Я уйду однажды в зеркала

Небо сыпало мелкую белую крупу вперемешку с влагой, машины и люди увязали в талой жиже. Столица казалась мрачной и недовольной под низким пасмурным небом, несмотря на предновогодний лоск и блеск. – Новый год будем праздновать дома, – сказала она детям и матери, проигнорировав недоумение во взгляде последней. Малышня, казалось, была даже рада такому заявлению: им не терпелось нарядить елку, испечь с бабушкой домашнее печенье и узнать, какие их ждут подарки. У самой Арбениной просто не было сил куда-то ехать, не было сил оставаться одной с детьми. Она выдохлась окончательно – внутри было пусто и холодно. Женщину мучали бессонница и слабая, но не снимающаяся ничем мигрень, а запасы алкоголя, как в городской квартире, так и в загородном доме, заметно и быстро сокращались. Арбенина с огромным удовольствием послала бы Ларису с распланированными новогодними сьемками, корпоративами, и тусовками, на которых ей обязательно надо было засветиться. Но знала – не получится. Директор была непреклонна, особенно после того, как снайперша озвучила свое решение. – И чем ты будешь заниматься? – поинтересовалась Пальцева, внимательно вглядываясь в лицо женщины в тусклом освещении. Последние месяцы она Диану просто не узнавала. После стольких лет совместной работы, когда, казалось бы, Лариса знала ее от и до: со всеми истериками, закидонами, психами, метаниями, и видела ее в любом состоянии. Перед ней будто был совершенно другой человек, с другим взглядом, интонациями, да даже манерами. Директор заметила это еще на первом концерте после аварии, но не придала значения, решив – стресс. Но все списывать на него не получалось. В «Олимпийском» различия были слишком очевидны, на сцене действительно был совершенно другой человек: натянутая до предела струна, готовая лопнуть в любое мгновение, и даже знакомые старые хиты звучали иначе, с каким-то глухим отчаянием и болью. Про то, как Арбенина смотрела на Сурганову, Лариса вообще предпочитала не вспоминать. И сейчас… Они сидели в небольшом баре, затерянном среди новостроек Питера. Арбенина крутила в руках высокий стакан с белым пшеничным элем, взгляд блуждал и никак не мог зацепиться за что-то конкретное. Ларисе пришлось еще дважды повторить свой вопрос, прежде чем женщина наконец-то сфокусировалась на ее лице и пожала плечами: – Я еще не решила… Может, уеду с детьми… – подальше от этого города, где теперь Арбенина задыхалась, где везде ей слышалась Сургановская скрипка, где было слишком много ее и чужих воспоминаний. Пальцева попыталась заглянуть в ее глаза и вздрогнула – такого темного, опустошенного взгляда, затягивающих болот она не видела ни разу. Даже тогда… в две тысячи втором, когда выводила снайпершу из запоя после разрыва, когда снова и снова откачивала после очередного срыва – даже тогда не было этой засасывающей пустоты. Стало страшно. – Диан… – неуверенно начала Лариса. Арбенина, будто прочитав ее мысли, невесело усмехнулась: – Не бойся, пациент скорее жив… Слов как-то не осталось больше, только разрастающееся молчание между ними, которое Лариса все-таки нарушила еще один раз, когда опустел очередной бокал с темным пивом. Женщина долго всматривалась в лицо напротив и наконец решилась: – Ты до сих пор ее любишь? Арбенина застыла, пальцы, сжимающие бокал, побелели. Заговорила она только, когда Пальцева уже решила, что не дождется ответа: – Так уж вышло, что я однолюб, она единственная, ни до, ни после… – Диана не знала, сколько в этой реальности у нее было любовниц после Светы, да и не хотела знать. – Никто не имел значения, на самом деле. Всегда была только она… Я просто больше так не могу, Лар, я слишком устала притворяться, лучше уйти. Когда Лариса поехала в гостиницу, Арбенина еще долго бродила по ночному городу, не чувствуя промозглости, не обращая внимания на холодный ветер и ледяной дождь – будто запоминала и прощалась. В наушниках звучал родной голос. На следующий день у Светки юбилей. Ради этого она и потащила Пальцеву в Питер на незапланированную акустику. Директор была в недоумении, услышав про день рождения какого-то гоночного клуба: совершенно не их формат, но Диана настояла. Было так странно видеть ребят, с которыми в ее реальности общалась Марта. Акустику отыграли на ура. На юбилей же Светланы здесь у Дианы не было