весна 1943, Мюнхен
«Весна 1943 года. Я уже более трех месяцев находилась на закрытой английской квартире в Мюнхене. Именно тогда я впервые встретила этого мужчину».из воспоминаний Гермионы Грейсер
Лощеные офицеры СС походят один на другого, как родные братья. Высокие, жилистые, с крупными носами, маленькими светлыми глазками и такими идеальными проборами, словно от этой тонкой линии, разделяющей волосы ближе к правому виску, зависит чья-то жизнь. Когда хлипкая дверь старого одноэтажного домишки на окраине Мюнхена отворяется, Гермиона, даже не поднимая головы, немедленно догадывается по тяжелому перестуку набоек на высоких маршевых сапогах, кто перед ней. Очередной агент Schutzstaffel. Хорошо сложенный, чернобровый, принесший с собой на широких плечах прохладный апрельский воздух, насквозь пропитанный первой весенней грозой. Мужчина неторопливо проходится вдоль стены, обклеенной пожелтелыми от времени обоями, по дороге небрежно прихватывает деревянный табурет и шумно опускает его около стола, прямо напротив девушки. Гермиона на это лишь ведёт плечом, сильнее кутаясь в легкий коттоновый платок, и равнодушно окидывает офицера взглядом. Он не представляется, но она смутно догадывается, кто он такой. Люциус Малфой на прошлой неделе, старательно поджимая тонкие бесцветные губы, вскользь упомянул о неком достопочтенном джентльмене, что желает непременно с ней пообщаться. Это не было бы удивительным, если бы все тот же Малфой не отметил, что джентльмен является ни кем иным, как штандартенфюрером четвертого штандарта СС — Любека. Мужчина, предположительно штандартенфюрер, с немецкой педантичностью положил перед собой простую бумажную папку, ручку, слева от них кинул только что стянутые с широких ладоней кожаные перчатки, а после, порывшись в нагрудных карманах, выудил из них портсигар. Кивнув на последнюю деталь, он участливо поинтересовался: — Вы не против? — Ничуть. — Хотите? — Нисколько. Дёрнув уголком губ в мягкой ухмылке, мужчина ловко вытянул одну папиросу, поджег и с удовольствием затянулся. Тонкая струйка сизого дыма медленно поползла по затхлому воздуху кухни. Зажав в зубах папиросу, мужчина открыл папку и сипло зачитал вслух несколько особо интересных для себя фраз. — Гермиона Грейнджер, урожденная Гермиона Грейсер… место рождения: Лондон… на одну вторую еврейка… не замужем… состояла в интимной связи со штандартенфюрером СС Гюнтером Д’Алкеном… ого, с тем самым? — тонкие брови изогнулись в изумлении, но спустя мгновение темные глаза блеснули чем-то алчным, словно мужчина, наконец, нашел то, что искал. — Имела длительную связь с разведчиком британской армии мистером Гарри Поттером. Мужчина закрыл папку и чуть отклонился назад, затягиваясь вовсю и неотрывно следя за девушкой, сидящей перед ним. Гермиона смотрелась бездушно. За три месяца собственного ареста она прекрасно научилась изолироваться от дознавателей, совершенно смиренно реагируя на любую провокацию и даже оскорбления. Тот же Люциус Малфой иначе как «жидовской девкой» или «грязнокровкой» ее и не называл. — Меня зовут Томас Реддл, я штандартенфюрер Любека и Ваша последняя инстанция, мисс Грейнджер. Или все же лучше Грейсер? — Я предпочитаю Грейнджер. — Как угодно, — Реддл стряхнул пепел прямо на пол, на что Гермиона поморщилась, но промолчала. Агент Крауч однажды помочился за холодильником, поэтому папиросная бумага на старом дощатом полу не вызывала сильного раздражения. — Сколько Вам было лет, когда Вы впервые познакомились с мистером Гарри Поттером? — Это есть в моем деле, — мужчина никак не отреагировал на эту фразу и даже не взглянул на папку перед собой, продолжая всматриваться в желтоватый, смазанный тусклым электрическим светом женский силуэт. — В одиннадцать, сэр. — Хорошо, — мужчина вновь натужно затянулся и наклонился вперёд, опираясь острыми локтями о стол. — Вы очень важны для него, мисс Грейнджер, я бы даже сказал «чрезвычайно». — Вы заблуждаетесь, мистер Реддл, меня и Гарри связывают лишь простые приятельские отношения. Мужчина нахмурился. — Не стоит мне врать, девочка. Это злит. Проглотив эту фразу, Гермиона почувствовала жжение где-то под рёбрами. Словно организм отторгал слова Реддла. Словно они были отравой. Сильнее сжав уже изрядно мятый коттон исцарапанными пальцами, Грейнджер ядовито выплюнула: — Не думала, что блестящему офицеру СС есть дело до слов жидовки. Не боитесь замараться, разговаривая со мной? Казалось, Реддла удивил тон девушки. Когда почти шесть месяцев назад его люди напали на след мальчишки Поттера, он был почти доволен. Глупец, как и его родители, создавал слишком много проблем. Однако рейды один за другим заканчивались