Роза на двоих

Чонгук четвертый день не находил себе места. Вместо того, чтобы думать о учебе, скорых экзаменах, видео, которое нужно смонтировать для университетского сайта, он думал о тонких выпирающих ключицах и длинных шрамах на бедрах. На безумно красивых бедрах красноволосого Тэхёна. От этого на душе будто кошки насрали, а сердце при каждой всплывающей в голове картинке заходилось в тахикардии. В тот момент, когда Чон принял решение снять с парня одежду, облитую алкоголем и смердящую спиртом, потом и запахами клуба, он и не думал, что увидит потом. Тэхён все время что-то неразборчиво мычал и в который раз пытался дотянуться губами до лица Чонгука, когда тот расстегивал пуговицы на его рубашке. Сказать, что младший был в шоке от того поцелуя в туалете — ничего не сказать. Он стоял в абсолютном ступоре, вдыхая алкогольные пары и какой-то странный, совершенно чудесный запах хёна, пока тот прижимался к нему своими влажными губами и в полусознании толкался языком внутрь. Поцелуй был долгий, абсолютно пьяный, необдуманный. Но Чонгук не посмел ни на секунду оторваться. Наоборот, после нескольких мгновений шока, подхватил старшего под поясницу, чтобы тот не упал, и начал аккуратно отвечать на поцелуй, выбивая блаженные стоны из старшего. А через минуту Тэхён обмяк в руках Чона и отключился, положив голову на крепкое плечо младшего. С красных, припухших губ стекала тоненькая ниточка слюны и Чонгук, глядя на все это, облегченно выдохнул. Тэхён висел на младшем словно коала все время до чонгукова дома. Когда в туалете Чон подхватил его под бедра, он на автомате обхватил его поясницу ногами и сильнее обвил руками шею. Чонгуку это его действие заметно облегчило жизнь. Ни секунды не раздумывая, он вызвал такси. Старенький морщинистый мужичок в машине захихикал, когда Чонгук пытался залезть на заднее сидение с огромной ношей.  — Да сними ты его!  — Он не отпускает. — только и выдохнул Чон. Блондинка в лифте, наблюдавшая эту глупую картину, как-то странно улыбалась, и даже, вроде, успела сфотографировать двух парней. Чонгук на это ничего не сказал, просто потому что дела ему до этого не было. У него на руках довольно ценный груз весом килограмм в 60 точно и этот груз надо дотащить до кровати и не уронить, или, что еще хуже, не свалиться вместе с ним. А силы уже на пределе и шея ужасно болит. Но тихое сопение и постоянное невнятное бормотание возле уха напоминало о том, что задница в руках Чонгука живая и что падать ей будет больно. И вот, расстегивая последнюю пуговку и распахивая рубашку на теле хёна, Чон замирает. Тэхён худой. Красивый очень, видно все косточки. Живот впалый, пупок аккуратный, а вниз идет тонкая дорожка из темных коротеньких волосков, исчезая под тканью черных штанов. Но глаза, привыкая к полумраку спальни, начинают все больше спотыкаться на этом чудесном теле. Спотыкаться о шрамы, какие-то рубцы. Неестественные, такие ни от операций, ни от случайных травм не получишь. Слишком длинные, уродливые, какие-то большие. Воздуха критически не хватает и Чон начинает часто и глубоко дышать, пытаясь успокоиться. В голове всплывают самые страшные картинки того, как этот чудесный паренек мог получить такие ужасные увечья. Чонгук прикрывает глаза и хватает за спину красноволосого, подтягивая и прижимая к себе. Тэхён пьяно размахивает руками и что-то бурчит, пытаясь вырваться, но младший еще сильнее вжимает в себя полуголое тело. Тот, словно воробушек, почувствовавший тепло, сам придвигается ближе и успокаивается. Через несколько мгновений Чонгук слышит только размеренное сопение. Он скидывает с хрупких плеч рубашку и укладывает старшего на подушку. Просовывает ладонь между простынями и поясницей, приподнимая тело и, предварительно распустив шнурок, другой рукой стягивает тонкие мягкие штаны. Нечаянно цепляет пальцами резинку боксёров и оттягивает вниз, обнажая тазовую косточку. В горле встает ком и парень спешит отвести взгляд. Обнаженные упругие бедра, покрытые мягким пушком волос оказываются исполосованными длинными тонкими рубцами, светлее кожи тона на два.  — Господи… Взгляд скользит по голеням, вниз, и снова цепляется за «браслет» вокруг щиколотки. Довольно широкий, безобразный на задней поверхности. Брюнет стягивает брюки до конца и кидает их куда-то на пол. Тэхён красивый. Очень, очень стройный, а из-за этого весь какой-то длинный. Красные волосы разметались по подушке и пухлые губы сейчас приоткрыты. Тэхён красивый. Первые попавшиеся в шкафу чонгуковы вещи сидят на старшем в двести раз лучше, чем на владельце, в этом Чонгук может поклясться. Чувствовать чужое тепло рядом удивительно приятно. И засыпается от этого в два раза быстрее. В этом Чонгук убедился на собственном опыте. А просыпаться, чувствуя чужие руки и ноги обвитые вокруг своего тела приятнее вдвойне. И с постели вставать ну вообще не хочется. А Тэхён очень милый, когда спит. И это совсем не пугает младшего. Не пугает ни то, что он в постели с незнакомым парнем, что этот парень жмется к нему, как маленький щенок к любимому хозяину. И лучше бы этот щенок проснулся сейчас и вылизал ему щеки своим шершавым языком, виляя хвостиком. Но Чонгук встал, еле скинув с себя чужие конечности и, подтягивая сползшие за ночь шорты, направился в ванную. Освежиться, смыть с себя утреннюю дурь. Он совсем не боялся, оставляя фактически незнакомого человека в своей квартире. Наоборот, притащил ему в комнату бутылку воды, написал записку и вышел тихо, чтобы не побеспокоить сон этой чудной красной бошки. А теперь сидит он на подоконнике в университетском коридоре и корит, корит себя за то, что не разбудил тогда ту самую чудную красную бошку и не спросил ее номер телефона. Сейчас он думает, что если бы он залез в его телефон, вытащенный из кармана брюк, и по-тихому посмотрел его id в Какао, совесть его бы совсем не мучала.

