Я жду, пройдёт, отпусти, больно, люблю, не лги, я всё помню

Нервы натянуты настолько, что кажется их металлический звон в ушах перекрывает рев стадиона. Оно и к лучшему, так проще сосредоточиться, проще следить за маленьким светлым пятном, резво скачущим от одного окрашенного лазурным нападающего к другому. Из-за спины Магнуссона почти не видно прорывающегося к штрафной шустрого аргентинца, но секунда, и мяч в стремительном пасе отлетает в сторону. В голевом пасе. Игорь успевает лишь заметить огромную фигуру, и мяч проносится мимо уха, со свистом разрезая густой морозный воздух. Родная ВЭБ-арена содрогается разочарованным стоном десятка тысяч голосов, газон вибрирует на низкой ноте, отдавая в колени. Бывает. Он разворачивается спиной к распечатанным воротам, но мяча в них нет, зато все еще колышется в предсмертных судорогах порванная сеть. - Эй, живой? - Дзюба хлопает его по спине, и мокрая от пота форма неприятной прохладой прилипает к коже. Вот уж точно сила есть - ума не… Но забил ведь. - Если бы поймал, то еще не факт, а так… - Слова каменеют в горле вместе с воздухом. Что-то не так. Натяжение искрящихся нервов доходит до своего предела, и гулко звенящая струна в голове Акинфеева рвется, погружая стадион в тишину. Не слышно больше криков с трибун, песен фан-зоны, свиста и стука барабанов. Он смотрит на людей - привычную массу болельщиков своей и чужой команды, но самая привычная пятнистая реальность на каждом из матчей идет трещинами - все замерли, никто не движется, не размахивает флагами и шарфами, и тысячи глаз устремлены лишь на него. Жутко. Ему кажется, что он слышит единственный звук, наполняющий резонирующую чашу стадиона - шорох тысяч моргающих ресниц. Ползущая по спине вместе с холодом дрожь подбирается к горлу, сдавливая его паникой. Подмоги не будет. Поле тоже замерло. Кто-то из игроков еще движется, разворачиваясь в его сторону, но и это движение прекращается, будто бы кто залил все вокруг медленно твердеющей эпоксидкой. - Игорь… - В наступившей тишине голос Дзюбы кажется слишком громким, доносящимся изо всех колонок, из которых обычно объявляют замену состава или фамилии отличившихся голами игроков, он долбится в мозг, до боли вгрызаясь в барабанные перепонки. Акинфеев переводит взгляд на Артёма, того кто стоит к нему сейчас ближе всех… и резко отшатывается назад, потому что… потому что он тоже смотрит. И что-то в этом взгляде заставляет трусливо хотеть просто сбежать с поля, как можно скорее, сливает весь адреналин в пружинящие икры, вопя, что если он не сделает этого прямо сейчас, то будет поздно, чудовищная неисправимая ошибка. Но бутсы словно вросли в газон, безнадежно увязли без права на спасение, замерли над окровавленным трупом его надежды. Он единственный, кто мог еще двигаться. Он и… Чужое прикосновение жжет запястья холодом. Пальцы Дзюбы точно замерзший стальной капкан, сжимают до треска костей и жеванного хруста сухожилий между ними, так больно, что хочется даже закричать, но мир движется слишком резко, выбивая из легких камни, бывшие некогда воздухом. Артём толкает Игоря внутрь ворот, задирая его руки над головой и путая в ошметках сетки, стягивая оголенную под перчатками кожу несколькими жирными узлами. - Какого хре... Дзюба прижимается к нему всем телом. За холодом мокрой формы оно, взмыленное, загнанное, горит не успевшим схлынуть жаром, он дышит все еще рвано, не сумев отдышаться после выматывающего тайма, сглатывая скапливающуюся во рту слюну. - Все хорошо будет... И за эти слова хочется ударить. Злость берется из невидимого неиссякающего источника. Кажется, если он сейчас хорошенько врежет форварду, то мир резко очнется, начнет двигаться, и его команда с удивлением заметит, что их вратарь связан сеткой от ворот… Потому что хорошо явно не будет. Уже сейчас не хорошо. Но он не бьет. Тело слушается лишь на половину, оставив из возможностей только чувствовать. Чувствовать, как губы Артёма касаются его шеи, оставляя на ней плавящий кожу поцелуй, как