Я жду, пройдёт, отпусти, больно, люблю, не лги, я всё помню

Заиндивевшие пальцы с трудом переламывают промороженный сосновый сухостой. Такое себе топливо, но выбирать не приходится. Ноги по колено утопают в рыхлом, кристально белом, нетронутом даже следами животных снегу - лишь кое-где осыпались бурые иголки с потревоженных сосен, да видна колея, ведущая до самого вертолёта... Там иголок больше. И снег уже не такой чистый. Юра перехватывает поудобнее хилую вязанку сосновых веток и проторенной дорожкой возвращается к своей машине с болезненно покорёженными лопастями. Вертолёт будто бы спит, замерев почти что на боку на подушке из переломанных веток, и Лодыгин неосознанно ступает аккуратнее, тише, стараясь не разбудить треском снега и шумом своего дыхания сонный лес. Он останавливается у ярко-оранжевого бока спасательной машины и прислушивается - тишина. В ушах начинает раздаваться гул. Внутри вертолёта немного теплее и значительно темнее - сквозь дыру в боковом окошке, оказавшемся сейчас почти над головой, светит медленно ползущий по ночному небу млечный путь. Кажется, он тоже гудит. Лодыгин осторожно укладывает сухостой на пол (на боковую дверцу?) промерзающего укрытия, складывает небольшой костер с каплей слитого моторного масла, и щурится, когда маленький едкий огонёк резво облизывает ледяные сосновые ветки, изредка выражая своё недовольство шипением. Он убеждается, что стройный чёрный дымок взлетает вверх, неведомой фантастической тварью выскальзывая в пробоину в окошке, и только после этого оборачивается за спину. Ворох одеял кажется необитаем - он не движется, не видно даже редких клубочков пара от живого тёплого дыхания, и замирает последнее, что еще издавало хоть какой-то звук в этом мире ледяного безмолвия - сердце у Юры замирает. Пальцы, все еще холодные, не слушающиеся, но кое-где уже по-живому щиплет, там где острые края ледяной крошки до крови порезали кожу. Они мелко дрожат, когда Лодыгин разворачивает слой за слоем кокон из одеял, добираясь до тёплой сердцевины с ценным содержимым. Тёмные глаза слегка расфокусированным взглядом находят его лицо - живой. Зря он что ли разбил вертолёт, увидев в снегу замерзающего парня и пытаясь посадить его в непролазной тайге… Юра улыбается Эльмиру - так зовут сонное чудо, и чуть смещается ниже, проверяя менее укутанную одеялами ногу, плотно скрученную шиной вокруг опоры, чтобы зафиксировать перелом. Тут он уже постарался на славу - заживёт так, словно ничего и не было. Если не тревожить. Разве он не сказал об этом мальчишке? - Тише-тише, тебе нужно лежать. - Кисть с тонкими линиями, складывающимися в узор волка, кажется слишком большой на узком плече, когда он пытается вновь уложить подорвавшегося парня на лопатки. - Холодно… - Я знаю, именно поэтому ты лежишь под одеялом. Горячая ладонь выныривает из-под одеяла, накрывает собой тонкую морду волка, обжигая бледную от холода кожу. - Вам холодно. - Будто бы поправляет его Эльмир и делает новую попытку самостоятельно выпутаться из одеял. - Давайте ко мне. Спорить бесполезно. Он не вернулся на базу, искать его начнут утром, а до утра у них целая холодная ночь. Юра снимает яркую оранжевую куртку, только сейчас вспомнив, что на голове бесполезные, утихшие наушники от сдохшей рации - ну хоть уши не отморозил. Маленький костерок с удивительной ревностью гонит стылый воздух прочь из погибшего корпуса машины, не давая ей изнутри покрыться инеем, не давая им же покрыться изнутри их легким. Вот почему не было видно пара. Дыхание у Эльмира горячее, а вот нос успел остыть, и от этого контраста кожа у Лодыгина на шее, куда уткнулся мальчишка, покрывается мурашками. - Подождем до утра, а утром я пущу ракету. Нас быстро найдут. - Короткие волосы от кивка забавно щекочут под самой челюстью. - Тебе не страшно? - Я же не один. Лодыгину кажется, что с тихим шепотом его шеи касаются горячие губы. А потом вовсе не кажется, когда две ладони скользят под его медвежий свитер, принося с собой слегка влажноватое тепло, несмело касаются кожи, вдавливая его в неё пальцами. - Эльмир… - Глаза у мальчишки черные, почти такие же, как ночное небо над тайгой. И такие же светящиеся, завораживающие, как медленно плывущий по нему млечный путь. - Тише... Мягкие губы мальчишки легко, почти целомудренно касаются его жестких и обветренных, сжигая остатки слов, и Юра падает второй раз за день. В ушах стучат нестройно вгрызающиеся в сосны винты. Пальцы сами собой находят покинувшие его губы, чуть давят кончиками, словно проверяя на реальность, но не чувствуют. Неужели успел отморозить? Нет, живые - горячий язык скользит по сбитым о лед фалангам, он это чувствует, и жар и влагу… и чертовски сильное чувство глубоко внутри, далеко под курткой и одеялами, куда еще не добрались обжигающие руки. Пальцы вновь дрожат, но причиной тому уже не холод. Эльмир приоткрывает рот, позволяя им скользнуть глубже, в мокрое тепло, коснуться языка, и смыкает губы, оставляя их в глубокой темноте, прижимая к нёбу, прикрывая глаза и лишая спасателя близкого звёздного неба. И гул млечного пути тонет в шумном вдохе Лодыгина. Руки смелеют, с отрезвляющим шипением отстёгивая одну из многочисленных липучек на спецовских штанах Юры, и он резко подаётся назад, замирая, когда в сбитые костяшки врезаются зубы. Живой капкан не пускает. Черные глаза смотрят с укоризной, не двигаясь даже от очередного шипения липучки. Маленький костёр гаснет, отдавая воздух трескучей стуже, но, кажется, сейчас воспламенится одеяло. Язык зализывает след укуса, скользит нагло дальше, касаясь ладони, и Лодыгин теряется, сжигая пальцы в чужом горле. Эльмир явно был бы не против взять в рот всего волка… понимай как хочешь, мысли крошатся мелкими ледяными иголками прямо в раскалённый мозг… но не хватает возможностей тела. Он выпускает пальцы изо рта, с жарким желанием облизывая волка, словно пытаясь смыть тонкие линии с кисти, и окончательно поселяясь руками в паху у Лодыгина, сжимая источник разгорающегося под одеялом пожара. Так и правда теплее, и в воздухе вновь виснет пар двойного дыхания.