провалом, затрачиваемые на поимку лишь одного человека средства не окупались, и сверху начали настойчиво намекать, что операцию по поимке мистера Поттера пора сворачивать. Все это ужасно злило. Но пару месяцев назад Поттер допустил серьезный промах, который стоил жизни некоторым его товарищам, а мисс Грейнджер оказалась захвачена агентом Лестрейндж — чистокровной арийкой, бывшей женой ныне покойного мистера Лестрейнджа, погибшего за великое дело Третьего Рейха. И вот теперь, чуть растрепанная, немного сонная Грейнджер нервно комкала свой платок и зло щурилась, остро реагируя на его слова. Вдруг в голову мужчины пришла одна мысль, изрядно его позабавившая. — Мисс Грейнджер, у меня к Вам деловое предложение. Вы ведь умеете превосходно вытягивать информацию из мужчин, не так ли? Уж не знаю, как Вы умудрялись находить подход к доблестным офицерам нашей армии: «женские чары» или какая-то особая тактика… В любом случае я хочу это увидеть. Заставьте меня заговорить, поделиться с Вами чем-то, что мне вслух произносить не следует. Здесь. Сейчас. Если мне понравится то, как Вы работаете, Вы сможете покинуть этот дом в ближайшее время. Живой, естественно. — Вы серьезно? — Абсолютно. — Я не стану этого делать. — Отчего же, — казалось, мужчину позабавил отказ Гермионы. — Вам ведь не впервой развлекать немецких офицеров. Девушка почувствовала, как по ее телу, одежде и волосам стекает липкая вязкая грязь, словно Реддл окатил ее нечистотами с головы до ног, а не просто вскользь отметил факт из ее жизни. Немного побледнев от злости, что было заметно даже в этой мутной темной комнате, отдававшей желтизной, Гермиона все же внешне постаралась сохранить достоинство. Она делала это ради великой цели и она… она выживала. — Только подумайте, Вы выйдете из этого дома, в котором Вы провели несколько месяцев и который, я уверен, Вам за это время осточертел. Я прав? А самое главное — Вы сохраните жизнь, — и, не дождавшись ответа, ещё раз предложил. — Ну же, Гермиона. Реддл затушил папиросу прямо о деревянную столешницу, оставив скрюченный фильтр с медленно тлеющей по краям бумагой доживать свое в маленькой кухне на самой окраине Мюнхена. Наверное, так же будет и с ней. Когда Реддл, не добившись своего, выйдет из этого дома, какова вероятность, что Гермиона вновь сможет понадобиться прислужникам фашистской империи, стать им полезной? Скорее всего, после отъезда штандартенфюрера к ней наведается Фенрир или кто-то из его шайки, и сделает то, что так давно обещали сотворить с поганой жидовкой. Вряд ли ее тело будет захоронено, скорее всего его скинут в ближайшую канаву, а юркая домработница, что приходит сюда каждый четверг, спешно приберет это пристанище для новых гостей. А уж они-то точно не заставят себя ждать. Когда Гермиона встает, в глазах Реддла что-то загорается, что-то нехорошее. Она и правда имела ряд непродолжительных связей с такими как он. Большинство молодых девушек, попавших в свое время в ополчение, добывали сведения, устраиваясь горничными или, если повезет, гувернантками в дома известных нацистов Британии, Франции и, реже, Германии. Но Гермиона смогла достичь большего. Обучавшая ее пожилая шотландка, сама пережившая Первую Мировую, открыла ей глаза на одну простую вещь: любимой женщине добровольно говорят гораздо больше, чем может подслушать даже самая лучшая прислуга. Как выяснилось, мужчинам не требовалось многого. Красивая одежда, возможно, гладкий кринолин, кокетливые шляпки, сдвинутые набок, яркая помада на пухлых губах и заискивающий взгляд. Всего этого было вполне достаточно, чтобы, столкнувшись где-то с необходимым человеком, сладко улыбнуться и представиться кем-то вроде не блещущей умом начинающей актрисы. Во времена лояльности фюрера к Терезе Гизе эта личина была как никогда актуальна. Но самая сложная работа представлялась потом. Оставшись с мужчиной наедине, следовало его разговорить, показаться той, кому можно доверить самую темную тайну или хотя бы небольшой секрет. Все та же шотландка Минерва советовала: пой! Не можешь петь, танцуй! Мужчины любят глазами. И Гермиона действительно уже танцевала перед такими, как Том Реддл, лощеными и наглыми, зажиточными мужчинами в их поместьях и захмелевшими мужиками в лояльных к действующей идеологии пабах, теми, у кого есть жены и теми, кому достаточно мысли о Великой фашистской империи, чтобы согреть постель. Всех их объединяло лишь одно — они поклонялись одному и тому же «богу». Иногда она это делала по заказу сопротивления, иногда — выходила на офицеров, обладавших необходимыми сведениями, сама. И она точно знала, что ей следует делать, как управлять своим