Я жду, пройдёт, отпусти, больно, люблю, не лги, я всё помню

Широко разведенные бёдра слегка дрожат от напряжения - Лука заставил его ждать, - колени уже перестало саднить от ковра, кожа привыкла, онемение въелось в неё красноватым отпечатком текстуры шерстяных нитей. Хорват не смотрит, нарочно скользя взглядом по незначительным деталям интерьера номера, стягивая с шеи удушливый галстук. Пальцы соскальзывают с воротника - пиджак он пожалуй еще оставит. Из центра комнаты слышится нетерпеливый скулёж, и Лука все же поворачивает голову, смерив безразличным взглядом капитана своей команды. Загорелая кожа блестит от ползущих по темным рисункам капелькам пота. Серхио раздувает щёки с редкой рыжеватой щетиной, с натугой втягивая воздух сквозь сцепленные зубы - выставлять вперед обнаженный пах, держать наклонённое назад тело силой только напряжённого пресса сложно, но зрелище потрясающее, Модрич может оценить. И не только оценить, он может им еще и воспользоваться. Он подходит ближе, протягивая руку, и замерший на коленях со сведёнными за спину руками Рамос благодарно перестает выгибать спину, наклоняясь вперёд и утыкаясь лицом в ладонь хорвата. Жёсткая щетина слегка колет пальцы, но влажный язык отвлекает от дискомфорта, вылизывая руку с неподдельно покорным желанием угодить. Серхио забирает в рот пальцы, по одному, по двое, посасывая, не оставляя ни одного сухого участка, и покрывая сухую кожу вязкой слюной. Лука дожидается момента и пропихивает свои пальцы глубже, царапает ногтями корень языка, замирая перед обрывом, ведущим в судорожно сжимающееся горло. Рамос давится задушенным рвотным позывом, не позволяя себе даже закашлять, еще дальше высовывает язык, изо всех сил напрягая пресс, но рефлекторно выступившие слезы удержать не удается, лицо начинает краснеть от удушья, слюни текут на подбородок, свисая с него тонкой желейной ниткой. Кажется, Лука все же немного теряется, подвисает от зрелища, будто бы заворожённый наблюдая за тем, как спускающаяся с широкого ошейника цепь свивается кольцами на полу, то и дело задевая полувозбужденный член испанца. Он сам выбрал Рамосу этот ошейник - тугой, широкий, притягательно блестящий… он бы сказал шлюший. Он всегда считал латекс чем-то, что носят только шлюхи. Неудивительно, он так Рамосу к лицу… Модрич одёргивает руку, игнорируя проскочившую во взгляде Серхио мольбу - большего он пока не заслужил, и заходит сзади, толкая ладонью покрытую узорами лопатку. Рамос послушно наклоняется вперёд, прижимаясь грудью к собственным коленям и щекой к жёсткому ворсу ковра, трется об него, словно здоровенная собака. Сердце стучится где-то в глотке, отдаваясь болезненной пустотой, и снова хочется запихнуть что-то по самые гланды, вызывая желанную, почти необходимую асфиксию, но это подождёт, и ладонь хорвата опускается на оттопыренную вверх задницу. Все еще скользкие пальцы легко проскальзывают в ложбинку между ягодицами, жмут на упругое кольцо мышц, но недостаточно сильно, чтобы проникнуть внутрь, гладят, размазывая остатки слюней, вновь пускают в ход ногти, заставляя защитника шипеть от нетерпения, прижавшись губами к жёсткому пыльному ковру. Лука видит, как напрягаются заведенные за спину руки, запястья раздуваются синеватыми венами, кулаки сжимаются плотнее, лопатки, кажется, вот-вот прорвут красочную кожу, выстреливая вверх белоснежными.. нет, черными… Модрич хмыкает, жаль все же, что у Рамоса набиты не крылья, возможно они пошли бы ему больше, чем беспорядочный набор ничего не значащих, чудовищно символичных картинок. Он тянется к цепи, наматывая ее на кулак и заставляя Серхио вновь подняться, оторвавшись от уже, кажется, полюбившегося ковра, прогнуться в спине, оставаясь на коленях, едва не насадившись задницей на пальцы присевшего ради подобного хорвата… О, если бы Лука ему это позволил, он бы без сомнений так и сделал. Всемогущее если. Модрич нежно скользит пальцами выше, рисуя узоры поверх картинок на крестце, втирается подушечками в поясницу и, вновь выпрямляя ноги, оставляет пару красных царапин вдоль позвоночника. - Хочешь, чтобы я вернул пальцы в твою глотку или задницу? - Губы хорвата вместе с хриплым шепотом касаются темного пятна татуировки сразу за ухом. У Серхио вновь сбито дыхание. Он кивает, шепча что-то напоминающее испанскую молитву, и облизывает пересохшие губы, пытаясь скосить глаза и выхватить боковым зрением полузащитника, но безуспешно, Лука где-то сзади, тянет на себя цепь, заставляя позвоночник прогибаться все сильнее, растягивая мышцы пресса, а ошейник все глубже впиваться в шею, вжимая кадык в трахею, лишая возможности дышать. Всегда немного мало… Всегда хочется чуточку сильнее… Хорват со злостью дёргает цепь назад, и, все же потерявший равновесие, капитан сливочных падает назад, рефлекторно выставляя руки для упора за спину. Жёсткая подошва лакированных туфель врезается Рамосу в яйца, давит, вырывая мучительный стон и… о, как бы Луке хотелось увидеть Серхио цепляющимся за его ботинок, умоляющего прекратить, сдавшегося, оставившего свою игру в подчинение… Но испанец лишь скулит сквозь сжатые зубы, зажмурив глаза и прогибаясь в пояснице на полу у его ног. Пальцы судорожно скребут ковер, послушно разведенные в сторону колени сводит дрожью. - Ты ошибся, Серхио… Я отдал тебе пас, а ты похерил наши шансы на ничью. И поэтому как ТЫ хочешь, не будет...