что испытывал к любимому. Он не хотел думать о том, что грудь Осаму не вздымается, дыхание не касается его щеки, а кожа холодна. Парень продолжал гладить его лицо и волосы, тихо нашёптывая:       —Ты же говорил, что у нас всё получится. Что ты любишь меня больше всего в жизни. Что никогда не оставишь. Не отпустишь, — слёзы, кажется, уже не остановить, как и всхлипы. — А если я попытаюсь сбежать, ты будешь лишь сильнее прижимать меня к себе. Не оставляй меня, Осаму.       Поглощённый своим горем, он не сразу обратил внимание на подошедшую женщину. Она стояла рядом, печально глядя на Дазая. Акутагава старался не отсвечивать, оставаясь за её спиной и бросая кроткие взгляды. Достоевский пропал вовсе.       — Мне жаль, что всё так вышло, — горько произнесла женщина, оставаясь стоять. — Мои дети слишком жестоки в своих играх и слишком порывисты. Фёдор не должен был трогать тебя, но Осаму сам виноват в случившемся. Не просто так был наложен запрет на создание новых жрецов, а дабы не вмешивать людей в битвы демонов.       — Он сделал это не потому, что хотел, а ради нас, — Чуе было всё равно, что перед ним одна из тех, кого возлюбленный называл Великой Первой. Гораздо важнее было то, что он, хладный, лежал сейчас рядом. Накахара просто не мог выпустить его тело из рук ради какого-либо официоза перед древним демоном.       — Знаю, — мягко продолжила Мать. — И именно поэтому прощаю его поступок. Они, глупые, думают, что мы забыли про них, но мы наблюдаем. Молчим, стараемся не вмешиваться, но наблюдаем.       — Позволь мне рассказать тебе кое-что, — женщина обхватила себя руками за плечи и устремила взгляд в стену. — Когда существа, подобные нам, устают от бесконечной жизни, проигрывают битву или нарушают правила, как Фёдор, они уходят в так называемую Пустоту. Но это океан всего сущего. Там всё распадается на части и становится частью его, чтобы однажды собраться заново. Смешавшись с другими осколками, забыв себя и став чем-то новым.       Чуя уже начал понимать, к чему она ведёт       — Но Осаму смог вернуться прежним, — прошептал парень, прижимая к себе демона.       — Да, именно так. Знаешь, почему такие, как мы, растворяются в вечности, а люди перерождаются?       Накахара едва заметно покачал головой.       — В вас есть жажда жизни. Ваш век так короток, что вы не успеваете насытиться им, и после гибели не позволяете сознанию исчезнуть. Существа, живущие веками, устают от этого. Они засыпают, наподобие тех, что зовутся Первыми, либо возвращаются в чрево океана вечности. Осаму в этом плане стал удивительно похож на людей и не хотел терять своего «Я».       — Ты можешь его вернуть? — прервав древнее существо, выпалил Чуя и с надеждой поднял голову.       — Нет, не могу. Но то, что случилось однажды, может повториться. Я говорила, что не осуждаю его потому, как давно, ещё Вавилон не вознёсся и не пал, я тоже любила смертного, — женщина мечтательно улыбнулась. — Его убила моя сестра, с которой мы тогда вели битву за власть.       — И ты смирилась? — всхлипнул Накахара, отказываясь верить в необратимость произошедшего. — Ты просто сдалась?       — Нет, — Матерь склонилась и провела рукой по волосам Чуи. — Я пошла за ним в мир тьмы, что принадлежал моей сестре. Нашла его и вдохнула жизнь в хладные уста. Я забрала Таммуза, хоть это дорого мне стоило.       — Я готов заплатить любую цену, только скажи...       — Маленький жрец, я понимаю твою боль, но Осаму сейчас не человек, и не демон. Он лишён ядра. Сердца.       — То есть, будь он человеком, ты бы смогла? — уголёк надежды вспыхнул внутри Накахары. — Ему всего лишь нужно живое сердце?       — Возможно, этого хватит, если он ещё не потерял себя.       Чуя приподнялся, сев на колени, и размазал рукавом по щекам кровь и слёзы.       — Я найду ему сердце, — твёрдо произнёс он. Он всю сознательную жизнь убивал людей, ещё один труп на совести дела не изменит, зато Дазай будет жить!       — Погоди, — наконец, осмелел и приблизился Акутагава, всё ещё настороженно и восторженно глядя на Матерь. — Я сделаю это быстрее, если тебе не всё равно, чьё сердце я добуду.       — Без разницы!       Чуе действительно плевать. Он не святой, он хочет лишь быть рядом с тем, кого любит, и считает, что заслужил это. Акутагава кивнул и растворился в тенях, окутавших его тело.       — Когда-то мы все умели любить, — голос Древней был печален. — Но забыли. Утратили этот дар.       — Где твой возлюбленный теперь?       — Не знаю, — она равнодушно пожала плечами, хотя взгляд был полон боли. — Это было так давно, что кажется мне лишь сном.       Рюноске вернулся так же неожиданно и быстро, как появился ранее. В окровавленных руках подрагивало человеческое сердце.       — Прошу Вас, — он с почтением протянул свою добычу Матери.       Древняя кивнула и приняла её, опустившись на колени рядом с телом Дазая по другую сторону от Чуи. На мгновение она с сомнением глянула на человека.       — Ты уверен? Он станет таким же, как ты.       Чуя, не задумываясь, кивнул. Женщина прошептала что-то себе под нос и прижала сердце к груди Дазая. Накахара увидел уже знакомое свечение, с которым Осаму раньше возвращал себе органы. Сияние окутало тело кареглазого, затопив Чую и Матерь, а потом мягко исчезло в груди. Убийца несколько раз моргнул, смахивая слёзы с ресниц, и прижался ухом к грудной клетке возлюбленного.       — Он не дышит... Он всё равно не дышит!       Накахара чувствовал, как подкатывает истерика. Неужели всё было напрасно? Пальцы сжались на ткани свитера.       — Я могу оживить тело, но душу вернуть может только он сам. Прости.       Чуя склонился и поцеловал приоткрытые разбитые губы. В прошлый раз Дазаю понадобилось три людских года, чтобы вернуть себя. Сколько времени уйдёт на этот раз? Рыжий улёгся ему на грудь, сгребая в объятия. Три года, пять или десять... Он будет ждать столько, сколько потребуется, если Осаму вернётся.       — Пожалуйста, только вернись ко мне. Не оставляй меня. Ты же знаешь, что я без тебя не смогу...       Меня зовут Осаму Дазай.       Ты не боишься меня, красивые глазки?       — Я разрешу тебе называть меня "красивые глазки". Правда. Не буду злиться и кричать. Разрешу делать всё, что захочешь, только вернись.       Он не почувствовал, как по волосам в запёкшейся крови прошёлся лёгкий ветерок. Не заметил, как исчезла Матерь, лишь Акутагава продолжал мрачно стоять поодаль. Чуя медленно погружался в сон, шепча слова любви к единственному дорогому существу. Что делать дальше и как жить, он не представлял. Весь его мир сжался до слабого тепла под щекой и едва ощутимого поглаживания волос.       — Ты мне уже снишься?       — Нет.       — Тогда почему мне кажется, что ты рядом.       — Я всегда буду рядом, красивые глазки.       — Осаму?!       Чуя резко открыл глаза, поднимаясь с едва заметно двигающейся груди. Пальцы Дазая выскользнули из его волос, и ладонь упала вниз, зато карие глаза с нежностью смотрели в лицо убийцы.       — Осаму, — парень закусил губу, сковыривая запёкшуюся корку, — это правда ты?       Дазай с трудом поднял руку, прижал ладонь к его щеке, слабо улыбнулся и пальцем стёр слезу. Дышал он слабо, но ровно. Осознавая это, Чуя не смог сдержать новый поток слёз.       — Не плачь, моё сокровище, — мягко попросил Осаму. — Теперь всё хорошо. Только как-то тяжело в груди.       — Это потому, что у тебя снова есть сердце, — облизал губы и улыбнулся сквозь слёзы Накахара. — Настоящее сердце.       — Оно у меня и раньше было, но спасибо       — Не мне, а ему спасибо, — Чуя с трудом отвёл взгляд от Дазая и посмотрел на Акутагаву. Демон молча приблизился. Он казался немного сконфуженным ситуацией.       — Рюноске, — довольно протянул Осаму, — ты всё-таки остался верен настоящему хозяину.       — Не обольщайся! — выпалил демон, пряча глаза. — Я сделал это только ради себя.       — Хорошо, будь по твоему, — Дазай прикрыл веки. — Чувствую себя так, словно меня снова выпотрошили.       — Ну а ты как хотел? Благодаря жрецу ты теперь обычный человек, и раны твои не затянутся быстро.       — Вот дерьмо! — усмехнулся Осаму.       — Ты ещё скажи, что чем-то недоволен! — проворчал Чуя и легко толкнул его в плечо.       — Конечно доволен, красивые глазки. Конечно доволен. Ради тебя я стану кем угодно.       — Не называй меня так!       — Буду называть, — бывший демон приоткрыл глаза, в которых плескалось лукавство. — Ты сам мне позволил.       — Ты всё слышал?       — Я всегда слышу тебя.       — Чёрт! А я теперь не могу называть тебя нечистью.       Акутагава закатил глаза.       — Бездна! Меня сейчас вырвет от вас!       Осаму хрипло рассмеялся и, переместив ладонь на шею, заставил Чую наклониться. Мокрые губы прижались к его, и Дазай с упоением пил с них любовь и боль.       — Теперь всё будет так, как мы мечтали, — прошептал Осаму, стоило Чуе слегка отстраниться.       — Да, — выдохнул Накахара. — Давай улетим в Прованс. Я так задолбался в последние дни.       — Всё, что ты пожелаешь, любовь моя.