телом, как смотреть на того, кому посвящаешь каждое свое движение. На самом деле это не трудно, достаточно лишь убедить саму себя, что ты и вправду желаешь этого человека, что сидит прямо перед тобой и поглощает взглядом, раздевает, прикасается. Гермиона взращивала все это в себе почти четыре года, с самого того момента, как попала в ополчение, и сейчас, отточенным движением, она повела бедром и опустила на него ладонь, комкая легкую ткань, скользя, заводя саму себя. Она старалась не отрывать глаз от темного взора мужчины, разглядывая его из полуопущенных ресниц, представляя, что вот он, ее любимый. И что она принадлежит лишь ему одному. Гермиона скользнула ближе к офицеру, предполагая, что он, как и все те, кому она танцевала, в какой-то момент захочет почувствовать ее ближе, прикоснуться, ухватить за бедра и усадить на колени. Но Реддл был абсолютно спокоен, даже задумчив. Он внимательно, без вожделения, скорее с интересом следил за танцем, а потом вдруг неожиданно хлопнул в ладоши и поднялся, спешно собирая свои вещи со стола. — Это было довольно неплохо, мисс Грейнджер. Спасибо за старания. Думаю, Вы мне подходите. — Подхожу? — Гермиона перевела дух. — И для чего же? И перед тем как скользнуть в глухую темноту города, Том Реддл обернулся у самых дверей, оставив: — Соберите вещи и будьте готовы к утру, за Вами заедет машина. Мистера Малфоя я уже предупредил.***
За ней приезжает старенький неприметный BMW мышиного цвета. Сидящий на переднем сидении водитель не оборачивается ни когда в салон садится она, ни когда слева от нее размещается приставленный к ней человек: тоже англичанин, некий Петтигрю. Вся дорога проходит в тишине, пока автомобиль не останавливается в назначенном месте у некогда знаменитого кабаре «Перечница» на Нойтурмштрассе. Совсем рядом находится пивной ресторан «Хофбройхаус», уже ни один год облюбованный мюнхенскими нацистами. Это место Гермионе хорошо знакомо, и она сильнее надвигает шляпку на глаза, не желая, чтобы ее лишний раз здесь заметили сквозь прозрачные стекла автомобиля. Том Реддл появляется в дверях ресторана спустя почти полчаса. Он окружен небольшой компанией мужчин в военной форме. Гермиона чуть откидывает голову назад, с отвращением их разглядывая, несомненно, арийцев, безусловно кичащихся своей чистой кровью и легко способных на необузданную жестокость. Что она делает среди этих людей? Почему слушается этого человека в ненавистной ей форме? Наверное, она делает то, что действительно хорошо умеет — выживает. Гермионе едва ли исполнилось семь, когда на ее глазах до полусмерти избили мальчика из ее квартала просто за то, что его фамилия была Кацман. Увиденное привело к тому, что она начала бояться собственного имени, старалась лишний раз не называться им, и когда представилась возможность, тогда, уже в доме мистера и миссис Уизли, взявших ее на попечение после смерти родителей, она сменила во всех бумагах злополучное Грейсер на Грейнджер. Так было спокойнее. Но до сих пор, размышляя об этом, где-то на задворках сознания она мечтала вернуть свое настоящее имя, представляться им и не бояться быть отправленной в один из «лагерей смерти» лишь за то, кем она являлась на самом деле. Вступив однажды на этот путь, приведший ее в это BMW на Нойтурмштрассе, она не отступится так просто. Она будет исполнительной, она будет послушной, если надо. И она выживет. Тем временем Реддл легко распрощался с остальными мужчинами, приблизился к их машине и разместился на переднем сидении возле водителя. До того, как отдать последнему приказ трогаться, он через плечо бросил Гермионе: — Обрати внимание на невысокого мужчину в очках, что вышел вместе со мной. Запомни его, — и уже после того, как автомобиль свернул с центральной улицы в проулок, продолжил. — Его фамилия Рихтер, Вильфрид Рихтер. Он не просто гауптштурмфюрер СС, но и кавалер Рыцарского креста. Думаю, насколько он приближен к высшим эшелонам власти говорить не стоит. Все, что тебе следует о нем знать, - так это то, что он любит выпить, склонен к азартным играм, не женат, что и расположен регулярно демонстрировать. Сейчас намерен посетить Модный дом мадам Дюран. Перехвати его там. Твоя задача понравиться ему настолько, чтобы он захотел пригласить тебя вечером в свое поместье на празднование дня Ютландского морского сражения. Для прикрытия можешь сказать, что ты кузина Крауча-младшего, Рихтер с ним знаком. Главное, никоим образом не покажи, что знакома со мной или хотя бы знаешь, кто я такой. Все, иди. Автомобиль практически тут же притормозил у дома Дюран. Прихватив скользкие юбки предоставленного с утра Петтигрю платья, Гермиона вышла из машины