***

Хосок летел в тренировочный зал как метеор. Юна позвонила ему пять минут назад и заикаясь проныла о том, что Чон сейчас ей очень нужен. Хосок, услышав ее плач, с места сорвался и, в чем был, в том и выбежал на улицу, по пути запихивая ноги в кроссовки. Кивнув растерянному мужичку-вахтёру Чон промчался по коридору и распахнул дверь зала. Музыки не было. Хосок стоит несколько секунд и вот, из дальнего угла до ушей доносится какой-то звук. Плач. Юна плачет.  — Хосок-ааа… Чон снова срывается с места и широкими быстрыми шагами пересекает зал, находя трясущийся, краснощекий, лохматый маленький комочек в углу за шкафчиками. Спряталась она хорошо, ничего не скажешь. А сердце у Чона не на месте. Не должен этот прекрасный человек лить слезы за старыми шкафами на пыльном полу. Не должен сейчас судорожно хватать воздух ртом и смотреть в никуда. Хосок садится прямо на задницу напротив Юны и, загребая ее руками, подтягивает к себе, укладывая голову на грудь.  — Что случилось? Девушка не отвечает, только начинает сильнее рыдать, содрогаться всем телом, вжиматься в мужскую грудь и хватать маленькими ручками растянутую домашнюю футболку. Хосок терпеть этого не может, в грудной клетке больно щемит и нос щекотно, поэтому, сглатывая новый ком, снова говорит:  — Расскажи, станет легче. Это же я, твой Хосоки-хён. Я рядом. Просто расскажи. Ответа снова не поступает, женские ноготочки, захватывая новый участок ткани, больно проезжаются по нежной коже груди.  — Юна, чтобы я мог тебе помочь, мне нужно знать, в чем проблема. А тут видимо что-то серьезное, я ведь даже не помню, когда ты последний раз плакала. Девушка кивает, подтягивается ближе и утыкается мокрым носом в мужскую шею. Сердце Чона пропускает удар.  — Успокойся. И давай поговорим, маленькая. Юна снова кивает и трется носом о загорелую кожу на шее друга. Ещё один удар. Всхлипы стихают, но тело еще трясется в остаточных судорогах. Хосок, не соображая толком, подтягивает девчонку ближе, прижимает, вжимает в себя, крепко держа за поясницу и бедра. Юна не сопротивляется. Только обхватывает ручками шею и снова ведет носом по коже. Следующий удар. Сейчас она так близко, сейчас она в его руках. Слабая, беззащитная. Сейчас ОН ее успокоил. И все бы отдал, что-бы в жизни этого прекрасного ангела не было больше слез. И именно сейчас так хочется сказать об этом. Пообещать, что защитит ее от всех напастей, от всего горя, что есть на свете. Что не будет больше слез, никогда.  — Хосоки-хён… — Девчонка заикается. — Нет. Оппа! Хосок вздрагивает. Никогда и никого эта самоуверенная девка не называла «оппой». «Это пошло, всех, кого не попадя, оппами называть.» А тут он, вечный Хосоки-хён, её оппа. Тахикардия.  — Хосоки-оппа… — Как удар в солнечное сплетение — Не отдавай меня… Чон дышать боится, сжимает девчонку еще сильнее, пальцами в бедро впивается и не понимает, не понимает ни одного слова. И снова всхлип. Как ударом тока по ушам. Новый всхлип.  — Хосок-ааа, только не отдавай меня. — Заикается. — Я не хочу. Я с тобой хочу. Я только с тобой хочу. Слова эхом отзываются в пустой, совершенно пустой черепушке. Где-то внизу кишки завязываются морским узлом. Через силу, раздирая горло, Чон сглатывает новый ком.  — О чем ты говоришь, маленькая? Кому не отдавать? Что ты хочешь? Девушка отрывается от шеи и смотрит прямо в глаза.  — Меня замуж выдают. А я не хочу. — Снова всхлип. — Я за тебя замуж хочу. Инфаркт.