четкого плана, в отличие от родной реальности, не было ювелира и заранее заказанных украшений, организованного ужина и кондитера – только песня, уже записанная на компакт-диск с символикой «Снайперов», да слои сожалений в душе, что все должно было быть не так. Утро наступило слишком быстро, поднялась суета из людей и машин. Сидя на каменном парапете недалеко от Васильевского острова, Арбенина докурила очередную сигарету и вызвала такси, по дороге попросив остановить у круглосуточного цветочного магазина. Во взгляде Сургановой отчетливо читалось удивление, когда она открыла тяжелую дверь. – Диана?! Семь часов утра, что ты здесь делаешь? – Я не думаю, что в другое время твоя… – Арбенина замолчала. Не только подруга Светы была бы ей не рада, но и Жукова, да и вроде бы мягкий, всегда дружелюбный Тхай в этой реальности смотрел на нее с откровенной неприязнью. – …все твои будут мне рады… С юбилеем, Свет… – горло сжалось, блокируя все банальные до невозможности слова. Диана с трудом сглотнула, протянула охапку желтых роз и, чуть помедлив – конверт. – Это… все, что я никогда не смогу сказать, – хотелось хотя бы прикоснуться, быстро, вскользь, но удалось сдержаться, лишь выдавить жалкое подобие улыбки и заставить себя уйти. Водитель такси неодобрительно покосился на нее, когда рухнув в машину, снайперша выудила из рюкзака бутылку коньяка и начала пить прямо из горла, но ей было уже все равно. – За тебя, Светик… – тихо пробормотала женщина, отвернувшись к окну. В то мгновение Диана была благодарна Ларисе, что плотный график не даст продохнуть. К ночи совершенно потеплело, и утреннее подобие снега окончательно стало дождем. Город промок основательно, подгоняя припозднившихся пешеходов. Арбенина вышла из клуба после короткой раздачи автографов и, привалившись к стене возле задней двери, закурила. Пальцева, все еще висящая на телефоне, несмотря на половину первого ночи, тормознула возле нее, молча отобрала пачку и тоже закурила. Кто бы ни был на другом конце провода, он или она порядком бесили Ларису, учитывая, как редко та курила последнее время. – Нет, я не понимаю, почему Вы говорите о технических неполадках только сейчас? Вы раньше не знали, что есть проблема? Думали, что решится… Сама, что ли? И не получилось… Но вы обязательно ее решите к концерту… Концерт одиннадцатого, до девятого вся страна отдыхает, а сегодня двадцать седьмое. Мне бы Ваш оптимизм! Где я сейчас должна найти другую площадку?! К одиннадцатому все будет?! Я очень на это надеюсь! С наступающим… До свидания. Блядь, сборище дебилов! Где я сейчас найду новый зал?! – взвыла директор, убирая мобилу в карман брюк. Диана лишь закатила глаза. – Отмени, – флегматично посоветовала она, докуривая. – Отмени? Ты пошутила? Арбенина, после того, как тридцатого я вывешу сообщение о твоем уходе со сцены, а одиннадцатого отменю концерт, нас, блядь, распнут! – прорычала Пальцева и, выдохнув, спокойнее поинтересовалась: – Тебя отвезти за город? – Не надо, я в Москве останусь… Сейчас прогуляюсь, проветрюсь, а к детям поеду уже тридцатого, – Лариса посмотрела странно, но от комментариев воздержалась. Быстро докурив, директор вдавила окурок в металлическую крышку урны и отсалютовала двумя пальцами. – Ну, тогда с наступающим. – С наступающим, – чуть улыбнулась Диана. Она взяла черный кофе в какой-то неприметной круглосуточной кофейне, включила уже почти заученный наизусть плейлист – родной голос в наушниках не позволял окончательно сойти с ума от тоски, пусть и отдавал глухой болью в сердце, она будто дышала с битым стеклом в легких. Столица вокруг привычно не спала, полыхала разноцветным неоновым светом рекламных вывесок и новогодних украшений. Арбенина в очередной раз убедилась – она никогда не любила этот город с его напыщенностью, лоском и напускным блеском. Он был злым и жестоким, душил, перемалывал и выбрасывал, как мусор. Она не могла находится здесь долго, ей хотелось сбежать – в Питер, к Свете… Только вот бежать больше было некуда. У нее осталось только здесь. Остался этот город. Пустота городской квартиры давила, но Диане были необходимы эти двое суток одиночества, нужно было собраться с мыслями, ну и напиться в очередной раз. Бутылка виски и сигареты. Расположившись на диване перед журнальным столиком, женщина невесело усмехнулась. Когда