на узкую улочку пожилого, но дышащего полной грудью Мюнхена, красивого старинного города, породившего в свое время уродливое, жестокое дитя — нацистскую партию, опухоль, ныне змеей оплетающую и отравляющую весь мир. Именно здесь, между узких улочек, пропитанных историей, притаилась пивная Бюргербройкеллер, где в свое время и произошел Пивной путч, призванный осуществить переворот. Подумать только, это было двадцать лет назад! А Мюнхен, спустя столько лет, как и прежде продолжает оставаться столицей НСДАП. Поручение Реддла ее совсем не удивило, что-то такое она и предполагала. Скорее всего, сейчас ей следует напроситься к Рихтеру с одной простой целью: что-то выведать или, даже, выкрасть. Потом, возможно, она пригодится еще в паре дел. Что же будет со ставшей ненужной английской шпионкой с еврейскими корнями? Родители Невилла еще шесть лет назад, в 1937 году были отправлены в Бухенвальд, где почти сразу сошли с ума. Возможно, ее ждет судьба похуже. Дом Дюран встретил ее переливом дверного колокольчика. Тонко звякнув, он вынудил немногочисленных посетителей магазина обратить внимание на новую фигуру в светлом, сдобренным приятным цветочным ароматом помещении. Среди присутствующих Гермиона заметила и Рихтера, что явно выбирал среди летних цветастых шляпок что-то поприличнее. Стоящая у прилавка девушка звонко щебетала о необходимости цветочного орнамента в этом сезоне. Подумать только, там, за гранью города идет война, люди умирают от пуль, голода и обморожений, от попавших в раны инфекций, а здесь, перед продавщицей магазина Дюран одна забота: цветочный принт плохо продается. Возможно, эта девушка, юная, лишь немногим старше самой Гермионы, никогда и не видела ужасов войны, того запредельного страха, когда, спрятавшись под кроватью, ты можешь лишь сжиматься и рыдать от ужаса, слыша вой сирены и раскатистый свист сбрасываемых самолетами снарядов. Или она никогда не складывала заплечный мешок друга, надрывно плача, боясь более никогда не увидеть близкого человека живым. И уж точно, она никогда не изображала радость от прикосновений и секса с человеком, которого настолько ядовито ненавидишь, что впору было бы ему перерезать горло в первое же мгновение встречи. Ненавязчиво придвинувшись ближе к летним шляпкам, Гермиона указала на бирюзовый слауч — немного старомодную фетровую шляпу с загнутыми вниз полями и небольшой тульей. — Есть ли такая же, только в бежевом оттенке? Растянув губы в легкой улыбке, продавщица предложила: — Может быть, какую-то другую присмотрите, фрейлейн? В следующем сезоне слауч окончательно выходит из моды. На витрине представлено все, что осталось. — Слауч выходит из моды? Ужасно жаль, их фасон мне поразительно шел, — Гермиона капризно надула губки, старательно придавая лицу выражение легкой досады. — Но эта бирюзовая никуда не годится, мне нужна именно бежевая! Находя поведение клиентки достойным глупенькой богатой фрау, продавщица, не желая упускать заказ, незамедлительно предложила: — Может быть, мы сейчас снимем мерки, фрейлейн? Дом Дюран с удовольствием пошьет специально для Вас необходимую модель. — О, это было бы просто чудесно! Мерки вовсе не нужны, мой размер шесть и три четвертых. Надеюсь, для вас не составит труда доставить заказ в отель? — дождавшись заискивающего кивка, Гермиона продиктовала «свой» заранее выдуманный адрес. — Улица Марии-Терезии, отель Ритц, — и, дождавшись пока глаза продавщицы алчно блеснут, добавила громче, но словно между делом, — на имя Бартемия Крауча-младшего, пожалуйста. Оставленный наедине со шляпками Рихтер оживился. Гермиона боковым зрением видела, как, обернувшись, он заинтересованно окинул ее взглядом и, не задумываясь, окликнул: — Вы знакомы с Барти, фрейлейн? Мужчина отчетливо картавил и производил впечатление наглой неприятной свиньи. Ласково улыбнувшись, Гермиона прощебетала: — Конечно, герр?.. — Герр Рихтер! — самодовольно отрапортовал мужчина, безусловно ожидая, что его незамедлительно узнают. — О, Вы и есть тот самый Вильфрид Рихтер? Для меня честь лично познакомиться с героем Третьего Рейха! — в голове между тем метались размышления, в роли кого же Крауч способен принести больше выгоды: родственника или лучше уклончиво ограничиться размытым «друг»? Первое слишком просто, второе же может кого-то самолюбивого, вроде Вильфрида, явно нетерпящего конкуренции, оттолкнуть. Сделав выбор, Гермиона кокетливо продолжила. — Я кузина дорогого Барти, тоже англичанка, но, думаю, по моему акценту это и так видно, верно? Брат совсем недавно перевез меня сюда, подальше от нездорового веяния коммунистических группировок Лондона и, конечно же, войны. Сам он