Кофейные Истории

Грусть оставь, не надо, Не ныряй в слова, Я уже всё знаю, Я скажу сама. Ты влюблён, и пожалуйста, не надо защищаться чашкой чая, И ресницы частоколом на глаза.

      Он встретил его в декабре. Когда вся непогода Франции скопилась в Париже, обрушивая на город хлопья мокрого снега. Когда руки замерзали, и даже чашка кофе в пальцах не спасала от легкого покалывания. Когда все стремились спрятаться в случайных кофейнях, предпочитая наблюдать за непогодой из теплого «укрытия».       Он встретил его внезапно. В утро понедельника, когда заказы скапливались, и никто из работников не успевал за потоком случайных прохожих, жаждущих горячего кофе. Повернувшись на миг, среагировав на дверной колокольчик. С тяжелым усталым взглядом и разлитым молоком на стойке. С глупой улыбкой после и осознанием, что это будет очередной кофейной историей, которые он потом перескажет какому-нибудь грустному посетителю, и тот посмеется над его глупостью.       Красный шарф и чёрное пальто — всё по Стендалю. Локоны и идеальный профиль — такие могут быть только у статуи Антиноя Дельфийского.       Ему не хотелось сравнивать его с древнегреческой мифологией, ведь обстановка и снег за окном говорили относиться к вещам проще, но Грантэр не владел этим навыком, привычно усложняя себе жизнь.       У «Антиноя» был парень. Они жарко спорили, молчаливо учились и вокруг них была настолько интимная аура, которую древние греки называли philia, что Грантэр чувствовал себя так, будто подглядывает в замочную скважину. Один и тот же заказ в течение всех предпраздничных недель. Чёрный кофе и мятный раф. Они идеально подходили друг другу.       Становилось рутиной то, что Анжольрас и Комбеферр — именно эти имена Грантэр каждый раз выписывал на стаканчике — появлялись ранним утром, уходили ближе к обеду и возвращались уже поздним вечером.       В глубоком кресле, накрытом красным пледом — его любимым цветом, судя по присутствию его во всех элементах одежды и аксессуаров — Анжольрас даже не осознавал, что выглядит как красивая реклама. Проходящие мимо кофейни заходили в два раза чаще, когда он был там, чем когда его не было. С огромным стаканом кофе, за ноутбуком и стопкой книг он выглядел как идеал из блога по эстетике учебного процесса. На его лице проскакивала тень нескольких сотен эмоций в час. От гнева, когда он буквально вбивал клавиши в корпус, до вдохновения, когда заказывал третий стакан кофе, лихорадочно подчеркивая в своих книгах. И его пальцы летали над клавиатурой, словно крылья бабочки. Руки, сжимавшие кружку, иногда казались высеченными из мрамора, но чаще они были настолько живыми — особенно, когда между ним и Комбефером вспыхивали жаркие дискуссии — что Грантэр не успевал уловить, как лежащая на столе ладонь сжималась в кулак, а спокойные и рассудительные аргументы превращались в революционные лозунги.       Комбефер был намного спокойнее. За стёклами его очков в тонкой чёрной оправе блестели глаза, наполненные рациональностью. И каждый раз, когда Анжольрас взвинчивался, он просто клал свою ладонь поверх его, и зачастую «Антиной» успокаивался, делая глоток своего чересчур сладкого кофе.       Грантэру не было места в этой pas de deux истории. И если первые дни он не осознавал своей реакции, то ближе к Рождеству уже не мог отрицать, что влюбился. Бесповоротно. Горько. С такой же силой, с какой занимался внутренним самобичеванием.       Красный цвет отдавался во рту никотиновой горечью. Золотистый волос стал ненавистен до жжения в грудной клетке. И любой, кто заговаривал с ним о революционных идеалах, тут же получал водопад цинизма в ответ.       Говорят, влюбленные становятся мягче под влиянием светлых чувств. Грантэр же любил безответно. Ни разу не общавшись с Анжольрасом дальше кофейного заказа, казалось, он знал про него всё, и даже больше, чем сам Анжольрас осознавал.       Манера закусывать губу, крутить в пальцах карандаш при задумчивости. Заправлять пряди длинных волос за ухо при злости. И поджимать губы при несогласии. Только художник мог уловить эти детали. К Новому Году у Грантэра было уже два изрисованных скетчбука, и на каждой странице — лицо Анжольраса, губы Анжольраса, руки, осанка… Он сходил с ума. Искусство спокойного наблюдения за людьми со стороны стало ему больше неподвластно.       07:30 Он ждёт, когда в окне появится всплеск красного и белого, и через несколько секунд, колокольчик над дверью вздрогнет, и голос с хрипотцой попросит сделать ему мятный раф.       08:30 Их уединение нарушается Комбефером, который приветствует Анжольраса лёгким сжатием плеча и садится напротив, забирая всё внимание на себя.       12:00 Они уходят, а Грантэр оставляет стойку на Эпонину и идёт курить. Одна за одной. Чашка за чашкой. Сигарета за сигаретой. Грёбанное помешательство.       21:00 Его смена уже давно должна закончиться, но он специально берёт лишние часы, чтобы ещё раз увидеть своего Антиноя. Он садится недалеко от них и слушает. Со многим он не согласен, но его поражает с каким напором и страстью Анжольрас продолжает защищать свои идеалы. Казалось, ничего не может сломить в нём внутренний стержень, выкованный убеждениями и принципами. Хотел бы Грантэр быть таким же, но Грантэр таким никогда не будет.       Март встречает столицу Франции солнечным светом и мелкой дисперсией дождя. Ботинки посетителей заносят в кофейню слякоть и, открывая двери, впускают тёплый ветер с запахом весны. Грантэру холодно как никогда в жизни. Он кутается в толстовку, бессонные ночи отражаются на его лице синяками и серьёзной нахмуренностью.       «Здравствуй, депрессия, мы снова встретились с тобой,» — бурчит он себе под нос, следя за тем, как кружка наполняется чёрным кофе.       — Здравствуй, Грантэр, — произносит хриплый голос за спиной, и мурашки вновь бегут по позвоночнику.       У Грантэра к Анжольрасу — mania.