последний раз она коротала время в такой замечательной компании? Когда Света, не выдержав ее вида больной, побитой собаки, просто выгнала из больницы. Правда, тогда это был не виски, а самогонка. Тогда Арбенина пила не просыхая несколько дней, пока мать Сургановой не вправила ей мозги. Она до сих пор помнила этот ровный, казалось бы, лишенный эмоций голос: – Прекрати ее хоронить, Диана. – Я не… – голос сорвался, руки безбожно дрожали, ноги не держали, и она сползла на пол по дверному косяку. Лия Давыдовна приблизилась и аккуратно присела рядом. – Она видит слишком много безысходности и обреченности там, ей не нужно видеть это и в тебе, – произнесла она, пальцы болезненно сильно сжали предплечье. Тогда это было, как ведро ледяной воды на голову, Диана словно очнулась. Засунула весь свой ужас потерять навсегда свою Свету глубоко, запаяла его внутри себя и больше уже не выпускала, никогда. Бутылка быстро пустела, а опьянение, наоборот, наступало слишком медленно, почти не заглушая мысли и воспоминания, не притупляя боль. Арбенина прошлась по пустой, совершенно чужой квартире. На автомате взяла лист бумаги, ручку. Письмо самой себе родилось внезапно: выплеснулось на бумагу неровными строчками размашистым почерком. Перечитав пару раз и мрачно усмехнувшись, она положила его поверх ноутбука на столе. Немного подумав, достала из кармана отданную Ларисой флэшку с записью юбилейного концерта.

***

Утром Марта прислала видео, как сосредоточенный, жутко серьезный Артем вымешивал тесто. «Бабушка с Артемом собираются печь рогалики с яблочным джемом», – гласила подпись, следом шло несколько задумчивых смайликов. Диана улыбнулась. В ее реальности готовить Артема тоже учила бабушка, обе бабушки. Они с Сургановой не то чтобы совсем безнадежны. До Марты, которую на кухне вообще нельзя оставлять одну, им, конечно, далеко, но готовка совершенно точно не была сильной их стороной. Просто и быстро – так всегда к приготовлению еды относилась Диана и могла жить на жареных яйцах и макаронах. Света была в еде привередлива всегда, еще до болезни, но готовила под настроение. Порой на нее просто накатывало нечто сродни вдохновению сотворить что-нибудь замудреное. Правда, времени стоять у плиты у них никогда особо не было. Дети привыкли: когда они не жили у бабушек – они справлялись сами. По крайней мере, Артем справлялся, и самое главное – ему нравилось. Арбенина отчетливо помнила: первый его серьезный кулинарный опыт был в одиннадцать – шоколадный торт на день рождения Сурика. Коржи тогда немного не пропеклись, и надпись была кривой, но лицо Светы в тот момент, когда мальчишка гордо поставил свое творение на стол, было просто бесценно: на нем как картинки в калейдоскопе отражалась непередаваемая гамма эмоций, и глаза предательски блестели. Диана тогда сжала ее ладонь в своих и мысленно дала себе слово – она сделает все возможное, чтобы слезы в глазах любимой женщины были только от счастья. «Когда ты приедешь?» – прилетело еще одно сообщение, но уже от матери, и вдогонку: «Ты вообще приедешь?!» Диана скривилась. – Приеду, приеду… – проворчала она вслух и отправилась на кухню варить кофе. Взгляд то и дело сползал с турки на бар, цеплялся за незапечатанные бутылки. Арбенина внезапно осознала, что даже не задумалась о новогодних подарках: вся эта предпраздничная суета проходила где-то по самой кромке сознания, не оседая. Впервые за много лет она не чувствовала никакого подъема перед праздниками, только опустошение и невозможную усталость. Диана не представляла себе, как ей удастся держать лицо перед детьми и матерью. Изображать какую-то радость, когда больше всего ей хотелось остаться в одиночестве и пить без продыху. «Буду завтра к вечеру» – быстро набила она ответ. И все-таки потянулась за бутылкой. К черту. Все к черту. Налив себе виски на два пальца и забросив туда пару кубиков льда, она вернулась в зал и рухнула на диван. У Сургановой шел юбилейный тур, в сети было полно роликов с концертов, с разных городов, просмотром которых Диана и занялась. Изощренная пытка для самой себя. Она всегда знала, что ей свойственен мазохизм. А видеть Свету, слышать ее голос, пусть и так, было жизненно необходимо. После дня рождения Сургановой они виделись вживую только раз. Та позвонила сама спустя несколько дней. – Привет, в