ненадолго уехал, оставив на время празднований меня в одиночестве. А сейчас мне приходится спешно искать себе подходящую шляпку! Казалось, мужчина растерялся. — Вы будете праздновать день Ютландского сражения совсем одна? — Вполне возможно, если брат к тому времени не вернется, ведь здесь, в Мюнхене, у меня совсем нет знакомых. На плотном розовощеком лице Рихтера отобразилась озабоченность. С минуту подумав, он все же предложил: — Бартемий мой добрый друг, и оставить его кузину на все праздники одной было бы совсем невежливым. Возможно, если Вы не против, я бы хотел, чтобы Вы составили мне и моим гостям компанию в моем загородном поместье сегодня после шести вечера. Могу Вам обещать самое достойное общество в Мюнхене. Вас это устроит? Гермиона озорно блеснула глазами. Все складывалось еще лучше ожидаемого.***
Это был большой праздник. И герр Рихтер расстарался, чтобы произвести впечатление на всех присутствующих гостей. На столах было дорогое шампанское и множество по-баварски перченого мяса, на самом хозяине дома наблюдался натертый до блеска Рыцарский крест, а на лицах присутствующих, как приклеенные, сияли подобострастные улыбки. Среди гостей преимущественную часть составляли все же мужчины, почти все военные, чью грудь тут и там украшали высшие ордена Третьего Рейха. Если бы гвалт обсуждений на мгновение стих, то единственным звуком, помимо звона бокалов, наверняка бы остался грубый скрип маршевых немецких сапог. Женщин было совсем мало, чаще жены и сестры, реже — обласканные мехами и кринолином нацистские любовницы. Интересно, среди них были такие же, как она, тайные актрисы, ожидавшие разоблачения в любой момент? Гермиона старалась не стоять в одиночестве, но и не слишком привлекать к себе внимание. Хозяин поместья изредка подходил к ней и заговаривал, иногда знакомил с кем-то из гостей, а, по мере усиления алкогольных паров в воздухе, рука мужчины все чаще находила себе место на девичьей талии. Происходящее начинало пугать, ведь Гермиона до сих пор так и не знала своего назначения на этом, таком чужом для нее празднике. В какой-то момент, когда паника начала подступать все ближе, Рихтер вдруг перехватил ее руку и повел куда-то к дальней стене, обещая познакомить с кем-то «особенным». Высокую, уже известную мужскую фигуру Гермиона признала издалека. — Мистер Реддл, для меня честь, что Вы почтили мой дом своим присутствием в столь знаменательный праздник! — Герр Рихтер звонко сдвинул пятки маршевых сапог и, вскинув руку, воскликнул. — Sieg Heil! — Sieg Heil! — повторил за ним Реддл, а следом и близстоящие офицеры. — Благодарю за приглашение, герр Рихтер. — Как же я мог этого не сделать? Стоило только до меня дойти слухам, что сам штандартенфюрер Любека здесь, в городе, как я незамедлительно выслал в Ваш отель пригласительное, — Рихтер довольно напыжился, а после, словно спохватившись, притянул Гермиону к себе поближе, представляя на рассмотрение темных глаз англичанина. — А эта красавица, мистер Реддл, кузина нашего общего знакомого Крауча-младшего. В ней определенно течет славная кровь, ведь ее брат свершил дело поистине великое — он не побоялся во имя идеалов великой партии оставить семью и страну, в которой родился! — Согласен, — Реддл насмешливо прищурился и, посмаковав, добавил, — кровь в ней и впрямь славная! Гермиона почувствовала, как чуть покраснела от злости. Конечно, узнай Рихтер, кого он на самом деле привечает в своем доме, на нее бы, наверное, тут же спустили бешеную свору поджарых гончих, которых еще до первого тоста так нахваливал хозяин дома. Впрочем, не заметив насмешки, извинившись, Рихтер, спешно отошел встречать запоздавших гостей, на время оставив мужчину и девушку наедине. Повертев тонкую ножку бокала между пальцев, Реддл в один глоток его осушил, тут же отставляя пустой фужер на ближайшую каминную полку. — Не терпится узнать, что Вы здесь делаете? Мужчина вновь обратился к ней на Вы, и Гермиона пришла к выводу, что он находит это забавным, обращаться на «вы» и выказывать показное уважение кому-то, подобному ей. Принимая правила игры, она решила спросить то, что ее давно интересовало. — Мне необходимо что-то узнать у герра Рихтера? — Берите выше, мисс Крауч: Вы должны кое-что отсюда вынести. Советую прогуляться по левому крылу второго этажа, где-то там находится кабинет Вильфреда. У Вас не более получаса, официанты приставлены к столикам не только для того, чтобы разносить шампанское. Вы должны найти синюю папку среднего размера. Как только достанете ее, постарайтесь незамедлительно уйти, сославшись на плохое самочувствие. Что вы там, женщины, постоянно выбираете, мигрень? Судя по