Я уйду однажды в зеркала В вечность нет пока еще границ Разлетится по ветру зола Пеплом ненаписанных страниц (с) Юлия Рейю
Голова кружилась, затылок ныл, перед глазами все расплывалось – как бы усиленно она ни терла их, ни моргала, никак не могла избавиться от этой будто бы мутной пленки; к горлу с каждым шагом все сильнее и сильнее подступала тошнота. Последние метры до квартиры она преодолела очень медленно, придерживаясь за прохладную крашеную стену. Квартира встретила пустотой и запахом пригоревшего кофе. Диана закрыла дверь и тяжело на нее навалилась. Все… Дрожащими руками потерла лицо. Тоска сдавила грудную клетку, так что было сложно дышать. Лучше бы она погибла в той первой аварии, или сдохла от проломленного черепа или переохлаждения сегодня ночью – но нет. Арбенина снова оказалась до омерзения живучей. Парочка малолетних гопников не позарилась на ее шмотки, прихватив только деньги, телефон и украшения, ну а голова всегда была крепкой. Стряхнув с себя на пол мокрую, в грязевых разводах куртку и скинув кроссовки, Диана, все так же держась за стенку, начала продвигаться на кухню. Хотелось нажраться – и плевать, что шесть утра и сотрясение. На все уже было плевать. Ополовиненная бутылка виски и стакан, заполненный на два пальца, ожидали ее на кухонной стойке. Мрачно усмехнувшись, женщина залпом проглотила обжигающий горло терпкий напиток. – Ну, здравствуй, мое одиночество… – прошептала она, потянувшись за доливом. Пульсация в висках усиливалась, а вот тошнота после выпивки, на удивление, отступила. Налив еще, и прихватив с собой бутылку, Диана медленно, покачиваясь, побрела в зал. И почти сразу же, в дверях, обратила внимание на сложенный лист бумаги, лежащий поверх ноутбука и придавленный небольшой серебристой флэш-картой. На листе размашистым почерком самой Арбениной было всего одно слово: «Диане». Дрожащими руками женщина взяла письмо. Как ты любишь говорить: «Салют!». Приветствие так себе, хочу тебе сказать. Пару дней назад, возвращаясь из студии в квартиру, я услышала по радио:Я, наверное, что-то не то играю, Я не знаю, кто эти люди, Улыбаюсь немного странно. Заподозрят, что я не она, другая, Я не знаю, что тогда будет, Притворюсь больной или пьяной…
Подходит под нашу с тобой ситуацию, не правда ли? Тебе приходилось прикидываться больной или пьяной? Мне нет. На меня и так все смотрели, как на тронувшуюся… Даже дети… И Света… Знаешь, как это больно? Надеюсь, нет. Тебе повезло больше. Я не уверена, зачем пишу, не знаю, прочитаешь ли ты это когда-нибудь? Не знаю, вернется ли все на свои места. Может быть, все так и останется: я здесь, ты там… Может быть, я и правда сошла с ума или допилась до белочки, как сейчас думает большинство. Но я должна сказать – ты в дерьме, дорогая моя. В полном дерьме. Как ты докатилась до этого? Хотя… наверное, я знаю. Прогнала Свету? Да? После этого все пошло не так? Ты стала не той? Или раньше? Когда она выбрала не тебя? Как так получилось? Она ведь всегда… Хотя теперь – это уже не важно. Ты не можешь уже ничего изменить. И ты никогда ее не вернешь. Меня ломает только от попытки это принять. И я знаю, как ломает тебя. Пятнадцать лет уже ломает, да? Потому что ты это я, или я это ты. Разница только в выборе. Я всегда выбирала ее, наступала себе на горло, при необходимости, и выбирала ее. Потому что без нее невозможно. Я это знала. А сейчас убедилась воочию! Ты? Я вижу, что выбрала ты. Оно того стоило? Я собираюсь уйти, потому что так больше нельзя. Перед Новым годом будет официальное заявление. Прямо: «Я устала, я ухожу». Если мы все-таки поменяемся, не удивляйся. Прими. Поверь, так будет лучше. P.S. На флэшке юбилейный концерт. Думаю, ты планировала совсем другое, но не то чтобы ты смогла наорать на меня за внесенные