Москве? – за мнимой легкостью голоса отчетливо слышалось напряжение. – Ага, – Диана резко села. Уснула она опять на диване, даже не раздеваясь, в висках стучала кровь, немного мутило после выпитого накануне и дико хотелось пить. – Я… надо встретиться, – наконец после непродолжительной паузы тихо произнесла Сурик. – Приезжай, – продиктовав адрес, Арбенина окинула взглядом комнату и вздохнула, все было не так страшно: проветрить и избавиться от батареи пустых бутылок. Пять минут. Света была, как глоток свежего воздуха, она принесла с собой неуловимое ощущение весны, несмотря на конец ноября, и легкость. Диана смотрела и не могла налюбоваться, хотелось впитать в себя ее образ целиком, выжечь на сетчатке. – Могу предложить только кофе, с чаем – засада, – слова давались с трудом и голос непривычно сипел. Ей хотелось притянуть женщину к себе и никогда больше не отпускать, дышать ею, слышать ее, чувствовать ее. Пальцы конвульсивно дернулись. Сурганова лишь улыбнулась в ответ и кивнула, следуя за Дианой на кухню. Колдуя над туркой, Арбенина кожей чувствовала цепкий внимательный взгляд. Молчание затягивалось, разрасталось, уплотняло воздух в комнате, так что становилось сложно дышать. – О чем ты хотела поговорить? – не выдержала женщина, глянув через плечо на сидящую за кухонной стойкой гостью. – О твоей песне… – Она твоя, – выделила интонацией слово «твоя» Арбенина и поставила перед ней ароматную чашку. – Сливок нет, извини, но для тебя я сделала не сильно крепкий и добавила специи и мед. Я написала ее для тебя, тебе, я не планирую ее представлять и исполнять. – Песня слишком хороша, чтобы держать ее в ящике, Дин, – Сурганова сделала осторожный маленький глоток и вздохнула с наслаждением. – Не помню, когда последний раз пила такой вкусный кофе, – улыбнулась она. Арбенина довольно хмыкнула. – Она твоя, исполняй сама, просто не говори, кто автор, или соври что-нибудь, – твердо повторила женщина, отпивая из своей чашки, правда, почти не чувствуя никакого вкуса. Диана не знала, что в итоге решила Светлана, но в юбилейную программу она не стала бы вводить композицию. Арбенина запрокинула голову на спинку дивана и закрыла глаза, голос Сургановой растекался по телу, окутывал теплом, проникал нежностью под кожу. На мгновение стало интересно – сколько она протянет вот так на одном только голосе, звучащем в эфире? И надо ли тянуть? Дети? А какой прок детям, когда внутри засасывающая пустота? Сколько времени Диана сможет еще притворяться? Ее двойник делает это уже пятнадцать с лихвой лет. Но она не такая сильная, видимо. Женщина выпрямилась и потянулась за стаканом: виски уже не обжигал, он казался безвкусным и пустым. Пошарив взглядом по комнате, но так и не обнаружив заветной пачки сигарет, Арбенина нехотя поднялась. Тело сопротивлялось любому движению, казалось механическим. На кухне на подоконнике валялся смятый «Ричмонд» с последней сигаретой. Надо было дойти до магазина – ночь так Арбенина уже не протянет. Она помнила, что в ее реальности через пару кварталов от их элитного жилого комплекса начинались дома старой застройки, и в одном из них была круглосуточная рюмочная, гордо именующая себя баром-магазином. Алкоголь и сигареты там можно было купить двадцать четыре часа в сутки. На улице метель, ветер сыпал мелкую снежную крупу в глаза, нос, за шиворот, грозил сбить с ног, и Диана свернула в знакомые переулки, где было тихо. Погруженная в свои мысли, она почти не следила за дорогой – ноги сами знали маршрут. Поворот, еще один, темная арка – и две почти сливающиеся с темнотой фигуры. – Сигарет не найдется? – низкий грубый голос заставил ее замереть. – Нет. – Может, найдется что другое? Арбенина прекрасно понимала: бежать бесполезно, сопротивляться, впрочем, тоже. С двумя этими лбами ей не справиться, но когда это останавливало? Тем более что денег с собой было немного – портмоне она оставила на столе в зале, засунув в карман пятьсот рублей на сигареты. Из драгоценностей цепочка с крестиком да пара колец. – Не повезло вам, мальчики, с меня проку мало, – ухмыльнулась Диана, осознавая: сама провоцирует. В висках уже стучала кровь, сердце ускорилось. – Ух ты как! Женщине удалось увернуться от первый попытки одного схватить ее и даже со всей силы вмазать по морде второму. Потом острая боль в затылке и темнота.