всему, у Реддла было просто потрясающее настроение. Ничего не отвечая, Гермиона кивнула, чуть улыбнувшись на публику, и отошла к ближайшей, мило щебечущей группке женщин. Выполнять заданное Реддлом Гермиона не спешила, все-таки от начала празднества прошло еще слишком мало времени. Внимательно следя за обстановкой, она оценивала, когда градус внимания гостей друг к другу снизится достаточно сильно. Присутствующие хмелели медленно. Гермиона безучастно наблюдала за воркующими парочками, на время покидавшими большой зал и возвращавшимися уже изрядно помятыми; за снующим между гостей хозяином поместья, кидавшем на нее неоднозначные взгляды; за внимательными и ненавязчивыми официантами; и, конечно же, за высокой темной фигурой Реддла, отчего-то выделявшегося на фоне всех присутствующих. Именно сейчас, в большой зале, полной людей, Гермиона разглядела, насколько же мужчина был бросок. Не только внешне, хотя и этим его природа, безусловно, не обделила. Реддл излучал какой-то непонятный даже ей самой магнетизм. Гермиона не сомневалась, что свой пост он получил без особого труда, его бы заметили в любой толпе. А вот здесь и становилось ясно, почему Реддл сам не мог забрать ту папку, раз она была для него так важна. Стоило бы мужчине хоть ненадолго отлучиться, его пропажу бы непременно заметили, слишком уж примечательна была его фигура. Дождавшись четвертого к ряду тоста в честь великого Канцлера, во время которого всем сидящим было положено подниматься, вытаскивать потные и уже изрядно помятые тела из-за широких столов и восклицать торжественное приветствие, славя ещё не свершенную победу Третьего Рейха, Гермиона намекнула стоящей подле фрау о необходимости припудрить носик, ненавязчиво предложила составить компанию, коротко расстроилась отказом и удалилась. Комнаты Рихтера оказались крайними. Открыв замок предусмотрительно припрятанной в волосы шпилькой, девушка скользнула в личную темноту гауптштурмфюрера СС. Стоило найти светильник, поскольку густые сумерки не пропускали сквозь лёгкий тюль на окнах и малой части лунного света, способного хоть сколько-нибудь обозначить интерьер комнаты. Плотная темнота настораживала. Гермиона неуверенно прошлась до, как ей показалось, центра комнаты, на ощупь добралась до стола и, нашарив выключатель, нажала. Звонкий механический щелчок прошелся по комнате, и маслянистый свет залил кабинет. Рихтер и в самом деле был верен своей идеологии. Прямо позади письменного стола располагался портрет фюрера, а на других стенах и полках то тут, то там была размещена черно-бело-красная символика, знаки отличия, фотоснимки парадов. На столе красовалась медная статуэтка в виде свастики. В самом начале своей деятельности, еще до первой поездки в Германию, Гермиона уже побывала в кабинете, подобном этому. Там она не выдержала, сорвалась и сняла со стены плакаты, изрезала их, вдребезги разбила пару фоторамок, а самое лучшее, тешащее ее до сих пор, — она вынесла к ближайшему мусору портрет Великого Канцлера. Тогда операцию, конечно же, пришлось свернуть, а ей сбежать и на время затаиться, так и не перехватив необходимые письма. Сейчас она старше и точно умнее, и идти на поводу у собственных эмоций не станет. Оставив размышления на потом, Гермиона принялась осторожно перебирать бумаги в письменном столе. Среди уже вскрытых писем, пустых и ненаполненных смыслом бумаг, счетов и наградных листов совершенно не находилось ничего примечательного. Папки не было. Девушка заглянула на всякий случай в нижние ящики, за картины и портрет Гитлера, посмотрела под книжным шкафом и даже пошарила под диваном. Ничего. Но Реддл просто так бы ее сюда не отправил, тут точно что-то есть. Вспоминая описание предмета, Гермиона наткнулась на одну мысль: средняя по размеру папка — это какая? Переведя взгляд на стоящий подле шкаф, девушка тяжело вздохнула. Домашняя библиотека у Рихтера была не маленькая. Следовало просмотреть все книги, чтобы обнаружить необходимую. Гермиона все-таки сумела уложиться в отведенные полчаса. Папка действительно оказалась среди домашней библиотеки, а ее корешок настолько походил на книжный, что лишь открыв, девушка смогла убедиться, что это она. Высматривать Реддла в зале по возвращении Гермиона посчитала неразумным. Вместо этого, отыскав среди присутствующих хозяина поместья и сердечно поблагодарив за, несомненно, скрашенное в отсутствии брата одиночество, девушка со злорадным удовольствием отметила кислое выражение на лице мужчины. Конечно, привечая смазливую родственницу Крауча, способную расстроиться в военное время из-за шляпок, Рихтер наверняка рассчитывал на некоторое продолжение вечера в ее