после горячего языка под челюстью расцветают ожоги, как ладони нападающего спускаются по его спине, добираются до поясницы, утопая в ямочках, задирая форму и термобельё, как зенитовец скользит пальцами по кромке шорт, медленно спуская их под тазовые косточки. Артём опускается на одно колено и, приподняв футболку, прикасается губами к его животу. - Дзюба! - Грохот голоса способен, кажется, заставить рухнуть всех обращенных в статуи людей на стадионе, словно домино. Игорь смотрит на трибуны, но взгляду не за что уцепиться, ни одного движения. Даже лица ближайших к нему защитников его команды не трогает ни одна посторонняя эмоция. Ничто не способно помешать форварду, жадно вылизывая линию роста волос от его пупка до паха, добраться до шорт, и сдернуть их вниз, до самых бутс. Термобельё анатомично вырисовывает все то, что обычно скрывает широкая форма, и Дзюба с готовностью утыкается лицом в мягкий холмик между ног Акинфеева. Губы скользят вверх и вниз, прихватывая ткань, на которой от языка все сильнее разрастается мокрое пятно, выманивая, выпрашивая неуместное возбуждение. Стыд подминает под себя гордость, расцвечивая мир и щёки голкипера красными пятнами. Акинфеев все ещё пытается найти признаки того, что это только шоу, масштабный и ебанутый розыгрыш, безуспешно отвлекаясь на молчаливо сверлящий его спину взглядом фан сектор, на замершего оператора с направленным прямо на него чёрным глазом камеры… нет, даже у Дзюбы хватит здравого ума, чтобы не делать подобного перед всей страной на камеру… и упускает тот момент, когда форвард цепляет пальцами узкое бельё, стягивая его вниз. Адреналин мечется по телу, вызывая сбои в бешенной скачке сердца, вгрызаясь в кадык, и, взорвавшись где-то под рёбрами, ошметками его самообладания стекает в член, уткнувшийся Артёму в горло. Сетка над головой трещит от резкого движения руками - бесполезно, но возможно это ему стоило сделать с самого начала. Стадион исчезает, люди тоже, весь мир сужается до горячих губ, кончика языка, сжавших и растянувших в стороны его ягодицы пальцев, от чего воздух холодит… слишком по-блядски. Дзюба просто замирает, позволяя Игорю насладиться кажущейся бесконечной глоткой, и выпускает его член изо рта, делая вдох, напоминая о том, что даже в этом царстве сюрреализма ему нужен кислород, но ни на секунду не оставляет его одного, вылизывая поблескивающую влажную кожу, позволяя головке скользить по покрытым вязкой пленкой губам и стирать слюни с его подбородка. Редкая щетина неприятно колет, и Игорь отодвигает бедра, вместо стона оглашая вратарскую хрипом. В легких с грохотом перемещаются острые влажные камни застывшего воздуха. Кажется, что гребанная эпоксидка жрет его изнутри, превращая в то же изваяние, что и всех вокруг, замораживая слепо уставившиеся на остановившийся, заполненный стадион глаза, и погружая мир в темноту. Дзюба гладит пальцами его яйца, поджимая их к члену, и сжимает в ладони, выдавливая оргазм Игоря себе в горло. Акинфеев просыпается резко, словно от удара. Мокрое одеяло липнет к телу, но лёгкие работают, качают воздух с такой силой, словно вот-вот треснут ребра. Всего лишь сон. Всего лишь... сон? Ноги словно вата, и встав, приходится согнуться, опереться рукой о тумбочку, замечая на трусах влажное пятно. Пиздец. Как будто ему снова шестнадцать. Нервяки перед матчем позволяют почти что забыть о странном сне. Воображение паскудно подбрасывает ему картинку только когда Дзюба вместо того, чтобы пожать ему руку на представлении команд, с радостным криком лезет обниматься. Горячие ладони на спине вызывают не менее жаркие, пугающие своей реальностью флэшбеки, заставляя сглотнуть панический ком в горле. Всего лишь сон. Стадион ревет “Красная армия всех сильней”, гомон стоит такой, что не слышишь собственных мыслей. Только шум толпы и едкий писк натянутых нервов. Так даже лучше, проще сосредоточиться. Дриусси в штрафной отдает пас Дзюбе. Голевой пас. И мяч влетает в ворота, безжалостно разрывая сетку.