изменения. Это был хороший концерт. Правильный. P.S.S. За то, что ты спала с моей женщиной, мне хочется тебя убить… Это нормально ревновать к самой себе? Диана Арбенина тяжело опустилась на стул. И долго сидела, не двигаясь, бессмысленно глядя в одну точку. Потом, как в тумане, включила ноут и запустила файл с носителя. Огромный зал был полным, неудивительно – должно быть, когда объявили об участии Сургановой, билеты разлетелись со скоростью звука. Все было оформлено в черно-белое… Сурганова и ее музыканты в белом, Снайперы – в черном. Хотела бы Диана услышать тираду Пальцевой, когда концепция поменялась полностью всего за месяц до концерта. Арбенина мрачно усмехнулась – фантазии не хватало. Маленький экран ноутбука не мог передать всего масштаба и этой контрастности света и тьмы, белого и черного, да и мощности динамиков тоже не хватало. Но Диана полностью сконцентрировалась на картинке – зацепилась взглядом за собственную фигуру на сцене и уже не могла выпустить, потому что внезапно с абсолютной ясностью осознала – эта женщина на сцене была другой. Она смотрела на свое, но искаженное отражение. Ее движение, голос, да даже взгляд – неуловимо отличались. В ней чувствовалось какое-то бешеное напряжение… Странно. Арбенина видела записи других концертов в той реальности, там ее двойник, как и она сама, отдавалась музыке полностью. Но на концерте в Олимпийском что-то было не так… однако Диана не понимала. Пока в раз все не встало на свои места. Секундный порыв, одно мгновение, Арбенина уверена, она бы пропустила его, не будь так сосредоточена на этой женщине на сцене – та отпустила себя и тут же скользнула ближе к Сургановой, была готова обнять скрипачку за талию, прижать к себе, как бывало, делала на своих концертах. Секунда – и контроль вернулся, и двойник застыл, даже голос подвел – сорвался. Но никто, кажется, не заметил, кроме Светы, та метнула в ее сторону вопросительно-обеспокоенный взгляд. – Как ты действительно не рехнулась и не спилась за эти месяцы в моей шкуре? – пробормотала Арбенина, выливая остатки из бутылки в стакан, понимая – за новой бутылкой придется идти. Если сможет встать, конечно, ноги ощущались, будто налившиеся свинцом. Ее двойник ошиблась – ей далеко не повезло, наоборот… Она ведь отвыкла от ярких сильных светлых эмоций, давно не испытывая ничего, кроме ноющей пустоты и болезненного надрыва. Захлестывали только истерики, справляться с которыми с каждым разом становилось все труднее. Разучилась просто искренне чему-то радоваться. Диана всегда боялась, что дети почувствуют, и переигрывала в своей бешеной к ним любви. А эти месяцы там, в другой реальности, заставили ее вспомнить, что значит жить. Вернули способность радоваться. Сейчас же она вернулась обратно в свой персональный Ад… В эту пустоту и холод без своей Светы. Лучше было бы действительно сдохнуть, Диана больше не была уверена, что сможет тянуть дальше. Особенно после Светиного тепла, ее нежности, ее прикосновений, которые, кажется, до сих пор горели на коже. А дети… Детей было жалко, но на подобный случай у нее были подготовлены определенные распоряжения, Пальцева знала. Закатила истерику, когда Арбенина отдала ей конверт несколько лет назад, но потом успокоилась. Глоток, еще один, стакан в руках дрожал. Мыслей не было, только противный шум в голове да все усиливающаяся пульсация в висках. Слабость накатывала волнами. Диана допила виски и откинулась на спинку стула, закрывая глаза. Из динамиков ноута раздались первые аккорды «Солнца» и два голоса идеальным дуэтом: «Солнце, я становлюсь твоим лучом, я режу кожу и оголяю нервы непритворно, Соли не будет мало тем, кто станет первым, слово утонет в голосе минутной боли. Больше не осталось ничего...» Да, больше не осталось ничего.