компании. Сладко улыбнувшись ему напоследок и более нигде не задерживаясь, Гермиона покинула поместье. Лишь у самого выхода она сообразила, что автомобиль, на котором она сюда прибыла, почти сразу же покинул стоянку, возвращаясь из пригорода обратно в Мюнхен. Не успев сформировать мысль о возможной краже машины и немедленном побеге, как сбоку, совсем рядом, в сумерках кто-то чиркнул спичкой, поджигая папиросу. Скрестив ноги, Реддл спиной облокотился о глянцевый бок проглядывающего в темноте Mercedes-Benz. Затянувшись, он махнул Гермионе рукой, призывая сесть в машину, а сам, распахнув дверь, разместился на водительском месте. — Она при тебе? — Да. Мужчина без слов протянул одну руку девушке, второй - заводя автомобиль. Даже не рассматривая содержимое папки, он словно наугад вытащил пару листов, бегло пробежался по ним глазами и спрятал их во внутренний карман, возвращая всю остальную папку обратно. — Пусть она пока побудет у тебя. — Хорошо. Темнота и неопределенность давили на нее как никогда. Гермиона то и дело порывалась что-то спросить, но найти слов не удавалось. С чего можно начать разговор ей, непонятно отчего еще живой, с ним — нацистом и наверняка жесточайшим из встреченных ею в этой жизни людей? Заметив ее метания, Реддл, все еще прибывавший в хорошем расположении духа, заговорил первым. — Размышляешь, почему ты еще жива? Это было произнесено таким будничным тоном, что у Гермионы холодок прошел по спине от осознания, насколько для этого человека на самом деле просто обсуждать подобное. Не подавая виду, как сильно она напугана, девушка ответила: — Я думаю, что жива лишь потому, что этого хочет Бог. — Не заблуждайся, — Реддл поморщился. — Ты жива лишь потому, что мне нужен кто-то, кто смог бы выполнить ту грязную работу, для которой мне жалко своих людей. Упрощая, можно сделать вывод, что ты жива лишь потому, что этого хочу я, а следовательно, я — твой Бог. — Вы неверующий? — Отчего же? Я верю в себя, собственные силы. Чем плоха идея быть самому себе богом? — и, чуть подумав, он добавил. — К тому же, кто не боится дьявола, тому не нужен бог. — Рискну предположить, что дьявол — это сам фюрер, — Гермиона почти беззлобно усмехнулась. — Думаю, было глупостью спрашивать у кого-то, придерживающегося нацистской идеологии, о вере. — Тут ты не права, многие немцы поразительно набожны. Я лично знаком с штурмбаннфюрером, практически единолично, лишь с небольшим отрядом, выкосившим деревушку в Черногории. После этого он долго и страстно молился. Впрочем, предупреждая твое, возможно, ошибочное мнение, не раскаиваясь в содеянном. — Зачем же он тогда это делал? Зачем молился? — Многие люди склонны к мыслям о последующей загробной жизни, они страшатся неизвестности и расплаты за все свершенное в этом мире. Они слишком малодушны, чтобы держать ответ только перед самими собой, и слишком несдержанны в своих желаниях и действиях, чтобы обуздывать себя и вести лишь предписанный Священным Писанием образ жизни. Вот так и получается: сначала грешат, а потом плачутся, прося прощения, — Реддл скривился в отвращении, выражая явное пренебрежение подобными людьми. — Считаешь их глупцами? — Скорее, недостойными, — и, видя недоумение Гермионы, пояснил. — Не жизни в принципе, а сколько бы то ни было высокого места в обществе. Главенствующие позиции следует занимать людям сильным и мыслящим, а не слабым духовно и морально, способным лишь на удовлетворение собственного себялюбия и извращенных потребностей в жестокости. Если ты совершаешь что-то, не вписывающееся в твои моральные рамки, то не замаливай это потом, прими и признай ошибку. Именно это путь к внутренней силе. — Разве в соответствии с правящей идеологией главенствующие позиции не следует занимать только лишь тем, кто рожден настоящим арийцем? Ведь именно это проповедует Гитлер. — Гитлер смотрит под таким углом, тот, кто однажды займет его место, может на все взглянуть иначе. В конце концов, миром правят личности, а не идеи. Гермиона не стала развивать тему. На мгновение ей показалось, что Реддл, в чьих амбициях сомневаться не приходилось, практически прямым текстом сообщил о своих намереньях однажды занять место лидера. Когда-то Гермиона провела выходные в компании одного молодого английского офицера, состоящего в Британском союзе фашистов. Он говорил много, часто восхвалял самого себя, превознося собственные заслуги, и не единожды вскользь упомянул, что она, Гермиона, в свое время обязательно увидит его на плакатах как великого рейхсканцлера. Как же ее тогда забавляли слова этого щенка! Хотелось рассмеяться ему в лицо, видя мелочные потуги этого глупца прыгнуть выше головы. Сейчас ей смеяться совсем не хотелось. Замеченные ею еще там, на празднике, огонь и сила в этом мужчине, сидящем подле нее, до сих пор заставляли замирать в напряженном ожидании чего-то неизбежного. Реддл напоминал Гермионе огромную ядовитую змею, опасную даже для прочих змей. И если он захочет однажды взять власть в свои руки — сомневаться не приходилось, он возьмет свое. До развилки они ехали молча. Мужчина хорошо вел машину, сбрасывая скорость на ухабах проселочной дороги. Гермиона долгое время пыталась понять, где именно они находятся, пока автомобиль не притормозил у шлагбаума. Это была окружная дорога на Мюнхен, проходившая через широкую линию железнодорожных путей. Огромные, оглушительно гудящие, грузовые поезда туда-сюда сновали вдоль распластанных рельс, ввозя и вывозя из города уголь, просмоленные шпалы, лекарство и оружие. Ничего не говоря, Реддл вышел из автомобиля, громко хлопнув дверью, обошел машину спереди и двинулся куда-то в темноту, в которой, чуть приглядевшись, Гермиона различила несколько человек. Компания стояла у спущенного на щебень вагона и явно чего-то ждала. Или кого-то. Из машины было плохо видно, что происходит вдалеке, да еще и в темноте, поэтому, даже напрягая зрение, девушке удалось лишь различить силуэты, насчитав примерно пять-шесть человек вместе с Реддлом. Оставленная в одиночестве в машине, посреди пустынной дороги, недалеко от оживленных железнодорожных путей, Гермиона внутренне заметалась. Казавшаяся ранее призрачной свобода была ей подана словно на ладони. Ну же, забирай. Завертев головой, Гермиона пыталась получше рассмотреть снятые с рельс вагоны, бетонные балки и горы щебня, когда обратила внимание на готовый к отправлению грузовой поезд, совершивший, видимо, на этом железнодорожном узле остановку. Из-под стального гиганта шел пар. Он напоминал ретивого коня, бьющего в нетерпении копытом и звонко, недовольно фырчащего. Поезд, как гигантское напряженное животное, набирал дух. Перебравшись на водительское сидение, Гермиона аккуратно приоткрыла дверь и, оглянувшись на Реддла и окружавших его людей в последний раз, мягко спрыгнула на землю. Раздался последний протяжный свист, оповещающий о скорейшей отправке. Ждать было нельзя. Рванув вперед, Гермиона побежала по предательски шуршащему щебню. Она слышала раздававшиеся позади крики и угрозы, но перед ее глазами стоял лишь набирающий скорость поезд, ее последняя надежда. Не оборачиваясь, она бежала изо всех сил, напряженная, готовая выжить любой ценой. Последний на ее пути выступ в виде каких-то ящиков, которые она без труда перепрыгивает, когда позади раздается оглушающий выстрел. И Гермиона падает. Промахнулись. Это она понимает не сразу, уже потом, долгое время стоя на четвереньках и восстанавливая дыхание на грязном, засыпанном мелким сором полу грузового вагона, в который она успела запрыгнуть в последний момент. Под кофтой, у самой груди, греет сердце не отданная Реддлу папка, полная компромата на высокопоставленных офицеров, как никто приближенных к Канцлеру. Почему мужчина не озаботился и не забрал ее сразу? Гермиона все списывает на спешку и пытается отдышаться. Она с трудом задвигает стальную подвижную дверь вагона, чтобы холодный весенний воздух, на скорости залетающий в поезд, не простудил ее окончательно, и прижимается лопатками к стене. Она выжила. Как себе и обещала.***
Вновь затягиваясь едким сигаретным дымом, Реддл провожает гудящий поезд глазами. Все разрешилось так, как он и планировал. Девчонка предоставит своим все необходимые бумаги и рассекретит основной архив. Зачем прилагать усилия, если твои враги все могут сделать за тебя? Надоедливый, подобно июньской мошкаре, доблестный герой Вильфрид Рихтер слетит первым, Канцлер не станет разбираться, как отданная гауптштурмфюреру СС секретная информация стала достоянием общественности. За Рихтером полетят и остальные, освобождая в верхних эшелонах власти места для людей самого Реддла, давая ему возможность напитать нацистскую элиту исключительно своими приближенными, а самому подняться гораздо выше уже простого, по его меркам, штандартенфюрера Любека. Возможно, однажды, именно его имя будут произносить с приставкой многими желанного титула: «фюрер». Фюрер и рейхсканцлер немецкого народа, Томас Марволо Реддл, урожденный англичанин, чей отец — выходец из обеспеченной еврейской семьи. Это и правда будет забавно. Мужчина затягивается в последний раз и выбрасывает медленно тлеющий окурок на замаранные мазутом шпалы, прямо под колеса поезда, уносящего как можно дальше от Мюнхена Гермиону Грейнджер, старательно прижимающую к себе самую важную в ее жизни синюю папку.